Глава семнадцатая
— Отец?
Марк вгляделся в темноту темнее мрака. Голос, навсегда оставшийся в памяти, узнавался безошибочно. Низкий спокойный голос, в котором всегда слышалась укоризна и легкая ирония, отчего ребенок, потом юноша, потом мужчина никогда не знал, как относится к нему отец. Но подозревал.
— Привет, Марк.
Голос прозвучал шутливо, словно здесь происходило что-то забавное. Словно ступор, в который впал Марк, услышав отца, давал повод для веселья.
Доктор Винсент Жильбер вышел из сарая и из царства мертвых на свет божий.
— Мама? — Марк повернулся к женщине рядом с ним.
— Извини, Марк. Идем.
Она вытащила своего единственного ребенка на солнце и посадила на тюк сена. Засохшие травинки укололи его.
— Ты можешь принести что-нибудь выпить? — спросила Кароль у невестки, но Доминик, схватившаяся за щеку, была ошеломлена не меньше своего мужа.
— Марк? — проговорила Доминик.
Бовуар посмотрел на Гамаша. День грозил затянуться, если они только и будут что называть друг друга по имени.
Доминик пришла в себя и быстро пошла, а потом побежала в дом.
— Прошу прощения, если удивил вас.
— Конечно, ты его удивил, — резко сказала Кароль. — Что, по-твоему, он должен чувствовать?
— Я думал, что увижу более радостную реакцию.
— Ты никогда не думаешь.
Марк отвел взгляд от отца и повернулся к матери:
— Ты мне сказала, что он умер.
— Видимо, это было преувеличением.
— Умер? Ты ему сказала, что я умер?
Она снова повернулась к мужу:
— Мы договорились с тобой, что именно это я и скажу. У тебя что, память отшибло?
— У меня? У меня? Ты хоть представляешь себе, как я жил, пока ты играла в бридж?
— Да, ты бросил семью…
— Хватит, — приказал Гамаш, поднимая руку.
Не без некоторых усилий эти двое перестали препираться и повернулись к нему.
— Я хочу, чтобы не осталось никаких неясностей, — произнес Гамаш. — Это ваш отец?
Марк впился взглядом в человека, стоящего рядом с его матерью. Тот стал старше, похудел. Ведь прошло почти двадцать лет с того дня, когда он пропал в Индии. По крайней мере, так ему сказала мать. Прошло еще несколько лет — и она сказала, что сделала заявление о его смерти и не стоит ли им, по мнению Марка, устроить поминки?
Марк совершенно об этом не задумывался. Его ждали занятия куда более интересные, чем поминки по человеку, который пропадал почти всю его жизнь.
И потом эта история закончилась. Великий человек — а именно таким и был отец Марка — был забыт. Марк никогда не говорил о нем, никогда о нем не вспоминал. Когда он познакомился с Доминик и она спросила у него про Винсента Жильбера — не его ли это отец, Марк ответил: да, это его отец. Но он умер. Пропал в какой-то темной дыре Калькутты, Бомбея или Мадраса.
«А он не святой?» — спросила Доминик.
«Да-да, святой. Святой Винсент. Который воскрешал мертвых и хоронил живых».
Больше она с ним на эту тему не говорила.
— Прошу.
Доминик вернулась с подносом, на котором стояли стаканы и бутылки, — она не понимала, какой повод для выпивки. Она нередко председательствовала на заседаниях совета директоров, выступала в роли хозяйки на обедах с клиентами, участвовала в заседаниях третейских судов, но никогда не сталкивалась с чем-либо подобным. Отец. Восстал из мертвых. Но почтения к нему явно не испытывали.
Она поставила поднос на бревно и поднесла руки к лицу, вдыхая терпкий лошадиный запах — это позволило ей снять накопившееся напряжение. Руки она опустила, но оставалась начеку. У нее было чутье на неприятности, и оно не подвело ее и на сей раз.
— Да, это мой отец, — сказал Марк. Потом повернулся к матери. — Так он не умер?
Гамашу этот вопрос показался занятным. Не «Так он жив?», а «Так он не умер?». Между двумя этими вопросами была известная разница.
— Боюсь, что нет.
— Я здесь стою перед тобой, — сказал доктор Жильбер. — И я могу слышать.
Его все это ничуть не расстроило — только позабавило. Гамаш знал, что доктор Винсент Жильбер может быть грозным оппонентом. И он надеялся, что этот великий человек — а Гамаш знал, что у него такая репутация, — не является злодеем.
Кароль протянула Марку стакан с водой и налила себе, сев на сено рядом с ним.
— Мы с твоим отцом давным-давно решили, что наш брак исчерпал себя. Как тебе известно, он уехал в Индию.
— Но почему ты сказала, что он умер? — спросил Марк.
