Глава тридцать четвертая
Агент Изабель Лакост устала слоняться по лаборатории. Ее заверили, что данные по отпечаткам пальцев готовы. Просто они куда-то затерялись.
Она уже встретилась с Франсуа Фавро, бывшим мужем Мадлен. Он был великолепен. Мужчина средних лет прямо с обложки модного журнала. Высокий, красивый, умный. Достаточно умный, чтобы откровенно отвечать на ее вопросы.
– Да, конечно, я слышал о ее смерти, но мы давно не виделись. И мне не хотелось лишний раз беспокоить Хейзел.
– Даже для того, чтобы выразить сочувствие?
Франсуа подвинул свою кофейную чашку на полдюйма влево. Лакост обратила внимание, что ногти у него неровно обкусаны. Беспокойство находит выход тем или иным способом.
– Я ужасно не люблю такие вещи. Никогда толком не знаю, что сказать. Вот посмотрите.
Он взял с письменного стола какие-то бумаги и протянул ей. На них было нацарапано:
«Сочувствую вашей утрате, она оставила большую…»
«Хейзел, я хочу…»
«Мадлен была чудесным человеком, ее потеря…»
И все в таком роде на трех страницах. Незаконченные предложения, недосказанное сочувствие.
– Почему бы вам просто не сказать ей, что вы чувствуете?
Он уставился на Лакост с таким видом, что она сразу вспомнила мужа. Так он показывал свое раздражение. Для нее чувствовать и выражать чувства словами было легко. Для него – невозможно.
– Что вы подумали, узнав о том, что ее убили?
Лакост знала, что если люди не могут говорить о чувствах, то они, по крайней мере, могут говорить о своих мыслях, которые нередко соприкасаются с чувствами. И определяются ими.
– Я подумал, кто мог это сделать. Кто ненавидел ее с такой силой.
– И что вы чувствуете по отношению к ней теперь? – спросила Лакост тихим рассудительным голосом. Вкрадчивым голосом.
– Не знаю.
– Это правда?
Молчание затянулось. Было видно, что эмоции одолевают его, он пытается сдержать их, пытается уцепиться за рациональную скалу своего разума. Но эта скала обвалилась, и он рухнул вместе с ней.
– Я люблю ее. Любил.
Он обхватил голову руками, вцепившись длинными тонкими пальцами в темные волосы.
– Почему вы развелись?
Франсуа потер лицо и посмотрел на агента Лакост затуманенным взглядом:
– Это была ее идея, но, думаю, я ее к этому подталкивал. Мне не хватало силы воли, чтобы сделать это самому.
– А почему вы хотели развода?
– Не мог больше это выносить. Поначалу все было замечательно. Она была такая красивая, сердечная, любящая. И успешная. За что бы она ни бралась, все у нее получалось. Она просто сияла. Это было все равно что жить рядом с солнцем.
– Оно ослепляет и обжигает, – сказала Лакост.
– Да. – Фавро явно испытал облегчение, услышав эти слова. – Находиться так близко к Мадлен было опасно.
– Вы действительно хотите знать, кто ее убил?
– Да, но…
Лакост ждала. Арман Гамаш научил ее терпению.
– Но я не думаю, что буду удивлен. Она не хотела обижать людей, но обижала. А если вас обидят очень уж сильно…
Необходимости заканчивать предложение не было.
По пути в Три Сосны Робер Лемье остановился перед кафе «Тим Хортон» в Кауансвилле, и теперь на столе для совещаний стоял ряд стаканчиков кофе и лежали пакетики с пышками.
– Вот это наш человек! – воскликнул Бовуар, увидев это, и хлопнул молодого полицейского по спине.
Лемье снискал еще большее расположение Бовуара, когда затопил древнюю чугунную плиту посредине комнаты.
Запахло картоном и кофе, сладкими пышками и сладким дымком.
Инспектор Бовуар объявил утреннее совещание открытым, как только появилась агент Николь, которая, как всегда, опоздала и была растрепана. Каждый выступил со своим докладом, а в заключение старший инспектор Гамаш пересказал им отчет коронера.
– Значит, у Мадлен Фавро было больное сердце, – сказал агент Лемье. – Убийца, вероятно, знал об этом.
– Не исключено. Коронер говорит, что тут сложилось три обстоятельства. – Бовуар подошел к подставке, на которой стояли листы бумаги большого формата. Он взмахнул фломастером, словно волшебной палочкой, и стал писать, озвучивая написанное: – Первое: очень большая доза эфедры. Второе: испуг во время спиритического сеанса. И третье: больное сердце.
