Глава одиннадцатая

Мирна постучала в дверь бистро и отворила ее.

— Эй, хозяева, как вы там? — проговорила она в сумерки помещения.

Впервые за все то время, что она провела в Трех Соснах, в бистро в рабочее время не горел свет. Оливье открывался даже в Рождество.

Оливье сидел в кресле, глядя перед собой. Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Отлично.

— Отлично в понимании Рут? Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно?

— Можно и так сказать.

Мирна села напротив него и предложила чашку чая, принесенную из своего магазина. Чай был крепкий, горячий, с молоком и сахаром. «Ред роуз». Ничего необычного.

— Хочешь поговорить?

Она сидела тихо, глядя на своего друга. Она знала его лицо, отмечала едва заметные изменения, происходившие с ним в течение нескольких лет. Морщинки вокруг глаз, редеющие светлые волосы. Не изменилось, насколько она могла судить, то, что было невидимо глазу, но очевидно душе. Его доброе сердце, его внимательность. Если кто-то заболевал, Оливье первым приносил больному бульон. Первым приезжал в больницу. Всегда был готов почитать вслух кому-нибудь слишком слабому, уставшему и стоящему у того края, где делать это самому больше нет сил. Габри, Мирна, Клара — все они агитировали обитателей деревни помогать страждущим, и когда те приходили на помощь, Оливье уже был там.

Теперь настала их очередь помочь ему.

— Не знаю, захочется ли мне когда-нибудь открыть бистро снова.

Мирна отхлебнула чай и кивнула:

— Это понятно. Тебе нанесли удар. Представляю, каким потрясением было для тебя увидеть его здесь. Я знаю, каким потрясением это было для меня, но это ведь не мое бистро.

«Нет, ты не можешь представить», — подумал Оливье. Он ничего не сказал, только смотрел пустым взглядом в окно. Он видел, как по рю Дю-Мулен из старого дома Хадли идут старший инспектор Гамаш и агент Лакост. Он молился, чтобы они прошли мимо. Не появились здесь. С их проницательными глазами и бьющими наповал вопросами.

— Вот думаю, не продать ли мне все это. Не уехать ли.

Его слова удивили Мирну, но она ничем этого не показала.

— Почему? — мягко спросила она.

Оливье покачал головой и опустил глаза на руки, лежащие на коленях:

— Все меняется. Все изменилось. Почему все не может оставаться таким, как прежде? Ты ведь знаешь, они забрали две кочерги от каминов. Мне кажется, Гамаш считает, что это сделал я.

— Уверена, ничего такого он не считает. Оливье, посмотри-ка на меня, — сказала Мирна требовательным тоном. — Что он там считает, не имеет значения. Мы знаем правду о тебе. А ты должен узнать кое-что про нас. Мы тебя любим. Ты думаешь, мы приходим сюда каждый день ради еды?

Он кивнул и слабо улыбнулся:

— Ты хочешь сказать, не ради круассанов? Не ради красного вина? Даже не ради шоколадного торта?

— Нет, конечно, и ради этого тоже. В особенности ради торта. Но послушай: мы приходим ради тебя. Ты — главное, что привлекает всех. Мы тебя любим, Оливье.

Оливье встретился с ней взглядом. Раньше он не понимал, что всегда боялся задавать себе этот вопрос: неужели их любовь обусловлена только его положением? Он был владельцем бистро, единственного в деревне. Они любили его за атмосферу и гостеприимство. За еду и выпивку. Этим и ограничивались их чувства к нему. Они любили его за то, что он давал им. Продавал им.

Без этого бистро он был для них ничто.

Откуда Мирне было известно то, в чем он сам себе боялся признаться? Он посмотрел на нее и улыбнулся. На ней был ее обычный цветастый кафтан. К ее следующему дню рождения Габри сшил ей зимний кафтан из фланели. Оливье представил себе, как она в этом кафтане заправляет в своей книжной лавке. Большой теплый фланелевый шар.

Тот мир, что несколько дней сжимал его в своих клещах, ослабил хватку.

— Мы едем на ярмарку в Брум. Сегодня последний день. Что скажешь? Может быть, тебя заинтересуют сахарная вата, крем-сода или бургер с бизоньей котлетой? Говорят, Уэйн сегодня собирается продемонстрировать приплод молочных поросят. Я знаю, как тебе нравятся хорошенькие маленькие поросятки.

Раз, всего лишь раз во время ежегодной ярмарки Оливье свозил их в свинарник посмотреть на поросят. С тех пор он слыл любителем поросят. Но он не возражал. Так оно и было: ему нравились поросята. Он подозревал, что у него много общего с этими животными. Но на предложение Мирны он отрицательно покачал головой:

— Боюсь, я к этому не готов. Но ты поезжай. Привези мне чучело.

