Глава четырнадцатая
Они вернулись в гостиницу и увидели ожидающего их Бовуара. Как бы ожидающего. Он уснул в своем кресле. Рядом с ним стояла тарелка с крошками и стакан шоколадного молока. В камине еще теплились угольки.
— Разбудить его? — спросил Оливье. — У него такой мирный вид.
Голова Бовуара была чуть повернута набок, из уголка рта сочилась ниточка слюны. Дышал он глубоко и ровно. На его груди лежал маленький плюшевый лев, которого Габри выиграл для Оливье на ярмарке, рука Бовуара покоилась на игрушке.
— Как маленький ребенок-полицейский, — сказал Габри.
— Да, кстати, Рут просила меня передать ему это. — Оливье протянул Гамашу клочок бумаги.
Тот взял его, но отклонил их предложение о помощи, после чего эти двое устало поплелись вверх по лестнице. Было девять часов.
— Жан Ги, — прошептал Гамаш. — Просыпайся.
Он наклонился и тронул своего подчиненного за плечо. Бовуар вздрогнул и, храпанув, проснулся. Лев соскользнул с его груди на пол.
— А? Что?
— Пора ложиться спать.
Бовуар выпрямился в кресле.
— Ну и как оно прошло?
— Никто не умер.
— Для Трех Сосен это достижение.
— Оливье сказал, что Рут просила передать тебе это. — Гамаш вручил ему клочок бумаги.
Бовуар протер глаза, развернул бумагу и прочел. Тряхнул головой и протянул ее своему шефу.
Может, во всем этом есть что-то,
ускользающее от меня.
— Что это означает? Это угроза?
Гамаш нахмурился:
— Понятия не имею. С какой стати ей писать тебе?
— Ревнуете? Может, у нее просто съехала крыша. — Но они оба знали, что «может» здесь сильно смягчает ситуацию. — Кстати, если уж мы говорим о съехавших крышах. Звонила ваша дочь.
— Анни? — Гамаш вдруг разволновался и машинально вытащил мобильник, зная, что здесь, в деревне, спрятанной в долине, сигнала нет.
— Все в порядке. Она хотела поговорить с вами о каких-то неурядицах на работе. Ничего существенного. Просто она собирается уволиться.
— Черт, вероятно, об этом она хотела поговорить вчера, когда нас сюда вызвали.
— Можете не волноваться. Я решил проблему.
— Не думаю, что решением проблемы может считаться твой совет ей упасть и откинуть копыта.
Бовуар рассмеялся и поднял с пола плюшевого льва.
— Определенно в вашей семье она совсем не случайно прозвана львицей. Свирепая.
— Ее называют львицей, потому что она любящая и страстная.
— И людоедка.
— Все те качества, которые ты ненавидишь в ней и которыми восхищаешься в мужчинах, — сказал Гамаш. — Она умная. Она отстаивает то, во что верит. Она откровенная, и ее трудно запугать. Ты зачем все время ее подначиваешь? Каждый раз, когда ты приходишь к нам за стол, это заканчивается скандалом. Даже я стал от этого уставать.
— Хорошо, я попытаюсь себя контролировать. Но она меня ужасно злит.
— А ты — ее. У вас много общего. Так что там у нее за проблема на работе? — Гамаш сел рядом с Жаном Ги.
— Дело, которое она хотела получить, передали другому юристу, кому-то моложе. Я немного поговорил с ней. Я почти уверен, что на работе она в конечном счете никого не убьет.
— Вот и умница.
— И она решила остаться. Я ей сказал, что она будет жалеть о поспешных решениях.
— Так и сказал? — с улыбкой спросил Гамаш.
Услышать такие слова от человека с горячей головой!
— Ну хоть кто-то должен давать ей хорошие советы, — рассмеялся Бовуар. — Вы же знаете, что родители у нее просто сумасшедшие.
— Да, я слышал об этом. Спасибо.
Это был хороший совет. И Бовуар это знал. У него был довольный вид. Гамаш посмотрел на часы. Половина десятого. Он взял трубку гостиничного телефона.
Гамаш говорил с дочерью, а Бовуар рассеянно поглаживал плюшевого льва.
Может, во всем этом есть что-то
ускользающее от меня.