Если бы этого не сделал он, то такой вопрос задал бы Бовуар. Он всегда считал, что у него довольно-таки странная семья. Никакого шепота, никаких тихих разговоров. Сплошной накал и напряжение. Голоса громкие, крикливые, пронзительные. Всегда в лицо друг другу, всегда бесцеремонно. Это был ужас. Ему хотелось спокойствия, тишины, и он нашел все это в Энид. Они жили тихо, уважительно относились друг к другу, никогда слишком не отдалялись, никогда слишком не сближались.
Надо бы ей позвонить.
Но какой бы странной ни была его семья, она и в сравнение не шла с тем, что он видел сейчас. Собственно, это было одним из главных преимуществ его работы: по сравнению с людьми, которые действительно убивали друг друга, а не просто думали об этом, члены его семьи казались ангелами.
— Мне казалось, что так будет легче, — сказала Кароль. — Мне было проще быть вдовой, чем разведенной женщиной.
— А обо мне ты подумала? — спросил Марк.
— Я решила, что и тебе так будет проще. Проще считать, что твой отец мертв.
— С чего ты это взяла?
— Извини. Я ошиблась, — сказала его мать. — Но тебе было двадцать пять, и ты никогда не питал особой любви к отцу. Я и вправду думала, что тебе будет все равно.
— И поэтому ты его убила?
Винсент Жильбер, до этого момента хранивший молчание, рассмеялся:
— Хорошо сказано.
— Заткнись, — сказал Марк. — Я поговорю с тобой чуть позже.
Он передвинулся на колючем сене. Его отец и в самом деле был сущий геморрой.
— Он согласился на это, что бы он ни говорил сейчас. Я не могла бы сделать это без его помощи. Он согласился умереть в обмен на свою свободу.
Марк повернулся к отцу:
— Это так?
Теперь Винсент Жильбер казался менее величественным, менее уверенным.
— Я был не в себе. Плохо себя чувствовал. Я поехал в Индию, чтобы найти себя, и решил, что наилучший для этого способ — навсегда расстаться с прежней жизнью. Стать новым человеком.
— Значит, меня больше не существовало? — спросил Марк. — Превосходная семейка. И где же ты был?
— В «Мануар-Бельшас».
— Двадцать лет? Ты прожил двадцать лет в роскошной гостинице?
— Да нет. Я приезжал туда изредка летом. Я привез вот это. — Он показал на пакет, стоящий на полке в сарае. — Это тебе, — сказал он Доминик.
— Мюсли, — сказала она. — Из «Бельшас». Спасибо.
— Мюсли? — переспросил Марк. — Ты восстал из мертвых, чтобы принести овсянку на завтрак?
— Я не знал, что вам нужно, — сказал его отец. — Я знал от твоей матери, что вы купили здесь дом, поэтому приехал и время от времени приглядывал за вами.
— Значит, вы тот самый человек, которого Рор Парра видел в лесу, — сказала Доминик.
— Рор Парра? Рор? Вы серьезно? Он что, тролль? Такой темный коренастый человек?
— Тот милый человек, который помогает твоему сыну привести дом в порядок, — ты это хотел сказать? — спросила Кароль.
— Я говорю то, что думаю.
— Да прекратите вы это, бога ради, — сказала Доминик, сердито посмотрев на родителей Марка. — Соблюдайте приличия.
— Ты зачем сюда пришел? — спросил наконец Марк.
Винсент Жильбер подумал немного, потом сел на ближайший тюк сена.
— Я поддерживал связь с твоей матерью. Она сообщила мне о твоей женитьбе. Писала о твоей работе. Ты вроде был счастлив. Но потом она сообщила, что ты бросил работу и уехал бог знает куда. Я хотел убедиться, что ты жив и здоров. Видишь ли, я ведь не полный мерзавец, — сказал Винсент Жильбер. На его красивом, аристократическом лице появилось мрачное выражение. — Я понимаю, какое это потрясение. Прошу прощения. Не нужно было позволять твоей матери делать это.
— Pardon? — сказала Кароль.
— Я никогда не объявился бы здесь, но тут этот труп, кругом полиция, и я подумал, что тебе может понадобиться моя помощь.
— Что там насчет трупа? — спросил Марк отца, который молча смотрел на него. — Ну?
— Что «ну»? Постой-ка… — Винсент Жильбер перевел взгляд со своего сына на Гамаша, который с любопытством наблюдал за ними, потом снова посмотрел на сына и рассмеялся. — Ты шутишь? Ты думаешь, я имел к этому какое-то отношение?
— А ты имел? — спросил Марк.
— Ты и в самом деле ждешь от меня ответа на такой вопрос?
Этот добродушный человек не просто ощетинился — он стал излучать злобу. Это произошло так быстро, что даже на Гамаша произвело впечатление. Культурный, вежливый человек, слегка ироничный, внезапно переполнился ненавистью до такой степени, что она целиком поглотила его, перелилась через край и поразила всех, кто был рядом. Марк разбудил монстра — он либо забыл, что этот монстр обитал в его отце, либо хотел убедиться, что тот все еще существует. И он получил ответ. Марк стоял почти недвижимо, единственной его реакцией были красноречиво расширившиеся глаза.