– Почему ее не убили во время сеанса в пятницу? – спросила Николь. – Все эти три фактора присутствовали и тогда. Или по меньшей мере два из трех.
– Вот это-то я и пытался понять, – сказал Гамаш. Перед этим он молчал и слушал, попивая кофе. Пальцы у него были немного липкие от пышки с шоколадной глазурью. Он вытер их маленькой бумажной салфеткой и подался вперед. – Возможно, сеанс в Страстную пятницу был генеральной репетицией? Или прелюдией? Возможно, Мадлен сказала или сделала что-то, что привело к ее смерти два дня спустя? Связаны ли эти сеансы между собой?
– Если не связаны, то что-то уж слишком много совпадений, – заметил Лемье.
– Бога ради, – сказала Николь. – Не пытайся подхалимничать перед ним. – Она махнула рукой в сторону Гамаша.
Лемье промолчал. Он-то как раз и получил инструкции подхалимничать. Он умел делать это лучше всего и делал, как ему представлялось, очень тонко, но сейчас эта сучка поймала его на подхалимаже во время утреннего совещания. Его личина разумности и долготерпения рушилась под насмешкой Николь. Он презирал ее, и, если бы не его более важная цель, он бы ответил ей как надо.
– Слушайте, – продолжила Николь, игнорируя Лемье, – это же так очевидно. Вопрос не в том, чем они похожи, а в том, чем не похожи. Какие были различия между двумя этими сеансами?
Довольная собой, она откинулась на спинку стула.
Странно, но никто не вскочил с места, чтобы поздравить ее. Молчание затягивалось. Наконец старший инспектор Гамаш медленно встал и подошел к Бовуару:
– Позвольте?
Он взял фломастер и написал на листе бумаги: «В чем различие между двумя сеансами?»
Николь победоносно ухмыльнулась, а Лемье кивнул, но при этом судорожно сцепил руки под столом.
От Франсуа Фавро Изабель Лакост отправилась прямо в школу на Нотр-Дам-де-Грас – большое здание красного кирпича с датой «1867» на фасаде. Это сооружение совершенно не было похоже на ту школу, в которой училась Лакост. Ее школа была современная, большая. Французская. Но как только она вошла в старое здание, то сразу же вспомнила толкучку в коридорах своей школы. Пробираясь в потоке учащихся к своему шкафчику и при этом стараясь сохранить прическу (чтобы волосы аккуратно лежали или, наоборот, торчали во все стороны, в зависимости от последней моды), она ощущала себя байдарочником, который плывет по бурлящей горной реке.
Звуки были знакомые: гул голосов среди металла и бетона, скрип туфель по жесткому полу, – но в прошлое ее перенес именно запах. Запах книг, чистящего средства, завтраков, чахнущих и портящихся в сотнях шкафчиков. И запах страха. Этот запах был самым сильным в школе, даже сильнее запаха потных ног, дешевой парфюмерии и гнилых бананов.
– Я собрала для вас целое досье, – сказала миссис Плант, секретарь школы. – Когда училась Мадлен Ганьон, я здесь не работала. И вообще ни одного из тогдашних учителей или персонала в школе не осталось. Это ведь было тридцать лет назад. Но все наши архивы сейчас в компьютере, так что я распечатала ее табели успеваемости и нашла еще кое-какие сведения, которые могут вас заинтересовать. Включая и вот это.
Она положила руку на стопку ежегодников – этой извечной школьной библии.
– Очень мило с вашей стороны, хотя я думаю, что табелей будет достаточно.
– Но я вчера проторчала полдня в архиве, отыскивая эти альбомы.
– Спасибо. Они наверняка нам помогут.
Агент Лакост подхватила стопку альбомов, верхние из которых угрожали вот-вот свалиться, и вышла из кабинета вслед за миссис Плант. Коридоры начали заполняться, и в школе стоял невнятный гул: ребята окликали друг друга, устраивали свалки.
– У нас есть ее фотографии на стене, – сказала миссис Плант. – Вот здесь. Самые разные фотографии. А мне нужно возвращаться в кабинет. Вы как, донесете?
– Донесу. Спасибо за помощь.
Лакост медленно двинулась по коридору, разглядывая фотографии в рамочках на стене. Здесь были спортивные команды-победители и школьное начальство. А вот и юная Мадлен Фавро, урожденная Ганьон. Улыбающаяся, здоровая. Мадлен, у которой впереди долгая интересная жизнь. Уворачиваясь от снующих туда-сюда учеников, агент Лакост спрашивала себя, каково это было для Мадлен – учиться в школе. Для нее эти коридоры тоже пахли страхом? Судя по ней, это было не так; правда, самые пугливые часто вовсе не кажутся пугливыми.
