Книга: Самый жестокий месяц
Назад: Глава тридцать первая
Дальше: Глава тридцать третья

Глава тридцать вторая

Жанна Шове сидела спиной к залу и пыталась делать вид, что ей нравится быть одной. Что она очарована теплым, веселым огнем. Что злые взгляды обитателей деревни – почти такие же буйные, как погода за окном, – ее не ранят и не шокируют. Она пыталась делать вид, что она здесь своя. Здесь, в Трех Соснах.
Когда ее маленькая машинка несколько дней назад спустилась по Дю-Мулен, Жанна Шове сразу же почувствовала себя как дома: деревня купалась в ярких лучах солнца, на деревьях завязывались почки, люди улыбались, вежливо кивали друг другу. Некоторые делали это даже так, как только что сделал Гамаш, – учтиво, на старинный манер, сохранившийся, кажется, только в этой волшебной долине.
Жанна Шове достаточно повидала мир – и этот, и другие, – чтобы узнать магическое место. Именно таким местом и были Три Сосны. Ей казалось, что она плыла всю жизнь в поисках земли и вот из воды возник остров. В ту ночь она лежала в кровати в маленькой гостиничке, завернувшись в хрустящие чистые простыни, а колыбельную ей пели лягушки в пруду. Тяжелые годы стали забываться. Это были годы не усталости, а именно тяжести, когда ее кости словно окаменели и тащили на илистое дно.
Но в ту ночь, лежа в кровати, она знала: Три Сосны спасли ее. С того момента, как почта доставила ей брошюру, Жанна позволила себе проникнуться надеждой.
Но потом, в ту пятницу, она увидела на спиритическом сеансе Мадлен, и ее остров ушел под воду, как Атлантида. Она снова погрузилась с головой.
Жанна отхлебнула принесенного Оливье крепкого, густого кофе, который благодаря сливкам приобрел темно-коричневый цвет, и притворилась, что местные жители, так расположенные к ней в первые дни после приезда, не стали каменными, холодными, жесткими и суровыми. Она почти что могла представить себе, как они надвигаются на нее с факелами в руках и ужасом в глазах.
А все из-за Мадлен. Есть вещи, которые не меняются. Жанна хотела одного – стать своей, а Мадлен всего лишь лишила ее этой возможности.
– Позвольте присоединиться к вам.
Жанна вздрогнула и подняла голову. Над ней возвышались Арман Гамаш и Жан Ги Бовуар. На лице Гамаша гуляла дружеская улыбка, глаза смотрели по-доброму и задумчиво. Вид у второго полицейского был раздраженный.
«Он не хочет быть здесь со мной», – подумала Жанна, хотя и понимала, что не обязательно быть телепатом, чтобы сделать такой вывод.
– Прошу. – Она указала на мягкие стулья по обе стороны от камина, с теплой от огня потертой обивкой.
– Вы собираетесь пересаживаться еще куда-нибудь? – недовольно спросил Габри.
– Вечер только начался, patron, – улыбнулся Гамаш. – Позвольте предложить вам что-нибудь? – спросил он у Жанны.
– Я уже пью кофе, спасибо.
– Мы хотели заказать ликер. Вечер самый подходящий для ликеров.
Он кинул взгляд в сторону окна, в котором отражался теплый интерьер бистро. Старые рамы задрожали под очередным напором ветра, ровный стук по стеклу свидетельствовал о том, что град не закончился.
– Боже, – произнес Габри, – как мы можем жить в стране, которая так с нами поступает?
– Я возьму эспрессо, бренди и бенедиктин, – заказал Бовуар.
Гамаш посмотрел на Жанну. Почему-то в его обществе она чувствовала себя как со своим отцом или дедушкой, хотя старший инспектор был старше ее лет на десять, не больше. В нем было что-то старомодное, словно он принадлежал другой эре, другой эпохе. Она спросила себя, не трудно ли ему жить в этом мире. Но потом решила, что нет.