Ах, какую историю смог прочесть по ним Гамаш! Он увидел в них испуганного ребенка, мальчика, молодого человека, который никогда не знал, чего ждать от отца. Каким он будет сегодня — любящим и душевным? Или будет драть шкуру со своего сына? Удостоит его взглядом, словом? Оставит мальчика голым и пристыженным? Мальчика, который знает, что он слаб и зависим, глуп и эгоистичен. И мальчик рос, зная, что его внешняя оболочка должна уметь противостоять суровостям мира. Но хотя задубевшая шкура спасала нежные молодые души, Гамаш знал, что вскоре она перестанет защищать и сама превратится в проблему. Потому что внешняя оболочка не пропускала не только обиды, она задерживала и свет. И испуганная маленькая душа, прячущаяся внутри, превращалась в нечто совершенно другое, взлелеянное одной лишь тьмой.
Гамаш с интересом смотрел на Марка. Он разбудил монстра, и тот, конечно, пробудившись, нанес удар. Но не разбудил ли он при этом и монстра внутри себя? Или это случилось раньше?
Кто-то подбросил мертвое тело к ним в дом. Кто это сделал — отец? Или сын? Или кто-то другой?
— Я жду вашего ответа, месье, — сказал Гамаш, поворачиваясь к Винсенту Жильберу и вперяясь в него пронзительным взглядом.
— Называйте меня «доктор», — сказал Жильбер ледяным тоном. — Я не потерплю унижений ни от вас и ни от кого другого. — Он снова посмотрел на сына, потом опять на старшего инспектора.
— Désolé, — сказал Гамаш и чуть поклонился, ни на миг не отрывая взгляда от рассерженного человека.
Извинение, казалось, еще больше разозлило Жильбера, который понял, что один из них достаточно силен и оскорбления отскакивают от него, а другой — слаб.
— Расскажите нам о теле, — повторил Гамаш так, словно между ним и Жильбером происходил светский разговор.
Жильбер посмотрел на него с отвращением. Краем глаза Гамаш заметил, что с поля к ним приближается конь Марк. Он был похож на какого-то скакуна для демона — костлявый, покрытый грязью и язвами. Один глаз безумен, другой слеп. Гамаш предположил, что коня привлекло нечто очень ему знакомое. Ярость.
Двое мужчин смотрели друг на друга. Наконец Жильбер насмешливо фыркнул, отвергая Гамаша и его вопрос как бессмысленные. Монстр отступил в свою пещеру.
Но конь подходил все ближе и ближе.
— Я ничего об этом не знаю. Но я подумал, что для Марка это может выйти боком, и решил держаться поблизости на тот случай, если ему понадоблюсь.
— Понадобишься для чего? — спросил Марк. — Чтобы напугать всех до полусмерти? Ты не мог просто позвонить в дверь или написать письмо?
— Я не знал, что ты настолько чувствительный.
Удар хлыстом, небольшая рана, монстр улыбнулся и отступил. Но Марк уже наслушался. Он подбежал к забору и укусил Винсента Жильбера за плечо. Речь, разумеется, о коне Марке.
— Какого черта?! — завопил Жильбер и отпрыгнул в сторону, схватившись рукой за свое худосочное плечо.
— Вы собираетесь его арестовать? — спросил Марк Гамаша.
— Вы собираетесь выдвигать против него обвинения?
Марк посмотрел на отца, потом на развалину-коня, несчастного, наполовину безумного. И человек Марк улыбнулся:
— Нет. Возвращайся в страну мертвых, отец. Мама была права. Так проще.
Он повернулся и исчез в доме.
* * *
— Ну и семейка, — сказал Бовуар по пути в деревню. Агент Морен пошел вперед в оперативный штаб, а Жильберов они оставили поедать друг друга. — И все же в этом доме соблюдено некоторое равновесие.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Гамаш.
Слева от них он заметил Рут Зардо — та вышла из своего дома в сопровождении Розы, облаченной в свитер. Гамаш написал благодарственную записку за вчерашний обед и во время утренней прогулки бросил ее в ржавый почтовый ящик Рут. Он увидел, как она вытащила записку, скользнула по ней взглядом и сунула в карман своего потрепанного старого кардигана.
— Ну, один умер, другой ожил.
Гамаш улыбнулся, спрашивая себя, адекватна ли такая замена. Рут увидела их в тот самый момент, когда Бовуар заметил ее.
— Бегите, — прошипел он в ухо шефа. — Я вас прикрою.
— Слишком поздно, сынок. Утка нас видела.
И в самом деле, если Рут благополучно игнорировала их, то Роза устремилась вперед с пугающей скоростью.
— Кажется, вы ей нравитесь, — сказала Рут Бовуару, хромая следом за уткой. — Правда, у нее птичьи мозги.
