Касдан сварил себе крепкий кофе и выпил его с пахлавой, которую вдова из Альфорвилля днем оставила для него на коврике перед дверью. Читать записку он не стал. Не было настроения для телячьих нежностей. Радости жизни на пенсии шли своим чередом, но он выбился из колеи. Снова оказался в шкуре легавого. В своей коже бойца.

Он растянулся на кровати у себя в спальне, с кофе и пахлавой на серебряном блюде, которое выиграл на турнире по тавле — армянской разновидности нардов. Можно было бы потушить свет и сразу же отключиться, но вспомнил о Волокине, и эта мысль придала ему сил. Он тоже хотел наверстать потраченное у Хансена время. Завороженные его рассказом, они так и не расспросили его ни о других палачах, живущих во Франции, ни об адвокатах, которые специализируются по делам о преступлениях против человечности.

Он дотянулся до книг по современной истории Чили, лежащих в ногах кровати. Открыл одну, чувствуя, как от кофе проясняются мысли.

Сначала обзор событий. Социалистическое правительство, продержавшееся три года, с семидесятого по семьдесят третий. Затем диктатура, длившаяся семнадцать лет. Говоря о путче, Симон Веласко заметил: «В экономическом отношении страна уже оказалась на краю пропасти». Он был прав. Забастовки рабочих, крестьянский бунт, продовольственный дефицит… Социализм Альенде породил в Чили разруху. На самом деле США исподтишка способствовали этому краху, саботируя все, что пытался предпринимать президент-социалист, накручивая профсоюзы, воздействуя на общественное мнение. Хорошенько намылив веревку, Вашингтон вышиб табуретку из-под ног режима. В семьдесят первом году североамериканцы заморозили кредиты для Чили. Им осталось только финансировать армию, чтобы совершить государственный переворот.

Откуда такая ненависть? По мере чтения Касдан находил ответы. По мнению правительства США, Сальвадор Альенде был виноват вдвойне. Его идеологическая вина заключалась в том, что он был социалистом. А экономическая — в том, что он собирался национализировать предприятия по добыче меди, главного природного ресурса Чили. Большая часть этих предприятий принадлежала американским компаниям. Дядя Сэм не любит, когда у него отбирают наворованное. Вся история Соединенных Штатов — сплошное вооруженное ограбление.

Лето 1973 года. Все рушится. Забастовки следуют одна за другой. Страна задыхается в экономической блокаде. Положение чрезвычайное. Сальвадор Альенде хочет провести референдум, надеясь вновь завоевать доверие народа, но ему не хватает времени. 11 сентября 1973 года фашисты из партии «Patria у Libertad», которых социалисты называли «прислужниками американского империализма» — их символом был черный паук, сильно напоминавший нацистскую свастику, — свергают народное правительство.

Касдан был совсем не прочь освежить свою память. Как и все, он слышал о государственном перевороте, совершенном Пиночетом, о бомбардировке президентского дворца «Ла Монеда», о героической смерти Сальвадора Альенде. Но прежде всего он был легавым и в то время все эти истории считал левацкими. А левые для него означали мятеж, утопию, гадюшник.

Он еще полистал свои книги. Войска бомбили дворец, требуя, чтобы Альенде сдался. Объявили его правительство низложенным. Один против всех, президент приказал вывести свою семью из дворца, заперся у себя в кабинете и снял со стены ружье, подаренное Фиделем Кастро. Образец чистого героизма, о самом существовании которого в наше время никто не знает.

В смерти Альенде было что-то патетическое и в то же время необычайно прекрасное, от чего теснило в груди. Взгляд Касдана задержался на знаменитой — последней — фотографии Альенде. Портрет усатого коротышки в водолазке, шлеме набекрень и со старым ружьем в руках. Герой, погибший за свой идеал. В своем последнем радиообращении Альенде заявил: «Я жизнью заплачу за доверие, которое оказал мне народ». И еще: «Преступлением или силой не остановить общество, идущее вперед. История на нашей стороне, а Историю вершат народы».

