20

Дверь «Морской выдры» распахнулась, и Томас вошел в помещение. На улице было необыкновенно холодно, и Томас растирал себе руки и плечи, чтобы согреться. Йонсон поднял глаза от утренней газеты, которую как раз читал, сидя за стойкой бара.

– Рановато даже для тебя. Я открываюсь только через час. – Он протянул руку за чашкой и сделал глоток кофе. Затем отставил чашку и взял дымившуюся в пепельнице сигарету «Сесиль» без фильтра. – Кстати, ты по-прежнему должен за вчерашнее.

Томас подошел к стойке и сел на высокий стул напротив Йонсона.

– Я пришел не пить, – сказал он, вынув из кармана бумажку в пятьдесят крон. Обыскав все закоулки на «Бьянке», он увеличил свой капитал до шестисот пятидесяти крон. – На этом мы, кажется, будем в расчете.

Йонсон взял пятьдесят крон и засунул в карман своей клетчатой рубашки:

– И все равно мы открываемся только через час.

Томас пожал плечами:

– Так что там было насчет дочки твоей уборщицы?

Йонсон перевел на него взгляд:

– С чего это ты вдруг заинтересовался?

– Ты же как будто сам хотел, чтобы я помог?

Йонсон аккуратно отрезал над пепельницей кончик сигареты.

– Да, это так.

– Так о чем там речь?

– Как я уже говорил, дочка Нади пропала, с тех пор прошло два года.

– Я помню, это ты уже рассказывал, но что ты хочешь от меня?

– Узнать, что известно об этом в полиции.

– Какой в этом толк? Если только ее не объявляли в розыск, то узнавать особенно нечего, разве что…

– Что – разве что?

– Разве что она умерла или значится как потерпевшая. На каких правах она тут находилась? Может быть, жила нелегально?

Йонсон помотал головой:

– Не думаю. Но я мало что знаю о ее обстоятельствах. Наверное, лучше бы ты поговорил с Надей.

– Ладно. Где можно ее найти?

– Полагаю, дома.

– А где ее дом?

– Да неподалеку отсюда, в нескольких кварталах.

Томас встал со стула:

– Ну так давай сходим.

Йонсона такой ответ, по-видимому, застал врасплох. Он вытаращил глаза:

– Я не могу уйти из бара. Мне скоро открывать.

– Ты открываешься через час. Мы успеем вернуться раньше.

– Но она же нас не ждет.

– Созвонись по пути.

Йонсон сложил газету и взял ключи. Затем допил свой кофе.

– Какой-то ты сегодня странный, Ворон. Болен ты, что ли, или просто трезвый?

Квартира Нади находилась в подвале старого многоэтажного дома на Бурмейстергаде. Сырость там стояла такая же, как на яхте у Томаса, а потолки были еще ниже. Зато в маленькой комнатке с белыми пластиковыми стульями вокруг обеденного стола царил идеальный порядок. Надя предложила гостям кофе и выставила на стол домашнее печенье. Хозяйка оказалась маленькой худенькой седой женщиной, под глазами у нее чернели большие мешки. Разлив по чашкам кофе, она тоже присела с краю, с недоумением посматривая на Томаса, словно не могла поверить, что этот истощенный мужчина с волосами до плеч и растрепанной бородой может быть полицейским.

– Так как зовут вашу дочь? – спросил Томас, ставя на крошечный стол чашку.

– Маша.

– А сколько ей лет?

– Будет двадцать три в следующем месяце, четырнадцатого числа. – Женщина говорила с сильным акцентом, и Томасу приходилось сосредоточенно слушать, чтобы понять ее речь.

– И когда вы видели ее в последний раз?

– Два с половиной года назад.

На глазах женщины выступили слезы.

– И вы даже приблизительно не догадываетесь, куда она могла деться?

– Нет. Я искала ее повсюду. Она пропала. – Надя беспомощно развела руками.

– Вы, наверное, пытались ей позвонить?

– Ее телефон не отвечает. Этот номер больше не существует.

– Она жила здесь?

– Поначалу да, когда мы сюда перебрались. А потом она переехала. Сперва к подружке, потом к другу, к мужчине. – Тут Надя поморщилась. – Мне он не понравился.

– А где он живет?

– Не знаю. Я вообще видела его только два раза, когда Маша заезжала за какими-то вещами.

– Как его зовут?

– Иван, Игорь? Я точно не знаю.

– Как он выглядит?

– Противный такой. Он русский. Все время был в темных велосипедных очках и ездил на большом автомобиле с деревцем.

– С деревцем?

– Ну, такое, которое вешают спереди на стекло, для запаха.

– «Вундербаум», – подсказал Йонсон.

– Это был «Вундербаум»? – спросил он на всякий случай у Нади.

Та кивнула, опустив глаза:

– Год назад я как-то случайно встретила его на улице. Спросила, не знает ли он, где Маша. Он на меня даже не посмотрел. Я побежала за ним и все спрашивала и спрашивала, и тогда он сказал, что не знает никакой Маши, назвал меня сумасшедшей – «помешанная».

– Чем занималась Маша? Где она работала? – спросил Томас.

– Чем придется. Я хотела, чтобы она продолжала учебу, голова у нее хорошая. Но она мечтала зарабатывать деньги, разве можно ее за это упрекнуть?

– Так чем же она занималась?

– Сначала убирала со мной. Но ей это очень не нравилось. Потом поступила на работу в какую-то клинику.

– Какого рода клинику?

– В салон красоты. Работала маникюршей, делала макияж и все такое.

– Где находится эта клиника?

Надя покачала головой:

– Не знаю. Маша мне никогда ничего не говорила.