– Да, я бы хотела… – Она задумалась на секунду, обвела взглядом ряд бутылок на полке за стойкой бара. «Тиа Мария», «крем де мент», коньяк. Она снова повернулась к Габри: – Будьте добры, мне куантро.
Гамаш заказал ликер для себя, потом они поговорили о погоде, о Восточных кантонах, о состоянии дорог. Наконец подали заказанную выпивку.
– Вы всегда были телепатом, мадам Шове? – спросил Гамаш, когда Габри неохотно отошел от столика.
– Наверное, но только лет в десять я поняла, что не все видят мир так, как я.
Она поднесла маленькую рюмочку к носу и понюхала. Пахло апельсином, чем-то сладким и чем-то теплым. У нее от одного запаха глаза заслезились. Она поднесла рюмку с куантро к губам и увлажнила их вязкой жидкостью. Потом опустила рюмку и облизнула губы. Ей хотелось, чтобы это продлилось. Вкусовые ощущения, запахи, виды. Общество.
– А как вы это поняли?
Как правило, она не говорила о таких вещах; впрочем, люди обычно об этом не спрашивали. Она помедлила и пристально взглянула на Гамаша. Потом заговорила:
– На дне рождения у подружки. Я осмотрела все завернутые подарки и сумела точно сказать, что они собой представляют.
– Ну, если бы вы промолчали, то ничего бы и не было, – сказал Гамаш и взглянул на нее внимательнее. – Но вы не промолчали, да?
Бовуар был немного раздражен тем, что шеф придает этому разговору такой парапсихологический поворот. Ведь в конечном счете это он, Бовуар, вроде бы родился в сорочке. После того как Николь со всех ног сбежала в гостиницу, он провел остаток вечера за компьютером в поисках информации об этой самой сорочке. Пока на мониторе не появилось нечто довольно жуткое на вид.
– Да, – сказала Жанна, – я прошлась по половине подарков, говоря, что` под каждой оберткой, но тут новорожденная расплакалась. Я до сих пор помню лица гостей. Все девочки, мои подружки, смотрели на меня, злые и расстроенные. А за ними – их матери с испугом на лице. После этого я уже никогда не была такой, как прежде. Думаю, я всегда видела скрытое, но считала, что и другие это видят. Нет, я не все видела. Выборочно. Но многое.
Она говорила бодрым тоном, но Гамаш знал, что` ей пришлось перенести. Он посмотрел на посетителей бистро, сидящих за ее спиной, – они мирно обедали. Но никто из них не подошел к Жанне. К этой чокнутой ясновидящей. Ведьме. Он знал, что они добрые люди. Но даже добрые люди боятся.
– Наверное, вам было нелегко, – сказал Гамаш.
– Другим бывало труднее. Поверьте мне, я знаю. Я не жертва, старший инспектор. И потом, я никогда, ни при каких ситуациях не теряю своих ключей. Вы про себя можете сказать такое?
Говоря это, она обращалась к Гамашу, но ее широкая улыбка чуть потускнела, когда она перевела взгляд на Жана Ги Бовуара. На ее лице было написано такое понимание, что он чуть не признался, что тоже никогда, ни при каких обстоятельствах не теряет ключей.
Он действительно родился в сорочке. Он позвонил матери и спросил у нее, и она, подумав немного, подтвердила это.
– Mais, Maman, почему ты мне никогда не говорила?
– Я стеснялась. Тогда это считалось позорным. Даже монахини в больнице расстроились.
– Но почему?
– Ребенок, который родился в сорочке, либо проклят, либо благословен. Это означает, что ты наделен даром провидения.
– И я был наделен этим даром?
Задав этот вопрос, он почувствовал себя идиотом. Ведь кому, как не ему самому, знать об этом.
– Не знаю. Каждый раз, когда ты говорил что-то странное, мы не обращали на тебя внимания. Со временем это прекратилось. Извини, Жан Ги. Может, мы были не правы, но я не хотела, чтобы ты был проклят.
«Я или ты?» – чуть не спросил он.
– Но может, я был благословен, мама.
– Это тоже проклятие, mon beau.