Этот страх вечно не давал покоя детективам, расследующим дело об убийстве, — пропустить что-то ускользающее от них. Старший инспектор Гамаш подобрал блестящих сотрудников. В общей сложности около двух сотен. Все они были отобраны вручную и расследовали преступления по всей провинции.
Но Бовуар знал, что команда, которая приехала в Три Сосны, лучшая из всех.
Он был ищейкой. Всегда впереди, во главе.
Агент Лакост была охотником. Решительная, методичная.
А старший инспектор Гамаш? Арман Гамаш был их первопроходцем. Он ходил туда, куда отказывались или не могли ходить другие. Или слишком боялись. В самые дебри. Гамаш находил бездны, пещеры и животных, которые в них скрывались.
Бовуар давно уже решил, что Гамаш делает это, потому что ничего не боится. Но со временем он понял, что и у старшего инспектора есть немало страхов. В этом была его сила. Он распознавал страх в других людях. Страх, как ничто другое, был движителем руки с ножом, кулака. Удара по голове.
А юный агент Морен? Что он привнес в команду? Бовуар должен был признать, что начал питать теплые чувства к парню. Но при этом Бовуар не закрывал глаза на его неопытность. До настоящего момента ищейка Бовуар со всей очевидностью чуял в этом деле страх.
И исходил страх от Морена.
Бовуар оставил шефа в гостиной разговаривать с дочерью, а сам пошел наверх по лестнице. Он мурлыкал себе под нос старую мелодию «Weavers», надеясь, что Гамаш не видит, как он сжимает в руке плюшевого льва.
* * *
Когда на следующее утро месье Беливо прибыл открывать свой гастроном, его уже ждали. Со скамьи на веранде поднялся агент Морен и представился пожилому бакалейщику.
— Чем могу вам помочь? — спросил месье Беливо, открывая дверь.
В Трех Соснах у людей редко возникала такая насущная потребность в его продуктах, что они приходили еще до открытия магазина. Правда, этот молодой человек не был местным.
— У вас нет парафина?
На строгом лице месье Беливо появилась улыбка.
— У меня есть все.
Пол Морен никогда прежде не был в этом магазине и потому, войдя, огляделся. На полках темного дерева аккуратно стояли жестяные банки. Пакеты с собачьей едой и птичьим кормом расположились у прилавка. Наверху полок лежали старые коробки с настольными играми. Шахматы, лила, монополия. Ровными рядами стояли раскраски и головоломки. У одной стены находились стеллажи с бакалейными товарами, у другой — краски, ботинки, кормушки для птиц.
— Вон там, у стеклянных банок. Вы собираетесь делать маринад? — захихикал месье Беливо.
— И много вы продаете? — спросил Морен.
— В это время года? Достаточно, чтобы держать его на складе.
— А это? — Морен взял в руки жестянку. — Много таких продаете?
— Не очень. Но большинство за такими покупками ездят в «Канадиан тайр» в Кауансвилле. И в магазины стройтоваров ездят. Но какое-то количество я держу на всякий случай.
— А когда вы в последний раз это продавали? — спросил молодой агент, расплачиваясь с хозяином.
Он не ждал ответа, но чувствовал, что спросить должен.
— В июле.
— Правда? — Морен подозревал, что ему следует поработать над своим лицом следователя. — Как же это вы запомнили?
— Это моя работа. Нужно знать привычки людей. А когда покупают что-то необычное, вроде этого, — он поднял жестяную банку, прежде чем положить ее в бумажный пакет, — я беру на заметку. Вообще-то, покупают это двое. Типичная ситуация на рынке.
Агент Поль Морен вышел из магазина месье Беливо с покупками и целым набором неожиданной информации.
* * *
Агент Изабель Лакост начала день с более простого разговора. Она нажала кнопку, двери лифта закрылись и подняли ее на самый верх башни банка «Лорентьенн» в Монреале. В ожидании она поглядывала с одной стороны на гавань, а с другой — на гору Мон-Руаяль с ее огромным крестом. В центре города сгрудились великолепные стеклянные здания, отражающие солнце, отражающие устремления и достижения этого великолепного французского города.
Изабель Лакост всегда удивлялась той гордости, которую она испытывала, глядя на центр Монреаля. Архитекторы сумели сделать его как впечатляющим, так и очаровательным. Монреальцы никогда не забывали о своем прошлом. Квебекцы в той или иной мере были такими же.