— Мадам Зардо, — с улыбкой приветствовал ее Гамаш.
Бовуар же поедал ее сердитым взглядом.
— Говорят, что Жильбер подбросил тело в бистро Оливье. Почему вы его не арестовали?
— Вам это уже известно? — спросил Бовуар. — И кто же вам сказал?
— А кто об этом не говорит? Вся деревня. Ну, так вы собираетесь арестовать Марка Жильбера?
— За что?
— Для начала, за убийство. Вы что, с ума сошли?
— Это я с ума сошел? А кто разгуливает с уткой, одетой в свитер?
— А чего бы вы от меня хотели? Чтобы она замерзла до смерти, когда наступит зима? Да что же вы за человек такой?
— Я? Если уж мы заговорили о сумасшедших, то расскажите-ка мне про записку, которую вы передали мне через Оливье. Я даже не помню, что там было написано, но никакого смысла в ней не было.
— Вы думаете, не было? — Морщинистая старая поэтесса фыркнула.
— «Может, во всем этом есть что-то ускользающее от меня», — процитировал Гамаш строки стихотворения.
Рут холодными глазами посмотрела на него:
— Это было частное послание. Не предназначенное для вас.
— И что оно значит, мадам?
— Пошевелите мозгами. И он тоже пусть пошевелит.
Ее рука нырнула в другой карман, извлекла оттуда еще один клочок бумаги, аккуратно сложенный. Рут протянула его Бовуару и направилась к бистро.
Бовуар посмотрел на идеальный белый квадратик у себя на ладони, потом его пальцы сомкнулись, сжимая бумажку.
Двое мужчин проводили взглядом Рут и Розу, которые пересекали деревенский луг. На дальнем конце луга они увидели людей, входящих в бистро.
— Она явно спятила, — сказал Бовуар по дороге в оперативный штаб. — Но она задала хороший вопрос. Почему мы никого не арестовали? Мы могли бы целый день заполнять документы на арест, выбирая между папочкой и сыночком.
— С какой целью?
— С целью осуществления правосудия.
Гамаш рассмеялся:
— Об этом я совсем забыл. Спасибо, что напомнил.
— Нет, правда, сэр. Мы могли предъявить им обвинения по множеству статей, начиная с вторжения на чужую территорию и кончая убийством.
— Мы оба знаем, что его не убили в той прихожей.
— Но это не значит, что Марк Жильбер не убил его где-то в другом месте.
— А потом приволок в собственный дом. После чего снова взвалил себе на плечи и потащил в бистро?
— Это мог сделать отец.
— Зачем?
Бовуар задумался. Он не мог поверить, что эта семейка ни в чем не виновата. И убийство было как раз в их духе. Хотя более вероятным казалось, что они там все поубивают друг друга.
— Может, он хотел подстроить козу своему сыну, — сказал Бовуар.
Но в такой логике был изъян. Они остановились на каменном мосту через речку Белла-Беллу, и инспектор встал у перил, задумавшись. Лучики солнца отражались от воды, и Бовуара на мгновение зачаровало это движение.
— Может быть, все как раз наоборот, — сказал он, нащупывая мысль. — Может быть, Жильбер хотел вернуться к сыну, но ему нужен был предлог. Для любого другого это было бы смешно, но у него такая гордыня, что он не мог просто вернуться, постучать в дверь и извиниться. Ему нужен был предлог. Я могу представить себе, как он убивает бродягу — человека, которого считает намного ниже себя. Которого может использовать в своих целях.
— И что же это за цели? — спросил Гамаш, тоже глядя в прозрачную воду.
Бовуар повернулся к своему шефу, увидел отраженный свет, играющий на его лице.
— Воссоединиться с сыном. Но он должен был предстать спасителем, а не каким-то неудачником-отцом, который приполз к семье.
Гамаш с интересом посмотрел на него:
— Продолжай.
— Поэтому он убил бродягу, человека, исчезновения которого никто не заметит, подбросил его в прихожую сына и стал ждать фейерверка, полагая, что сможет вернуться в семью и занять там главенствующее положение, когда потребуется его помощь.
— Но Марк перетащил тело, и этот предлог исчез, — сказал Гамаш.
— Ну да. Интересна последовательность событий. Мы узнаем, что тело находилось в старом доме Хадли, а час спустя появляется папочка.
Гамаш кивнул, прищурившись, потом снова уставился в струящиеся воды реки. Бовуар достаточно хорошо знал своего шефа: тот теперь медленно перебирал в уме все подробности дела, пробирался по скользким скальным тропинкам, пытался найти верную дорожку, которая затерялась среди обмана и времени.
Бовуар развернул бумажку, которую всучила ему Рут.
Я сижу, где посажена, созданная
из камня и желаемого, выданного за действительное:
— Кто такой Винсент Жильбер, сэр? Вы, кажется, знаете его.