– Как насчет друзей и подруг?

Надя опять покачала головой.

– Маша их сюда не водила. Стеснялась этого убожества, – пояснила она, обведя рукой обстановку. – Стыдилась, что я такая.

– А как вы сами думаете, что с ней случилось?

На глаза женщины набежали слезы.

– Я опасаюсь самого худшего.

– Разве не могла она найти себе нового парня, о котором вы просто не знаете? А может быть, она вернулась в Латвию?

– В Литву, – поспешил поправить Томаса Йонсон.

Томас сделал извиняющийся жест:

– Ну, куда-нибудь взяла и уехала. Это же вполне вероятно.

Надя замотала головой:

– Маша никогда меня не забывала. В последнее время она заходила редко, но заходила. Я ничего не меняла в ее комнате. Она… Она и квартирную плату за меня вносила из своих денег. Она была… – Тут Надя заплакала: – Она – хорошая дочь.

Йонсон нагнулся к ней и погладил по плечу:

– Ничего, мы узнаем, что там случилось. Наверняка все не так плохо, как вам представляется.

– Можно мне заглянуть в ее комнату? – спросил Томас.

Комнатушка с окном во двор была явно обставлена сразу после приезда хозяйки в Данию и с тех пор оставалась нетронутой. На стенах висели плакаты с портретами кумиров: Бритни Спирс и Йона из «Попстарз». В изголовье кровати на розовом покрывале сидели в ряд плюшевые мишки. Письменный столик был занят целой батареей косметики. В дальнем конце виднелась фотография Нади, на которой та стояла, держа за руку маленькую девочку, перед статуей Русалочки. Томас взял фотографию, чтобы поближе ее рассмотреть:

– Это вы с дочкой?

– Да, – ответила стоявшая на пороге Надя. – Это моя принцесса.

Он осторожно поставил фотографию на место.

С крючка на стене свисало несколько дорогих сумочек фирмы «Луи Виттон», несколько ниток искусственного жемчуга и потертая серая кроликовая шубка с надорванным рукавом, напоминавшим сломанную руку. Томас подошел к платяному шкафу в углу и открыл дверцу. Все полки ломились от вещей, а внизу обнаружились целые залежи туфелек и сапожек:

– Это все Машино?

– Да, – ответила Надя. – Она любит нарядные вещи. Одежду и туфли. Когда приходила, то каждый раз была в обновке.

– А все, что тут?

– Это старое. Маша любит новенькое. Это у нее с детства.

– У вас нет ее фотографии из последних?

Надя кивнула и ненадолго вышла. Через минуту она вернулась с конвертом фотографий. Вынув несколько снимков, она протянула их Томасу. Снимки запечатлели Машу возле пристани Кристиансхавнского канала. Если бы фотограф повернул объектив чуть левее, на задний план в кадр попала бы «Бьянка».

– Снимала ее подружка, они хотели разослать фотографии в киностудии и модельные агентства. Маша мечтала стать моделью или актрисой.

– Она очень красивая, так что подошла бы для такой работы, – сказал Томас, дружелюбно улыбнувшись Наде. – Вы дадите мне с собой один из снимков?

– Ну конечно, – согласилась Надя.

Они вышли из комнаты и направились к выходу. Томас пожал ей руку:

– Посмотрю, что тут можно сделать. Поговорю в полиции и поспрашиваю, не видел ли ее кто-нибудь.

– А от полиции не будет никаких неприятностей? – встревожилась Надя.

– Не будет, – заверил Томас и распрощался.

Томас и Йонсон шли по набережной канала, возвращаясь в «Морскую выдру». Поднялся ветер, и Томас в тонкой куртке зябко поежился.

– Ну, как ты думаешь, что с ней могло случиться? – спросил Йонсон.

– Не имею ни малейшего понятия.

– Совсем-таки не имеешь? – разочарованно протянул Йонсон, заглядывая ему в лицо.

– Похоже, делать людям маникюр – очень денежное занятие.

– О чем это ты?

– О том, что при ее аппетитах да еще если оплачивать квартиру, где живет ее мать, необходимо каждый месяц выкладывать изрядное количество денег. Те старые сумочки, которые остались висеть на крючке, стоят не меньше пяти тысяч каждая. Я сам дарил такую Еве к тридцатилетию. Ушам своим не поверил, когда продавщица назвала цену, но отступать было поздно.

– Думаешь, она их украла?

– Может быть. Но в таких бутиках это довольно сложно. У дверей там стоит охранник, а весь товар лежит в закрытых витринах. Они очень хорошо знают, сколько стоят эти вещички.

– Может быть, ей дарил этот, как его… мистер Вундербаум.

– Может быть.

– Похоже, ты так не думаешь. А как ты считаешь?

– Она была бы не первой девушкой в мировой истории, которая за хорошую цену предлагает сеанс приятного массажа.

– Думаешь, она шлюха? – вырвалось у Йонсона.

Томас пожал плечами:

– Я бы не удивился.

– О’кей. Ну а что дальше?

– Придется мне, видно, сходить в центральный участок и запросить в системе. Какое-то даже странное ощущение. Отвык, наверное… Давненько этого не делал.

Вскоре они подошли к дверям «Морской выдры». Йонсон посмотрел на Томаса:

– Зайдешь, что ли? За счет заведения.

– Да нет, спасибо. Появлюсь, когда что-нибудь узнаю.

Томас повернулся и двинулся в путь.

– Ворон! – окликнул его Йонсон.

Томас посмотрел через плечо.

– Это очень благородно с твоей стороны.

Томас коротко кивнул и пошел к себе на «Бьянку».