Гамаш снова сел на место и взял кофе. Все изучали новый список. Под заголовком «В чем различие между двумя сеансами» он написал:
Хейзел
Софи
Гости за обедом
Старый дом Хадли
Жанна Шове более серьезна
Старший инспектор пояснил, что в разговоре с ним экстрасенс сказала: к первому сеансу она не подготовилась, это был маленький сюрприз со стороны Габри, и она не отнеслась к нему серьезно. Подумала, что скучающие деревенские жители ищут каких-нибудь развлечений. Поэтому она представила им дешевую голливудскую версию. Глупую мелодраму. Но когда позднее кто-то рассказал ей про старый дом Хадли, а потом непонятно откуда возникла мысль об общении с мертвыми, она восприняла эту мысль серьезно.
– Почему? – спросил Лемье.
– Ты же не совсем дурак, – фыркнула Николь. – Считается, что старый дом Хадли населен привидениями. А она зарабатывает на жизнь общением с ними. Так?
Не обращая внимания на Николь, Бовуар поднялся и написал:
Свечи
Соль
– Что-нибудь еще? – спросил он.
Бовуару нравилось делать записи на доске. Всегда нравилось. Ему нравился запах фломастера. И скрежет, который он производил. И порядок, который он создавал из случайных мыслей.
– Ее заклинания, – сказал Гамаш. – Это важно.
– Верно, – подхватила Николь, широко раскрыв глаза.
– Для создания атмосферы, – пояснил Гамаш. – В этом состояло основное различие. Насколько я понимаю, сеанс в Страстную пятницу лишь слегка испугал участников, но вечером в воскресенье царил настоящий ужас. Возможно, убийца пытался прикончить Мадлен вечером в пятницу, но сеанс оказался недостаточно пугающим.
– А кому пришла в голову идея о старом доме Хадли? – спросил Лемье и стрельнул взглядом в Николь, бросая ей вызов: попробуй-ка высмеять меня еще раз.
Но она только усмехнулась и покачала головой. Лемье почувствовал, как у него в груди вскипает ярость, поднимается вверх и клокочет в горле. Неприятно, когда тебя высмеивают, оскорбляют, обвиняют в подхалимаже. Но когда тебя отвергают с презрением – это вообще нестерпимо.
– Не знаю, – ответил Гамаш. – Мы задавали этот вопрос, но никто так и не вспомнил.
– Но если вы считаете, что ключ к разгадке кроется в перемещении в старый дом Хадли, то мы должны исключить Хейзел и Софию, – сказал Бовуар.
– Почему? – спросил Лемье.
– Потому что их не было в пятницу.
Наступило молчание.
– Но Софи – единственный человек, который присутствовал на втором сеансе и которого не было на первом, – сказала Николь. – Не думаю, что первый сеанс имел какое-то отношение к убийству. Мне кажется, что кому-то эта мысль пришла в голову позднее. И именно потому, что некто не присутствовал на первом сеансе.
– Но не присутствовала не только Софи, – сказал Лемье. – Ее мать тоже была лишь на втором.
– Однако она могла присутствовать на первом. Ее приглашали. Если бы она хотела убить Мадлен, то наверняка пошла бы.
– И возможно, именно поэтому она и появилась на втором сеансе, – сказал Гамаш. – В первый раз не получилось, так что нужно было принять меры, чтобы во второй все прошло как по маслу.
– И взяла с собой дочь? Да что вы! – Николь раскрыла блокнот и вытащила из него фотографию, которую сняла с дверцы холодильника в доме Смит. – Вот, посмотрите.
Она бросила фотографию на стол. Бовуар взял ее и передал Гамашу. На фотографии были запечатлены три женщины. Мадлен, изображенная посередине, повернула голову к Хейзел и глядела на нее с нескрываемой любовью. На Хейзел была какая-то смешная шляпка, ее счастливое и довольное лицо тоже выражало любовь. Она тоже была изображена в профиль и смотрела не в камеру, а на упитанную молодую женщину с куском торта в руке, который она подносила ко рту. На переднем плане красовался именинный торт.
– Где вы это взяли?
– В доме Смит. Сняла с холодильника.
– Зачем? Что вас заинтересовало на этой фотографии? – Гамаш подался вперед и вперился в Николь внимательным взглядом.
– Лицо. На нем все написано.
Николь замолчала, ожидая, дойдет ли до остальных ее мысль. Увидят ли они, что Мадлен Фавро, такая красивая, улыбающаяся и внимательная, просто фальшивка? На самом деле никто здесь не был счастлив. Ей приходилось притворяться.