— Он святой.
Бовуар рассмеялся, но, видя серьезное лицо Гамаша, оборвал смех.
— Что вы имеете в виду?
— Есть люди, которые в это верят.
— Мне он показался закоренелым мерзавцем.
— Это самая трудная часть процесса. Отделить одного от другого.
— Вы верите, что он святой? — чуть ли не со страхом спросил Бовуар.
Гамаш неожиданно улыбнулся:
— Я тебя здесь покину. Ты как насчет ланча через полчаса в бистро?
Бовуар посмотрел на часы. Двенадцать тридцать пять.
— Отлично.
Он проводил взглядом шефа, который медленно пересек мост, направляясь в Три Сосны. Потом он снова посмотрел на клочок бумажки и дочитал остальную часть стихотворения Рут.
будто божество, убивающее ради удовольствия,
может и исцелять,
За Гамашем наблюдал и кое-кто еще. В бистро Оливье смотрел в окно, слушая приятные звуки смеха и щелчки кассового аппарата. Бистро было заполнено. Вся деревня, весь округ съехались сюда за ланчем, за новостями, за слухами. Все хотели узнать о последних драматических событиях.
Старый дом Хадли произвел еще одно тело, а затем переместил его в бистро. Или, по крайней мере, это сделал новый хозяин дома. Все подозрения с Оливье были сняты, пятно с его репутации исчезло.
Оливье слышал вокруг разговоры, размышления о Марке Жильбере. О его душевном состоянии, его мотивах. Неужели он оказался убийцей? Но в одном все были уверены, одно никем не ставилось под сомнение.
С Жильбером покончено.
— Кто после этого захочет там останавливаться? — услышал он чей-то голос. — Парра говорит, они вложили целое состояние в этот дом, а тут — на тебе.
Все сходились на том, что хотя и жаль, но это неизбежно. Новая гостиница и спа-салон оказались разрушены, еще не открывшись. Оливье смотрел в окно, как Гамаш неторопливо направляется к бистро. Рядом с Оливье появилась Рут.
— Представь себе, что тебя преследует вот это, — сказала она, глядя, как старший инспектор шаг за шагом неумолимо приближается к бистро.
Клара и Габри, протиснувшись сквозь толпу, присоединились к ним.
— На что это вы смотрите? — спросила Клара.
— Ни на что, — сказал Оливье.
— На него. — Рут показала на Гамаша, который явно был погружен в свои мысли, но при этом неуклонно приближался. Неспешно, но и неуклонно.
— Он должен быть доволен, — сказал Габри. — Говорят, Марк Жильбер убил этого человека и подбросил сюда, в бистро. Дело закрыто.
— Тогда почему Гамаш его не арестовал? — спросила Клара, глотнув пива.
— Гамаш — сущий идиот, — поведала Рут.
— Я слышала, Жильбер сказал, что нашел тело у себя в доме, — сказала Клара. — Человек был уже мертв.
— Ну конечно, в это легко поверить, ведь такие вещи случаются чуть ли не каждый день, — сказал Оливье.
Друзья не стали напоминать ему, что именно это случилось с ним.
Клара и Габри протиснулись к стойке бара, чтобы взять еще выпивку.
Официантов разрывали на части. Оливье решил, что выплатит им премиальные, чтобы компенсировать потери за два дня простоя. Вера. Габри всегда говорил ему, что нужно верить, не сомневаться в том, что все как-то образуется.
Вот оно и образовалось. Великолепно.
Рядом с ним ритмично постукивала по полу своей тростью Рут. Сказать, что это раздражало, значило не сказать ничего. В этом слышалась какая-то угроза. Стук негромкий, но непрекращающийся. Тук, тук, тук, тук.
— Виски?
Если дать ей выпить, она прекратит стучать. Но она стояла прямая, как кол, поднимая и опуская трость. Тук, тук, тук. И тут он понял, что она выстукивает.
Старший инспектор медленно, неумолимо приближался, и каждый его шаг сопровождался ударом трости.
— Я вот думаю, знает ли убийца, какая страшная машина преследует его, — сказала Рут. — Я почти сочувствую ему. Наверное, он понимает, что его загоняют в угол.
— Это сделал Жильбер. Гамаш вскоре его арестует.
Но постукивание трости Рут совпадало с биением сердца Оливье. Он смотрел на приближающегося Гамаша. А потом, как это ни странно, Гамаш прошел мимо. И Оливье услышал тихий звон колокольчика на дверях Мирны.
* * *
— Значит, в старом доме Хадли было жарковато.
Мирна налила Гамашу кофе и присоединилась к нему у стеллажей с книгами.
— Да, было. А кто вам сказал?
— Да кто только не говорил! Марк Жильбер подбросил тело в бистро. Но вот чего люди не могут понять: он убил этого человека или нет?
— Ну и какие возникли на сей счет теории?