— Je vous en prie, — улыбнулась секретарша и показала на открытую дверь.
— Merci.
Агент Лакост прошла в великолепный кабинет, где у стола стоял стройный, атлетического сложения мужчина средних лет. Он шагнул вперед, протянул руку и представился: Ив Шарпантье.
— У меня есть кое-какая информация по вашему запросу, — сказал он на хорошем французском.
Лакост было приятно, когда она могла говорить с топ-менеджерами на ее родном языке. Ее поколение могло это делать. Но она слышала разговоры своих родителей и бабушек-дедушек и достаточно знала недавнюю историю, чтобы понимать, что тридцатью годами ранее она в такой ситуации говорила бы с одноязычным англосаксом. Английский она знала как свой родной, но дело было не в этом.
Она приняла предложенный ей кофе.
— Этот вопрос весьма деликатный, — сказал месье Шарпантье, когда его секретарь вышла и дверь закрылась. — Я не хочу, чтобы вы думали, будто Оливье Брюле — преступник. И у нас никогда не возникало сомнений в его честности.
— Но?..
— Он вполне устраивал нас в течение нескольких первых лет его работы. Боюсь, что прибыли для нас — главное, а он обеспечивал неплохие прибыли. Он был подвижный. Он нравился людям. В особенности клиентам. Многие люди в этой области большие болтуны, но Оливье был человеком искренним. Тихим, уважительным. Работать с ним было одно удовольствие.
— Но?.. — повторила Лакост с легкой улыбкой, которая, как ей хотелось думать, смягчала ее настойчивость.
Месье Шарпантье улыбнулся в ответ:
— Пропала часть денег компании. Два миллиона. — Он смотрел на нее в ожидании реакции, но она только слушала. — Было предпринято очень тщательное расследование. А тем временем деньги продолжали исчезать. В конечном счете мы пришли к выводу, что расхитителями могут быть двое. Один из них — Оливье. Я в это не поверил. Но после двух собеседований он сам в этом признался.
— А не прикрывал ли он другого человека?
— Вряд ли. Откровенно говоря, другой подозреваемый сотрудник, хотя и неглупый, был недостаточно умен, чтобы сделать это.
— Ну, для воровства-то как раз много ума не требуется. Я бы сказала, что воровством занимаются глупые люди.
Месье Шарпантье рассмеялся:
— Я с вами согласен. Но я неточно выразился. Эти деньги исчезли со счета компании — они не были украдены. Оливье показал нам, что сделал. Мы проследили его операции. Похоже, он вел наблюдение за какой-то финансовой деятельностью в Малайзии, увидел то, что показалось ему фантастической возможностью для инвестирования, и пришел с этой идеей к своему боссу, но тот не принял его предложение. И тогда Оливье провернул эту операцию по собственной инициативе, без разрешения. Все прошло по официальным каналам. Он все задокументировал, намереваясь вернуть деньги назад с прибылью. И он был прав. Эти три миллиона долларов превратились в двадцать.
Теперь Лакост прореагировала — не словесно, но выражение ее лица вызвало кивок Шарпантье.
— Именно. У парня было чутье на деньги. Где он сейчас?
— Вы его уволили? — спросила Лакост, игнорируя вопрос.
— Он сам ушел. Мы пытались понять, что нам с ним делать. Начальство никак не могло прийти к единому мнению. Его босс рвал и метал и хотел подвесить его вниз головой с крыши башни. Мы объяснили, что такими вещами не занимаемся. С некоторых пор.
Лакост рассмеялась:
— Кто-то из ваших людей хотел оставить его в банке?
— Он был прекрасным работником.
— То есть умел зарабатывать деньги. Вы убеждены, что он собирался их вернуть?
— Вы нащупали самую болезненную точку. Половина из нас ему верила, другая половина — нет. В конце концов Оливье уволился, поняв, что утратил наше доверие. Когда теряешь доверие, ну сами понимаете…
Так, подумала агент Лакост. Так-так.
А теперь Оливье жил в Трех Соснах. Но, как и все переезжающие, он забрал с собой себя.
Так-так.
* * *
Трое полицейских Квебекской полиции собрались у стола в оперативном штабе.