Касдан закусил губу. Социалисты ошибались во всем, но слабаками их не назовешь. Вот почему в глубине души он восхищался этими идеалистами. Он знал, что их великая мечта никогда не умрет. Их призыв найдет множество воплощений, но всегда будет сводиться к фразе, тысячу раз повторенной его поборниками: «Когда падет один революционер, десяток рук подхватит его ружье».

История репрессий интересовала его куда меньше. Все те же ужасы. Цифры, даты, бойни, без конца повторяющиеся в истории человечества. Сейчас считается, что число жертв государственного переворота составило десять тысяч человек. Девяносто тысяч заключенных томились в застенках первые полтора года режима Пиночета. Сто шестьдесят три тысячи чилийцев стали беженцами. Три тысячи бесследно исчезли. Их не нашли ни среди живых, ни среди мертвых. Они словно испарились.

Касдан пробежал перечень пыток, сначала на стадионе «Чили», превращенном в концентрационный лагерь, затем в тюрьмах и допросных, среди которых была и знаменитая вилла Гримальди. Электрошок, изнасилования, ванны, прочие зверства… Все это Касдан уже знал.

Зато он не нашел ни единого упоминания о таинственном месте, куда отвезли Петера Хансена. Кто были те немцы — меломаны и хирурги, словно вышедшие из кошмарного сна? Где Вильгельм Гетц дирижировал детским хором, когда заключенных подвергали вивисекции? Кто были французские военные, приехавшие помогать палачам Пиночета и совершенствовать их методы?

Об этом в книгах не было ни слова. Ни французских экспертов, ни нацистов, ни повышающих квалификацию палачей. Тут речь скорее шла об отморозках, о солдатах с дикими прозвищами: «Маnо Negra» (Черная рука), «Мunеса del Diablo» (Кукла дьявола). Неграмотные крестьяне, заслужившие славу безжалостных убийц.

Армянин потер глаза. Два часа ночи. Он так ничего и не узнал. По крайней мере, ничего, что пролило бы свет на недавние серийные убийства. Если бы он питал слабость к дешевым детективам, то, наверное, представил бы себе престарелых чилийцев немецкого происхождения, которые в страхе за свою безопасность послали во Францию детей-убийц, чтобы те устранили нежелательных свидетелей…

Нелепость. К тому же не объясняющая всех фактов. Зачем тогда понадобилось убивать отца Оливье? Почему в центре серийных убийств оказались детские хоры? Почему убийцы соблюдали некий ритуал? И что связывало эти преступления с давними исчезновениями детей?

Касдан прекратил задаваться вопросами, не находя на них ответов. По спине пробежала дрожь. Ему мерещилось, что он опять слышит в темноте тот же тихий голос, что и прошлой ночью. «Кто там, черт тебя дери?» Поразительно нежный голосок. Смешливый. Голос, которому хотелось поиграться… Он понял, что боится. Боится ДРУГИХ. Боится, что они вернутся за ним, усталым шестидесятилетним человеком. Внезапно ему захотелось позвонить Волокину, но он одумался.

И тут зазвонил его мобильный.

— Мендес. Тебя все еще интересуют пробы на металлизацию в ранах маврикийца?

— Слушаю.

— Частицы железа. Мягкой стали. Вероятно, от ножа. Скорее всего, старинного, по крайней мере, девятнадцатого века. Есть также образцы кости.

— Кости?

— Да. Кости яка. Наверняка следы ножен. Я тут кое-кому позвонил. Возможно, это ритуальный нож из Тибета. Нечто вроде талисмана, который изгоняет призраков и ночные страхи. Короче, снова что-то непонятное.

Касдан попытался думать, но усталость взяла свое. К тому же новый кусочек головоломки переполнил чашу. Слишком много странностей. И к тому же никак между собой не связанных.

Он попрощался с патологоанатомом и вернулся в гостиную, запретив себе думать. Сел с кружкой кофе в руке у одного из мансардных окон, выходящих на церковь Святого Амвросия.

И здесь он попытался обрести покой, пережевывая другие пытки, другие ужасы, которые хотя бы были ему привычны. Раз уж его мучают кошмары, пусть они будут своими.

Густые заросли, тропа из латерита.

Он откинулся в кожаном кресле и позволил себе перенестись в Камерун.

К тому изначальному кошмару, который все объяснял.