Мирна отхлебнула кофе, глядя, как Гамаш двигается вдоль стеллажей с полками.
— Ну, одни думают, что он, вероятно, сделал это и подкинул тело в бистро, чтобы напакостить Оливье. Всем известно, что они не любят друг друга. Но остальные считают, что уж если бы он и в самом деле решил убить этого человека, то сделал бы это в бистро. Зачем убивать в одном месте, а потом перетаскивать тело в другое?
— Нет, это вы мне скажите. Психолог не я, а вы. — Гамаш перестал разглядывать книги и повернулся к Мирне.
— Бывший психолог.
— Но вы ведь не выкинули из головы ваши знания.
— Можно ли вползти назад в рай?
Они принесли кружки к эркерному окну, сели в кресла и стали пить кофе.
Мирна тем временем думала. Наконец она заговорила:
— Это представляется мне маловероятным. — Собственный ответ не удовлетворил ее.
— Вы хотите, чтобы убийцей был Марк Жильбер? — спросил Гамаш.
— Помоги мне Бог, но хочу. По правде говоря, раньше об этом и не думала, но теперь, когда эта вероятность возникла, мне это кажется… как бы сказать… удобным.
— Потому что он чужак?
— Вышел за пределы, — сказала Мирна.
— Прошу прощения?
— Вам известно это выражение, старший инспектор?
— Я его слышал. Оно означает, что кто-то сделал нечто неприемлемое. Полагаю, что это один из взглядов на убийство.
— Нет, я не это имела в виду. Вы знаете, откуда взялось это выражение? — Когда Гамаш отрицательно покачал головой, она улыбнулась. — Это одно из тех сокровенных знаний, которыми владеет хозяин книжной лавки. Выражение зародилось в Средневековье. Тогда строились крепости, обнесенные толстенными каменными стенами. Мы ведь все их видели, правда?
Гамаш бывал во многих старых замках и крепостях — почти все они сегодня превратились в руины, но он очень живо помнил те книжные иллюстрации, которые разглядывал в детстве. Башни, на которых сидят внимательные лучники, зубчатые стены, массивные деревянные ворота. Ров и разводной мост. Внутри стен находился за́мковый дворик. При нападении врага обитатели поднимали мост, уходили внутрь, закрывали ворота. Все, кто находился внутри, не подвергались опасности. По крайней мере, они надеялись на это.
Мирна подняла ладонь и пальцем провела на ней круг.
— Вокруг — стены для защиты. — Потом ее палец остановился, замер в середине ладони. — Вот это пределы.
— Значит, если вы выходите за пределы…
— То вы среди чужих, — сказала Мирна. — Вокруг одни угрозы.
Она медленно сжала ладонь. Будучи афроамериканкой, она прекрасно знала, что это значит — «выйти за пределы». Она всю свою жизнь была чужаком. Пока не переехала сюда. Теперь она была в пределах, и наступила очередь Жильберов стать чужаками.
Но находиться «внутри» было вовсе не так уютно, как она всегда воображала.
Гамаш отхлебнул кофе и посмотрел на Мирну. Ему это представлялось занятным: все знали о том, что Марк Жильбер переместил тело, но никто вроде бы не знал о другом Жильбере — о том, который воскрес из мертвых.
— Вы что сейчас искали? — спросила она.
— Книгу под названием «Бытие».
— «Бытие»? Это о брате Альбере и созданном им сообществе? — Она встала и направилась к стеллажам. — Мы уже говорили об этом.
Она изменила направление и двинулась к дальнему углу своей лавки.
— Да, много лет назад. — Гамаш последовал за ней.
— Теперь я вспомнила. Я подарила один экземпляр Старику Мюндену и Жене, когда у них родился Шарль. Книгу наверняка больше не печатают. Жаль. Блестящее произведение.
Они прошли в уголок лавки, где продавалась старая книга.
— Вот она. Один экземпляр остался. Немного уголки пообтрепались, но с лучшими книгами такое случается.
Мирна протянула Гамашу тонкую книжицу.
— Могу я оставить вас здесь? Я обещала Кларе встретиться с ней в бистро за ланчем.
Арман Гамаш уселся в кресло и принялся читать в свете солнечных лучей, проникающих сквозь окно. Книга о негодяе. И о святом. И о чуде.
* * *
Жан Ги Бовуар пришел в переполненное бистро и, заказав пиво у запыхавшегося Хэвока, протиснулся сквозь толпу. Он слышал обрывки разговоров о ярмарке, о том, каким ужасным было судейство в этом году. Да что там ужасным — худшим за все прошедшие годы. О погоде. Но больше всего разговоров было о трупе.
Рор Парра и Старик Мюнден сидели в уголке с двумя другими посетителями. Они кивнули Бовуару, но не поднялись со своих драгоценных мест.
Бовуар обвел взглядом зал в поисках Гамаша, хотя и знал, что его здесь нет. Он понял это, как только вошел. Несколько минут спустя ему удалось захватить столик. Еще минута — и к нему присоединился старший инспектор.