— Что мы имеем? — спросил Бовуар, снова стоя перед листом бумаги на стене.
Вместо ответов на вопросы, записанные им прежде, прибавились два новых вопроса:
Где он был убит?
Почему тело переместили?
Бовуар покачал головой. Похоже, следствие шло не в том направлении. Даже то немногое, что казалось вероятным в этом деле, например использование кочерги в качестве орудия преступления, на поверку обернулось пустышкой.
У них не было ничего.
— Вообще-то, мы уже знаем немало, — сказал Гамаш. — Нам известно, что этот человек не был убит в бистро.
— Это означает, что нам осталось проверить только весь остальной мир, — фыркнул Бовуар.
— Мы знаем про парафин и морилку. И мы знаем, что в деле каким-то образом замешан Оливье.
— Но мы даже не знаем, кто жертва.
Бовуар в разочаровании подчеркнул этот вопрос на прикнопленном к стене листе бумаги. Гамаш дал этим словам осесть, после чего сказал:
— Не знаем. Но будем знать. Рано или поздно мы узнаем все. Это головоломка, но мы ее разгадаем. Нам нужно проявить терпение. И настойчивость. Нам требуется больше информации о предыстории других возможных подозреваемых. Например, Парра.
— У меня есть информация, о которой вы спрашиваете, — сказал агент Морен, расправляя щуплые плечи. — Ханна и Рор Парра приехали сюда в середине восьмидесятых. Беженцы. Подали заявление на получение гражданства и получили его — они теперь канадцы.
— Все законно? — не без сожаления спросил Бовуар.
— Все законно. Один ребенок, Хэвок. Двадцати одного года. Семья активно участвует в жизни чешского сообщества. Спонсируют нескольких человек.
— Хорошо, — сказал Бовуар. — Есть что-нибудь интересное?
— Удалось узнать что-нибудь об их жизни до приезда сюда? — спросил Гамаш.
— Нет, сэр. Я звонил в Прагу, но их архивы тех лет далеко не полны.
— Ладно. — Бовуар вернул на место колпачок фломастера. — Что еще?
Агент Морен положил на стол бумажный пакет:
— Сегодня утром я зашел в местный магазин и купил вот это. — Он достал из пакета кирпичик парафинового воска. — Месье Беливо говорит, что в это время года тут все покупают парафин.
— Нам от этого мало толку, — сказал Бовуар, снова садясь на свое место.
— Да. Но вот от этого может быть толк. — Морен вытащил из пакета жестяную банку с надписью «Варатан». — В июле он продал две такие банки двум разным людям. Одну — Габри, а другую — Марку Жильберу.
— Правда? — Бовуар снял колпачок с фломастера.
* * *
Как и любой монреалец, агент Лакост знала про «Абита́» — странный, экзотический жилой комплекс, созданный к Экспо-67, большой Всемирной выставке. Этот комплекс считался авангардным тогда и оставался таким до сего дня. Располагалась эта дань творческой мысли и фантазии в Сите-дю-Авр на реке Святого Лаврентия. Тот, кто видел «Абита́» хотя бы раз, уже не мог его забыть. Архитектор построил не квадратный или прямоугольный дом — он сделал каждую комнату отдельным блоком, удлиненным кубом. Комплекс напоминал хаотическое нагромождение детских кубиков. Они соединялись друг с другом то нижней, то верхней, то боковыми гранями, отчего солнечный свет пронизывал комплекс насквозь, а отдельные комнаты купались в солнечных лучах. Из каждой комнаты открывался эффектный вид на величественную реку либо на великолепный город.
Лакост никогда не приходилось бывать в самом комплексе, но теперь она собиралась его посетить — там жил Жак Брюле, отец Оливье.
— Входите, — сказал он, открыв дверь и глядя на нее неулыбчивым взглядом. — Вы сказали, что хотите поговорить о моем сыне?
Месье Брюле ничуть не походил на сына. Густая копна темных волос, крепко сбитая фигура. За его спиной Лакост видела сияющий пол, камин и огромные окна, выходящие на реку. Квартира была дорогая и обставленная со вкусом.
— Может быть, мы присядем?
— Может быть, вы перейдете к делу?
Он стоял в дверях, не позволяя ей войти в его дом.