— Может, тебе нужна компания? Я могла бы остаться.

Оливье знал, что ее слова искренни, но ему нужно было побыть одному.

— Спасибо, но мне и в самом деле Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно.

— Ну, если тебе отлично… — сказала Мирна, вставая.

Проработав немало лет психотерапевтом, она умела слушать людей. Оставлять их наедине с самими собой.

Оливье смотрел в окно, как Мирна, Питер, Клара, Рут и утка Роза садятся в машину Морроу. Они помахали ему, он весело ответил им тем же. Мирна не махала — она только кивнула. Оливье опустил руку, перехватил ее взгляд и кивнул в ответ.

Он поверил ей, когда она сказала ему, что они его любят. Но еще он знал, что любят они человека, которого на самом деле не существует. Он был выдумкой. Знай они настоящего Оливье, они бы вышвырнули его из своей жизни и, возможно, из деревни.

Их машина преодолела подъем, направляясь в округ Брум на ярмарку, а он снова услышал те слова. Произнесенные в хижине, что спряталась в лесной чаще. Он ощутил запах горящего дерева, сушеных трав. И снова увидел Отшельника. Живого. Здорового. Испуганного.

И снова услышал ту историю, которая была не просто историей.

В давние времена Король Горы стерег сокровище. Он глубоко зарыл его и тысячу лет не отходил от этого места. Другие боги завидовали и сердились, предупреждали его, что если он не поделится с ними сокровищем, то они сделают что-нибудь ужасное.

Но Король Горы был самым сильным из богов, и он просто смеялся, зная, что ничего они не смогут с ним сделать. Он легко мог отбить любое нападение и отомстить им. Он был неуязвим. Он подготовился к их нападению. Ждал его. Но нападения так и не последовало.

Ничего так и не появилось. Никогда.

Ни копья, ни пики, ни боевого коня, ни всадника, ни собаки, ни птицы. Ни семени на ветру. Даже ветра не было.

Ничего. Никогда. Снова и снова.

Первым его начала донимать тишина, а потом — отсутствие прикосновения. Ничто не прикасалось к нему. Ни один ветерок не щекотал его скалистую поверхность. Ни один муравей не ползал по нему, ни одна птица не садилась на него. Ни один червь не прополз внутрь.

Он не чувствовал ничего.

Пока однажды не пришел юноша.

Оливье усилием воли заставил себя вернуться в бистро. Тело его было напряжено, мышцы словно свела судорога. Ногти впились в ладони.

«Почему? — в миллионный раз спрашивал он себя. — Почему я сделал это?»

Прежде чем отправиться к коронеру, старший инспектор подошел к большому листу бумаги, приколотому к стене в оперативном штабе. На листе инспектор Бовуар красным фломастером написал:

Вздохнув, старший инспектор добавил еще две строки.

Пока что по мере расследования обнаруживались не новые улики, а новые вопросы. Но ответы могли появиться лишь в одном случае — когда задавались вопросы. Гамаш недоумевал, но чувства неудовлетворенности не испытывал.

Жан Ги Бовуар уже ждал его у больницы Кауансвилла, они вошли туда вместе и спустились в подвал, где находились архив и морг.

— Я позвонила, как только поняла, что вижу, — сказала доктор Харрис после обмена приветствиями.

Она провела их в стерильную комнату, ярко освещенную лампами дневного света. Покойник лежал обнаженный на стальной поверхности каталки. Гамаш подумал, что хорошо бы укрыть его одеялом — возникало ощущение, что труп окоченел. Так оно и было на самом деле.

— Внутреннее кровотечение имелось, но незначительное. Из этой раны, — доктор указала на пролом в черепе, — кровь должна была вытечь на ту поверхность, на которую он упал.

— На полу бистро почти не было крови, — заметил Бовуар.

— Его убили где-то в другом месте, — с уверенностью сказала коронер.

— Где? — спросил Гамаш.

— Вы хотите, чтобы я назвала адрес?

— Если вам не трудно, — улыбнулся старший инспектор.

Доктор Харрис улыбнулась ему в ответ:

— Адреса я, конечно, не знаю, но могу предъявить вам кое-что — возможно, у вас возникнут какие-то соображения.

Она подошла к лабораторному столу, на котором стояло несколько пузырьков с бирками. Один из пузырьков она передала старшему инспектору.

— Помните, я говорила, что в ране обнаружилось какое-то белое вещество? Я думала, это пепел. Или кость. Или даже перхоть. Ничего подобного.

Гамашу пришлось надеть очки, чтобы разглядеть крохотную белую чешуйку в пузырьке. Он прочел надпись на бирке.

«Найденный в ране парафин».

— Парафин? Это вроде воска?

— Да, обычно его называют парафиновый воск. Такой старомодный материал, как вы, вероятно, знаете. Прежде использовался для изготовления свечей, потом его заменили на другой, более устойчивый воск.