Мать родила его в сорочке во всю голову. Это было нечто отделявшее его от мира. Оболочка, которая должна была остаться у его матери, но почему-то оказалась у него на голове. Такое случалось редко, расстраивало родителей, и по сей день, судя по данным исследований, люди верили, что те, кто рождается в сорочке, обречены вести необычную жизнь. Жизнь, в которой их преследуют призраки мертвых и умирающих. Жизнь, в которой они могут предугадывать будущее.
Может быть, поэтому он и работал в отделе по расследованию убийств? Может быть, поэтому он проводил целые дни с недавно убитыми и преследовал людей, которые создавали призраков? Более десяти лет он подшучивал над шефом, поддразнивал его, критиковал за то, что тот слишком уж полагается на интуицию. А шеф только улыбался и продолжал гнуть свое, тогда как Бовуар почитал лишь его величество факт, то, что можно почувствовать, подержать в руках и услышать. Теперь он не был так уж в этом уверен.
– Что вообще привело вас сюда? – спросил Гамаш у Жанны Шове.
– Я получила по почте брошюру. Три Сосны показались мне замечательными, к тому же мне требовался отдых. Кажется, я вам это уже говорила.
– Быть телепатом – это, наверное, утомительно? – вмешался вдруг в разговор Бовуар.
– Утомительно работать продавцом в автосалоне. Мне требовался отдых, и это место показалось мне идеальным.
Может, сказать им остальное? О надписи на обложке брошюры? Такую же брошюру Жанна видела в вестибюле гостиницы, но на ней никакой надписи не было. Неужели кто-то потратил время на эту странную надпись на ее экземпляре брошюры, чтобы заманить ее в Три Сосны?
– А вы сами откуда? – спросил Гамаш.
– Из Монреаля. Там родилась, там и училась.
Гамаш протянул ей альбом:
– Вам это знакомо?
– Школьный ежегодник. У меня тоже есть такой, из моей школы. Сто лет в него не заглядывала. Наверное, уже потеряла.
– Мне послышалось или вы сказали, что ничего не теряете? – подколол ее Бовуар.
– Ничего такого, чего я не хочу терять, – улыбнулась она, возвращая Гамашу альбом.
– В какой школе вы учились? – спросил Гамаш.
– В школе Гарета Джеймса в Вердене. А что?
– Да так, кое-какие соображения. – Арман Гамаш неторопливо раскрутил коньяк в своем бокале. – Люди редко убивают людей, которых они не знают. В этом деле есть что-то такое…
Он не стал развивать свою мысль, не чувствуя в этом необходимости. Несколько секунд спустя Жанна заговорила.
– Оно говорит о близком знакомстве жертвы и убийцы, – тихо сказала она. – Нет, в нем есть еще кое-что. Избыточность персонажей.
Гамаш кивнул, продолжая смотреть в янтарную жидкость:
– В Страстную пятницу прошлое догнало Мадлен Фавро в старом доме Хадли. Вы вызвали к жизни что-то из этого прошлого.
– Это несправедливо. Меня пригласили на тот сеанс. Идея была не моя.
– Вы могли бы и отказаться, – сказал он. – Вы только что сказали, что знаете суть происходящего, ощущаете, предвидите. Неужели вы не чувствовали опасности?
Снаружи завывал ветер, а Жанна Шове вспоминала тот вечер в бистро. Кто-то предложил еще один спиритический сеанс. Кто-то предложил провести его в старом доме Хадли. И что-то изменилось. Это она почувствовала. В их веселый кружок прокрался страх.
Она тогда посмотрела украдкой на Мадлен, красивую, смеющуюся Мадлен, у которой был усталый и нервный вид. Мадлен даже не узнала ее.
Жанна обратила внимание на то, что сама идея провести спиритический сеанс в старом доме Хадли вызвала у Мад плохо скрываемое неприятие. И этого было достаточно. Жанна почувствовала, что, если вдруг на них с вершины холма понесется грузовик, Мадлен неизбежно станет жертвой.
Ей и в голову не пришло отказаться от второго сеанса.
Назад: Глава тридцать первая
Дальше: Глава тридцать третья