– Вы правы, – сказал Гамаш. Он повернулся к Бовуару. – Видишь? Вот ее? – И ткнул в фото своим большим пальцем.
Бовуар наклонился, разглядывая фотографию. Его глаза широко раскрылись.
– Это Софи. Девушка с куском торта – это же Софи.
– Только потолще, – кивнул Гамаш.
Он перевернул фотографию. На заднике была написана дата. Два года назад.
Всего за два года Софи Смит сбросила двадцать – тридцать фунтов?
В конце совещания зазвонил телефон Гамаша.
– Шеф, это я, – сказала агент Лакост. – Наконец-то получила отчет по отпечаткам пальцев. Мы знаем, кто проник в комнату в старом доме Хадли.
В Хейзел Смит словно что-то сломалось. Она, как кукла с вывихнутыми сочленениями, то мчалась на полной скорости, то замирала, а потом снова переходила на бег.
– У меня к вам несколько вопросов, мадам Смит, – сказал Бовуар. – И нам потребуется провести тщательный обыск. Вскоре сюда приедут несколько полицейских из Кауансвилла. У нас имеется ордер.
Он полез было в карман, но она отмахнулась, сказав:
– В этом нет необходимости, инспектор. Софи! Со-о-офи-и-и!
– В чем дело? – раздался раздраженный голос.
– У нас гости. Это опять полиция. – Она почти пропела эти слова.
Появилась Софи – она ковыляла по лестнице на костылях, нога ее была в тугой повязке. Судя по тому, как она морщилась, ей стало хуже. Бовуар подумал: а было ли вообще какое-то растяжение?
Он достал фотографию и показал обеим женщинам.
– Это со стороны холодильника, – сказала Хейзел, присмотревшись к снимку.
Она снова утратила энергию; похоже, ей даже говорить было трудно. Голова ее опустилась, словно стала слишком тяжелой, и только чуть приподнималась, когда Хейзел делала вдох, а потом опять падала.
– Когда была сделана эта фотография? – спросил Бовуар.
– Очень давно, – ответила Софи и хотела взять снимок, но Бовуар отвел руку назад. – Лет пять или шесть, не меньше.
– Ты ошибаешься, детка, – сказала Хейзел. – Тут у Мадлен волосы длинные. Уже отросли. Это было года два назад.
– Это вы? – спросил Бовуар, показывая на упитанную девицу.
– Не думаю, – ответила Софи.
– Позвольте взглянуть, – сказала Хейзел.
– Да нет, мама, не стоит. Нога ужасно болит. Наверное, я ударила ее, спускаясь по лестнице.
– Бедняжка.
Энергия вернулась к Хейзел. Женщина ринулась к кухонному шкафу. Бовуар увидел множество пузырьков и последовал за Хейзел. Она отодвинула первый ряд пузырьков, принялась перебирать второй.
– Позвольте мне?
– Но Софи нужен аспирин.
Бовуар взял пузырек с полки. Низкодозированный аспирин. Он взглянул на Хейзел, которая с тревогой смотрела на него. «Она знает, – подумал он. – Знает, что дочь симулирует, а потому купила низкодозированный». Он дал таблетку Хейзел, потом натянул резиновые перчатки, тонкие, как пленка. Что-то говорило ему, что среди этой армии пузырьков найдется кое-что еще, кроме аспирина. Бовуар решил, что если родился в сорочке, то пора ему уже начать доверять своим инстинктам.
Десять минут спустя на столе перед ним стояла уйма пузырьков. Таблетки от головной боли, таблетки от боли в спине, таблетки от менструальных спазмов, таблетки от молочницы. Витамины. Даже пузырек с жевательными конфетами.
– Для деток, – объяснила Хейзел.
В шкафу не было, пожалуй, только одних таблеток, когда-либо выпускавшихся фармацевтикой, – эфедры.
Команда криминалистов из местной полиции уже приехала и принялась обыскивать дом. К сожалению, чтобы обыскать это хранилище всевозможного мусора, требовалось чуть ли не в десять раз больше полицейских. Дела обстояли гораздо хуже, чем предполагал Бовуар, а он был специалистом в предположении худшего.
Прошло два часа, и единственным важным событием, случившимся за это время, было исчезновение двоих полицейских. Позднее их нашли – они бродили по подвалу. Бовуар устроил себе перерыв и уселся на диван в столовой, притиснутый к серванту, который в свою очередь был притиснут к другому дивану. Не успел он сесть на диван, как тот подбросил его вверх. Отторг его. Бовуар попробовал еще раз, осторожно. На сей раз он почувствовал жесткие пружины, и у него создалось впечатление, что они сжимаются, чтобы снова вышвырнуть его. Он превратился в циркового клоуна.
