Аркадия
Пятница
Проснулась, как будто за руку дернули. Разбудило что-то неестественное. Не птичья песня, не будильник, не первый автобус прогрохотал за поворотом. Трейси вылетела из постели и ринулась к окну на площадке — оттуда вся улица как на ладони. И на улице полиция кишмя кишит. Двое в форме стучатся в дверь напротив. Подальше две патрульные машины. Полицейского в штатском она узнала — Гэвин Арчер. Просто куча патрульных. Ходят по домам, здесь, где Трейси живет. Означает только одно: они знают, что она вчера была у Келли. Знают про девочку. Наверняка посмотрели записи видеокамер в «Меррион-центре», увидели, как Келли Кросс обменивает девочку на наличку, будто наркотики на углу толкает.
Двое полицейских направились к ее дому.
Мозг раскалился. Трейси рванула в спальню, натянула старый тренировочный костюм и кинулась по коридору к спальне Кортни. Та мигом проснулась, точно привыкла вылетать из дому, едва вскочив. Трейси приложила палец к губам:
— Ш-ш…
Это девочка тоже понимала. Выпрыгнула из постели, схватила драгоценный розовый рюкзачок и серебристую волшебную палочку — она еще драгоценнее.
Они на цыпочках сбежали по лестнице. Добрались до прихожей — и тут звонок в дверь, громкий и настойчивый. Адреналин водопадом. Трейси схватила сумку, запихнула Кортни в красный дафлкот и погнала на улицу черным ходом. Дрожащими руками нащупала замок. Наконец открыв дверь, подхватила Кортни под мышку — все равно что бегать с некрупной овцой — и помчалась к задней калитке. В переулке ни души. Трейси потянула дверь сарая, свалила девочку на заднее сиденье:
— Пристегнись.
Сердце колотилось так, что ныла грудная клетка. Трейси выехала из переулка, свернула налево, степенно покатила вперед. Миновала пустую полицейскую машину и патрульного, который говорил с заспанной женщиной на крыльце. Не обратив на Трейси внимания, навстречу проехал полицейский универсал. Трейси улизнула, прошмыгнула меж них призраком.
Позади серый «авенсис» с розовым кроликом на зеркале крупной рыбиной тихонько скользнул прочь от обочины. Путь ему перерезали полицейские — у них были вопросы.
Безопаснее держаться проселков. Можно покружить вблизи коттеджа. Ключи выдадут в два часа дня. Ну, не ключи — код к двери, который домработница активирует к приезду Трейси. Ни с кем не надо видеться, ни с кем не требуется говорить. Они станут невидимками, исчезнут с радаров, как малозаметные самолеты. Им и нужен-то всего день.
Девочка уснула. На проселках стоял туман. Туман — это хорошо, туман — друг. Что она наделала? Пошла в «Греггс» за сосиской в тесте — и вот уже убегает от убийства и похищения. Она, конечно, не убивала Келли Кросс, но как будто убила. Когда в следующий раз приспичит купить ребенка, надо будет запросить гарантию. Двадцатичетырехчасовые испытания — убедиться, что не выбрала дитя, за которым тянется густой кровавый выхлоп. Ага, как же. Сейчас она все бросит и пойдет другого ребенка покупать. Нет уж, деваться некуда — она прилепилась к этому как приклеенная. В горе и в радости, на пиру и в бою — ох, гром и молния! — впереди на дорогу из тумана грациозно выступил олень и замер в изумлении, словно вдруг очутился в огнях прожекторов перед полным залом.
Трейси услышала крик, возможно собственный, — кажется, она никогда в жизни не кричала. Дала по тормозам, заорала Кортни:
— Держись! — вспомнила все истории о людях, которые сбивали коров, лошадей, оленей, кенгуру, даже овец и не выживали. Взмолилась специальному богу, что хранил похищенных детей, не давал им погибнуть от дикой природы. И зажмурилась.