— Моя мать пользуется им, когда маринует что-нибудь, — вспомнил Бовуар. — Заливает крышку банки расплавленным воском для герметизации.

— Да, его и так использовали, — кивнула доктор Харрис.

Гамаш повернулся к Бовуару:

— Где была твоя мать вечером в субботу?

Бовуар рассмеялся:

— Единственный, кому она обещала проломить голову, это я. Но для общества она угрозы не представляет.

Гамаш вернул пузырек коронеру:

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Воск был довольно глубоко в ране, так что он находился либо на голове убитого, либо на орудии убийства.

— Банка с маринадом? — предположил Бовуар.

— В качестве орудия убийства использовались и более странные предметы, — сказал Гамаш, хотя ему в голову ничего такого не приходило.

Бовуар покачал головой. Видимо, убийца был англосаксом. Кто еще додумался бы превратить маринованные огурцы в орудие убийства?

— Значит, его убили не кочергой? — спросил Гамаш.

— Если и кочергой, то очень чистой. Ни малейших следов нагара. Только вот это. — Доктор Харрис кивнула в сторону пузырька. — Есть и еще кое-что. — Она подтащила лабораторное кресло к столу. — На его одежде, на спине, мы нашли вот это. Всего лишь следы, но они есть.

Она протянула Гамашу данные анализа и указала соответствующую строку. Гамаш прочитал:

— Акриловый полиуретан и окись алюминия. Это что такое?

— Это морилка для дерева фирмы «Варатан», — ответил Бовуар. — Мы недавно обновляли полы. Ее используют для покрытия после обработки песком.

— И не только для полов, — сказала доктор Харрис. — Ее часто используют во всяких работах с деревом для покрытия готового изделия. Если не считать раны на голове, покойный был в неплохой форме. Мог прожить еще лет двадцать пять — тридцать.

— Я смотрю, за несколько часов до смерти он поел, — заметил Гамаш, читая результаты вскрытия.

— Вегетарианец. Поклонник органики. Я это проверяю, — сказала коронер. — Здоровая вегетарианская пища. Это вам не обычный обед бродяги.

— Вероятно, кто-то пригласил его на обед, а потом убил, — предположил Бовуар.

Доктор Харрис помедлила:

— Я думала об этом. Не исключено.

— Но? — спросил Гамаш.

— Но похоже, он постоянно так питался. Не только в этот раз.

— Значит, он либо готовил для себя и выбирал здоровую диету, — сказал Гамаш, — либо ему кто-то готовил и они были вегетарианцами.

— Пожалуй, — согласилась коронер.

— Я смотрю, ни алкоголя, ни наркотиков, — сказал Бовуар, пробегая глазами отчет.

Доктор Харрис кивнула:

— Вряд ли он был бездомным бродягой. Не думаю, что кто-то о нем заботился, но уверена, что он сам заботился о себе.

«Какая великолепная эпитафия, — подумал Гамаш. — „Он заботился о себе“».

— Возможно, он был сурвивалистом, — выдвинул идею Бовуар. — Ну, вы знаете, один из этих чокнутых, которые бегут из города и прячутся в лесу, думая, что сейчас наступит конец света.

Гамаш повернулся к Бовуару. Эта мысль показалась ему интересной.

— Откровенно говоря, я в недоумении, — сказала коронер. — Как видите, его убили одним сильнейшим ударом по затылку. Это само по себе необычно. Нанести всего один удар… — Голос доктора Харрис замер, она покачала головой. — Обычно, если кто-то собирается прикончить другого человека, он пребывает в состоянии эмоциональной неуравновешенности. Он близок к истерике, он не может остановиться. И тогда мы видим множество ударов. Но один удар вроде этого…

— О чем он вам говорит? — спросил Гамаш, глядя на пробитый череп.

— Это преступление не было совершено в состоянии аффекта. Нет, эмоции, конечно, были. Но было и планирование. Тот, кто это сделал, пребывал в бешенстве. Но он вполне себя контролировал.

Брови Гамаша взметнулись. Такое случалось редко. Крайне редко. Сбивало следователей с толку. Смирять эмоции в таких случаях — это все равно что совладать с табуном диких жеребцов, которые ржут и встают на дыбы, раздувают ноздри, бьют копытами.

Кто может справиться с этим?

Убийца, которого они искали, смог.

Бовуар посмотрел на своего шефа, а тот — на Бовуара. Это было плохо.

Гамаш снова повернулся к холодному телу на холодной каталке. Если убитый был сурвивалистом, то из его стратегии выживания ничего не получилось. Если этот человек боялся конца света, то он недостаточно далеко убежал, недостаточно глубоко зарылся в канадскую глушь.

Конец света нашел его.