— Запарились на работе, сэр? — Бовуар стряхнул крошки печенья с рубашки шефа.
— Это мое всегдашнее состояние. А ты? — Гамаш заказал имбирное пиво и повернулся к инспектору.
— Я прогуглил Винсента Жильбера.
— И?..
— Вот что я нашел. — Бовуар перелистал свой блокнот. — Винсент Жильбер родился в Квебек-Сити в тысяча девятьсот тридцать четвертом году в известной франкоканадской семье. Отец был членом Национальной ассамблеи, мать принадлежала к франкоканадской элите. Докторская степень по гуманитарным наукам получена в Университете Лаваля, потом степень доктора медицинских наук в Университете Макгилла. Специализировался в генетике. Заработал имя, когда изобрел внутриутробный тест на синдром Дауна. Таким образом, плод с синдромом выявлялся на ранней стадии беременности и принимались меры коррекции.
Гамаш кивнул.
— Но он приостановил свои изыскания, отправился в Индию, а когда вернулся, вместо того чтобы тут же отправиться в лабораторию и завершить свои исследования, присоединился к сообществу брата Альбера в Лапорте.
Старший инспектор положил на столик книгу, подтолкнул к Бовуару.
Инспектор перевернул книгу. На заднике была фотография надменного, высокомерного лица. То же самое лицо Бовуар видел всего час назад, когда стоял, упершись коленями в грудь старшего Жильбера.
— «Бытие», — прочитал он и положил книгу.
— Это о том времени, что он провел в Лапорте, — сказал Гамаш.
— Я читал об этом, — сказал Бовуар. — Заведение для людей с синдромом Дауна. Вернувшись из Индии, Жильбер добровольно отправился туда в качестве директора по медицинской части. А потом отказался продолжать исследования. Я-то думал, что, работая там, он еще сильнее проникся желанием избавить человечество от этой болезни.
Гамаш постучал пальцем по книге:
— Ты должен это прочесть.
Бовуар ухмыльнулся:
— Расскажите мне, о чем это.
Гамаш помедлил, собираясь с мыслями.
— Вообще-то, «Бытие» не о Лапорте. Эта книга даже не о Винсенте Жильбере. Она о высокомерии, смирении и о том, что значит быть человеком. Это красивая книга о красивом человеке.
— Как можно говорить такое о человеке, с которым мы только что расстались? Он просто дерьмо собачье.
Гамаш рассмеялся:
— Не могу не согласиться. Такими были большинство святых. У святого Игнатия были приводы в полицию, святой Жером был ужасный, подлый человечишка, святой Августин распутничал. Он как-то произнес молитву: «Господи, дай мне непорочность, только не сейчас».
Бовуар хмыкнул:
— Похоже, их было немало. Так почему же один из них становится святым, а другой — мерзавцем?
— Не могу тебе сказать. Это одна из тайн мироздания.
— Ерунда. Вы даже и в церковь-то не ходите. Нет, что вы на самом деле думаете?
Гамаш подался вперед:
— Я думаю, быть святым — это значит быть человеком. А Винсент Жильбер определенно принадлежит к этому виду.
— Но у вас есть еще что-то на уме, ведь так? Я же вижу — вы им восхищаетесь.
Гамаш взял в руки потрепанный экземпляр «Бытия», поднял взгляд и увидел Старика Мюндена, который попивал колу и ел сыр и паштет на французском хлебе. Гамаш вспомнил крохотную ручку Шарля Мюндена, вцепившуюся в его палец. Само доверие, сама невинность.
И он попытался представить себе мир без этого. Доктор Винсент Жильбер, великий человек, наверняка получил бы Нобелевскую премию, продолжи он свои исследования. Но он остановил их и вместо премии заслужил презрение коллег и чуть ли не всего мира.
И в то же время «Бытие» не было апологией. Оно даже не было объяснением. Оно просто было. Как Шарль Мюнден.
К ним подошел Габри:
— Готовы?
Они сделали заказ, и, когда Габри собирался уходить, появился агент Морен:
— Надеюсь, вы не возражаете?
— Вовсе нет, — сказал Гамаш.
Габри принял еще один заказ и опять собрался уходить, но тут появилась агент Лакост. Габри провел пятерней по волосам.
— Господи Иисусе, — воскликнул Бовуар, — да они словно из волшебной шкатулки выскакивают!
— Это еще что, — сказал Габри и принял заказ у Лакост. — Вы здесь не ожидаете всю Канадскую конную полицию?
— C’est tout, patron, — заверил его Гамаш. — Merci. Я тебя не ждал, — сказал он Лакост, когда Габри отошел на достаточное расстояние.
— Я не собиралась приезжать, но хотелось поговорить с вами лично. Я встречалась и с боссом Оливье в банке, и с его отцом.