— Я вам уже говорила по телефону, что работаю в отделе по расследованию убийств. Мы расследуем убийство в Трех Соснах.
Месье Брюле посмотрел на нее пустыми глазами.
— Там живет ваш сын.
Он кивнул. Лакост продолжила:
— Там в бистро было найдено тело.
Она намеренно не сказала, в чьем бистро. Отец Оливье ждал, никак не выдавая своих чувств — тревоги ли, озабоченности ли.
— Это бистро принадлежит Оливье, — сказала наконец Лакост.
— И чего вы хотите от меня?
В деле об убийстве следователи нередко сталкивались с расколотыми семьями, но она никак не ожидала, что такой будет и семья Оливье.
— Я бы хотела узнать об Оливье — о его воспитании, его учебе, его интересах.
— Вы пришли не к тому родителю. Вам нужно бы поговорить с его матерью.
— Простите, но мне казалось, что она умерла.
— Она и в самом деле умерла.
— Вы сказали по телефону, что он поступил в «Нотр-Дам де Сион» — очень хорошая школа, насколько я знаю. Но там только шесть классов. А что было после?
— Кажется, он поступил в «Лойолу». Или в «Бребёф». Не помню.
— Pardon. Вы с его матерью разошлись?
— Нет, я бы никогда не развелся.
За все время их разговора именно в этот момент он проявил максимум эмоций. Предположение о разводе выбило его из колеи больше, чем известие о смерти, и определенно больше, чем об убийстве. Лакост ждала. Ждала. Наконец Жак Брюле заговорил:
— Я уезжал надолго. Делал карьеру.
Агент Лакост, которая охотилась на убийц, но все же знала, в какой школе учатся ее дети, понимала, что Жак Брюле предложил плохое объяснение.
— Случались ли у него неприятности? Был ли он драчуном? Какие-нибудь проблемы?
— С Оливье? Никаких проблем. Он был правильный мальчик, имейте это в виду. Царапины и синяки получал, но ничего серьезного.
Это было похоже на разговор с ватой. Или с продавцом о комплекте мебели для столовой. Месье Брюле, казалось, вообще забыл имя своего сына и говорил о нем как о предмете.
— Когда вы разговаривали с ним в последний раз? — Лакост не думала, что этот вопрос актуален, но ей хотелось знать.
— Не помню.
Она должна была бы догадаться. Когда она уходила, он сказал ей вслед:
— Передайте ему привет от меня.
Лакост остановилась перед лифтом, нажала кнопку и оглянулась на этого крупного человека, стоящего в дверях и загораживающего свет, который — она знала — лился бы из комнаты, если бы не эта фигура.
— Может, вы сами ему это скажете? Может, даже съездите к нему? Вы знакомы с Габри?
— Габри?
— Габриэль — его партнер.
— Габриэль? Он мне про нее не говорил.
Подошла кабинка лифта, и Лакост шагнула в нее, спрашивая себя, доберется ли месье Брюле когда-нибудь до Трех Сосен. И еще она думала об этом человеке, который вел такой закрытый образ жизни.
Правда, его сын в этом смысле был ничуть не лучше.
* * *
Поздним утром Оливье стоял у входа в бистро. Он никак не мог решить, отпирать дверь или нет. Начинать работу или нет. Может быть, пришедшие клиенты выдавят этот голос из его головы. Голос Отшельника. И ту ужасную историю, что их связывала. Связывала даже после смерти.
* * *
У подножия опустевшей горы появился юноша. Как и все жившие в округе, он знал всякие легенды. О плохих детях, которых приводили сюда, чтобы принести в жертву страшному Королю Горы.
Он посмотрел, нет ли маленьких костей на пыльной земле, но ничего не увидел. Ни жизни. Ни даже смерти.
Он уже собирался уходить, когда услышал тихий вздох. Там, где раньше не было ни малейшего движения, подул ветерок. Он почувствовал его своим загривком, он почувствовал холодок на коже, почувствовал, как шевелятся его волосы. Он посмотрел на зеленую сочную долину, густой лес и соломенные крыши и удивился, как ему хватило глупости прийти сюда. Одному.
— Не делай этого, — услышал он шорох ветра. — Не делай.
Юноша развернулся.
— Уходи, — услышал он.
— Не уходи, — прошептал вздох.