Один из агентов позвал его наверх, и, когда Бовуар поднялся, ему был предъявлен медицинский пузырек.
– Где вы его нашли? – спросил Бовуар.
– В косметичке. – Агент кивнул на комнату Софи.
Бовуар услышал, как Софи, клацая костылями, быстро поднимается по лестнице, потом клацанье прекратилось, и раздались проворные шаги – Софи шагала через две ступеньки зараз.
– Что там? – раздался с другой стороны голос Хейзел.
Бовуар показал пузырек обеим женщинам.
– «Эфедра», – прочитала этикетку Хейзел. – Софи, ты же обещала!
– Заткнись, мама! Это не мое.
– Это было найдено в вашей косметичке, – сказал Бовуар.
– Я не знаю, откуда оно там взялось. Это не мое.
Она явно испугалась. Но говорила ли она правду?
Войдя в дом, Гамаш ощутил запах тостов и кофе. Здесь царили спокойствие и уют. Деревянные полы из широких досок были выкрашены в темно-янтарный цвет. Камин не горел, но Гамаш увидел пепел и почти догоревшее полено. Комната с ее большими окнами и стеклянной дверью, ведущей в садик позади дома, была веселой и светлой даже в такой пасмурный день. Мебель была старой и удобной, на стенах висели пейзажи и несколько портретов. Там, где не было картин, стояли книжные шкафы.
При других обстоятельствах Гамаш был бы не прочь проводить время в такой комнате.
– Комната, в которой убили Мадлен, была взломана два дня назад, – сказал Гамаш. – Мы знаем, что это сделали вы.
– Вы правы. Это я.
– Зачем?
– Я хотел, чтобы дом забрал и меня, – ответил месье Беливо.
Он четко изложил свою историю, потирая сухие руки, словно ему не хватало человеческого прикосновения.
– Это было на следующий день после смерти Мадлен. Не знаю, приходилось ли вам терять любимого человека, старший инспектор, но человек чувствует себя при этом так, будто весь знакомый ему мир изменился. Еда приобретает другой вкус, дом перестает быть домом, даже друзья меняются. Как бы они вам ни сочувствовали, они не могут последовать за вами той дорогой, которой идете вы. Все казалось таким далеким, приглушенным. Я даже не мог понять, что мне говорят. – Он вдруг улыбнулся. – Бедные Питер и Клара. Они пригласили меня на обед. Наверняка они беспокоились обо мне, но не думаю, что я как-то помог им избавиться от тревоги за меня. Они хотели, чтобы я знал, что я не один, но я оставался один.
Он перестал тереть руки и крепко сжал их.
– Посреди обеда я вдруг понял, что должен умереть. Питер и Клара говорили о саде, о готовке и событиях этого дня, а я обдумывал, каким способом лучше себя убить. И наконец я понял. Я вернусь в тот дом, сяду один в этой комнате и буду ждать.
Ничто не шевелилось. Даже морские часы на каминной полке молчали, словно время остановилось.
– Я знал, что, если просижу достаточно долго, зло, обитающее в этом доме, найдет меня. И оно меня нашло.
– И что случилось? – спросил Гамаш.
– Появилось то, что убило Мадлен. – Месье Беливо произнес это без запинки, без смущения. Просто констатировал факт. Нечто из иного мира проникло в его мир, чтобы утащить его с собой. – Оно пришло по коридору. Я слышал, как его когти скребли по полу. Темнота стояла полная. Я сидел спиной к дверям, но знал, что оно здесь. Потом оно заверещало, как в тот вечер. Пронзительно закричало мне прямо в ухо. Я махнул рукой, чтобы его прогнать.
Он взмахнул над головой тонкими руками в сером шерстяном свитере, словно представляя себя в той комнате.
– А потом я побежал. С криком бросился вон из той комнаты.
– Вы предпочли жизнь, – сказал Гамаш.
– Нет. Просто я был слишком напуган, чтобы умирать. По крайней мере, умирать вот так. – Он подался вперед, уставился пронзительным взглядом в глаза Гамаша. – В этом доме есть что-то. И оно напало на меня.
– Больше его нет, месье. Вы его убили.
– Я? – Он откинулся на спинку стула, словно отброшенный этой мыслью.
– Это был птенец дрозда. Возможно, он испугался не меньше вашего.
Месье Беливо потребовалось несколько мгновений, чтобы понять смысл слов Гамаша.
– Значит, я был прав. То, что приносит смерть, находилось в этой комнате, – сказал он. – И это был я.