Она понизила голос и пересказала им то, что услышала от топ-менеджера банка «Лорентьенн». Когда она закончила, принесли ее салат. Креветки, манго, кинза на листиках молодого шпината. Но она с завистью поглядывала на тарелку шефа, над которой поднимался парок, а в ней — шампиньоны, чеснок, базилик и пармезан поверх пасты домашнего изготовления.
— Значит, неясно было, собирался ли Оливье похитить деньги или вернуть их, — сказал Бовуар.
Некоторое время он разглядывал свой поджаренный на открытом огне стейк, а потом отправил в рот порцию жареной картошки.
— Тот человек, с которым я говорила, был убежден, что Оливье зарабатывал деньги для банка. И все же, если бы он не уволился сам, его, вероятно, выгнали бы.
— Они уверены в том, что все деньги, которые он заработал на этой малайзийской сделке, пришли в банк? — спросил Гамаш.
— Они считают, что пришли, и нам пока не удалось найти ничего другого на Оливье.
— Так что мы не знаем, откуда появились деньги на покупку всей этой собственности, — подытожил Бовуар. — А что сказал отец Оливье?
Изабель рассказала им о своем посещении «Абита́». Когда она закончила, их тарелки были пусты, а официант принес меню десертов.
— Мне не надо. — Лакост улыбнулась Хэвоку Парре.
Он улыбнулся в ответ, показав другому официанту, что нужно очистить и подготовить соседний столик.
— Кто разделит со мной профитроли? — спросил Бовуар.
Эту проблему нужно было решить поскорее, иначе он рисковал проглотить всю порцию.
— Я, — вызвалась Лакост.
Принесли печенье с начинкой из мороженого и в оболочке из теплого шоколада. Гамаш пожалел, что и себе не заказал такого. Он как зачарованный смотрел на Бовуара и Лакост, которые подбирали ложками тающее мороженое в смеси с тестом и теплым темным шоколадом.
— Значит, отец Оливье никогда здесь не был, — сказал Бовуар, вытирая губы салфеткой. — Он не имеет ни малейшего представления о том, где живет Оливье и чем занимается. Он даже не знает, что его сын гей.
— Наверное, Оливье не единственный сын, который боится сообщить об этом отцу, — подумала вслух Лакост.
— Тайны, — сказал Бовуар. — Новые тайны.
Гамаш заметил, как изменилось выражение лица Морена, когда тот посмотрел в окно. Затем гул разговора в бистро стих. Старший инспектор проследил за направлением взгляда своего агента.
По рю Дю-Мулен в деревню прыжками спускался лось. Когда он приблизился, Гамаш поднялся из-за стола. Кто-то сидел на спине лося, цепляясь за его толстую шею.
— Оставайся здесь. Охраняй дверь, — сказал он агенту Морену. — А вы — со мной, — обратился он к остальным.
Прежде чем другие успели как-то прореагировать, Гамаш и его команда вышли за дверь. А когда кто-то еще пожелал последовать за ними, агент Морен уже стоял у дверей. Невысокий, щуплый, но решительный. Никто не смог бы пройти мимо него.
Сквозь окна они видели, как это существо скачет вниз, как двигаются его длинные ноги — неуклюже и дергано. Гамаш пошел ему навстречу, но животное не замедлило бега, его наездник уже не контролировал скакуна. Старший инспектор расставил руки, чтобы остановить его, и когда тот приблизился, они узнали в нем одно из животных Жильберов. Предположительно лошадь. Глаза у нее были белые и безумные, ноги двигались судорожно, неуверенно. Бовуар и Лакост стояли по обе стороны своего шефа, тоже вытянув руки.
Со своего места у дверей агент Морен не мог видеть, что происходит снаружи. Он видел только лица клиентов заведения, наблюдающих за происходящим. По своему опыту пребывания на местах несчастных случаев он знал, что, когда дело плохо, люди начинают кричать. Но когда дело совсем плохо, они молчат.
В бистро царило молчание.
Трое полицейских стояли на месте, а лошадь неслась на них, потом резко поменяла направление, издала вопль, словно одержимая бесом. Наездник упал в траву, а агент Лакост сумела ухватить поводья, хотя лошадь ушла в сторону и крутанулась. Гамаш тоже ухватил поводья, и вдвоем они сумели остановить скакуна.
Инспектор Бовуар стоял на коленях рядом с упавшим наездником.
— Как вы? Лежите, не двигайтесь.
Но, как и большинство людей, получающих советы, наездник сел и снял шлем. Оказалось, что это Доминик Жильбер. Она посмотрела на Бовуара широко раскрытыми глазами, такими же безумными, как у лошади. Оставив Лакост успокаивать норовистое животное, Гамаш опустился на колени рядом с Бовуаром.
— Что случилось? — спросил он.
— В лесу, — выдохнула Доминик Жильбер. — Хижина. Я заглянула внутрь. Там кровь. Много крови.