Раздался «бум», словно на полных парах врезалась в песочную стену. В лицо вмазалась подушка безопасности. Больно адски. Синяки будут о-о-го. Трейси развернулась — как там Кортни? Сзади подушек безопасности нет, это хорошо, детей они калечат. Кортни цела, даже не удивилась.
— Нормально? — спросила Трейси.
Кортни показала ей «во!». Невозможно ее не полюбить.
Лобовое стекло — как будто в него запульнули камнем. Как часы-солнце. Слава богу, олень в машину не влетел. Это было бы чересчур.
— Побудь здесь, — сказала она Кортни и выкарабкалась из машины.
Олень лежал на дороге в свете фар. Самка, лань. Тяжело дышала, в легких ужасное туберкулезное бульканье. Трейси опустилась рядом на колени, и оленьи глаза в ужасе завращались. На шее громадная рана, откуда-то снизу мерно выплескивается кровь. Лань отчаянно рванулась, попыталась встать; этот зверь больше никуда не пойдет, ни сегодня, ни завтра — никогда. Мучительно смотреть на раненое животное. Жальче олениху, чем Келли Кросс. Надо бы прекратить оленьи страдания, но ведь не заедешь ей палкой по голове на глазах у ребенка.
Рядом возникла Кортни.
— Бэмби, — прошептала она.
— М-да, — сказала Трейси. — Бэмби.
Скорее, его матушка. Диснею за многое предстоит ответить. Вот уж этот DVD мы покупать ребенку не станем. Мертвые диснеевские матери (убитые, между прочим, матери), которые оставляют детей один на один с миром, — без таких историй девочка прекрасно обойдется. Да и Трейси тоже.
К ее облегчению, лань затихла и головы больше не поднимала. Глаза у Трейси налились слезами. Бедная тварь. Кортни погладила ее по руке. Ланьи глаза затуманились, она испустила тяжкий глубокий вздох и замерла.
— Он умер? — прошептала Кортни.
— Да, — сказала Трейси, тяжело сглотнув. — Она. Она умерла. Отправилась к подружкам в олений рай.
Жертвоприношения ради спасения ребенка. Спаси ребенка — спаси мир. Трейси погладила ланий бок. Кортни взмахнула над трупом волшебной палочкой.
«Ауди» тоже смертельно ранена — не лучше лани.
— Видимо, придется пешком, — сказала Трейси. — Поищем мастерскую.
В тумане глухо загудел автомобильный мотор — все ближе. Да уж, туман нам больше не друг.
Рисковать не будем. Только бы не полиция. Из серой дымки материализовалась серая машина. «Авенсис».
— Блядь, — пробормотала Трейси.
Водитель вышел и зашагал к ним в сумраке.
Трейси схватила Кортни за руку и прошипела:
— Бежим!
Они ломились через кусты, а человек позади кричал:
— Трейси? Трейси Уотерхаус? Я только на пару слов!
— Ага, — буркнула Трейси девочке. — Все так говорят.
Под громадным деревом она остановилась и в изнеможении села на землю.
— Отдышаться, — пробормотала она.
В сравнении с этим плоха ли была жизнь с Келли Кросс? Осталась бы Келли жива, если б Трейси не купила у нее ребенка? Кортни опустилась на колени, подобрала остов осеннего листика и запихала в рюкзачок. У них с Трейси разные приоритеты.
Лес вокруг словно сгущался. Трейси подумала про Спящую красавицу. Никто их тут не найдет, они умрут и превратятся в перегной. Тишину прорезал треск, обе вздрогнули, Трейси обхватила Кортни руками, вцепилась в нее изо всех сил. Нервы натянуты, как струны в фортепьяно.
— А в лесу есть волки? — прошептала Кортни.
— Как таковых нет, — ответила Трейси.
Она понимала, что балансирует на пределе, на краю, впереди бездна, позади тьма, и единственный путь вперед — отчаяние. Девочка пахла вчерашним шампунем и чем-то зеленым, сочным. Лесная нимфа.
— Давай, надо идти.
Она воздвиглась на ноги, подхватила Кортни. Слишком мала, дальше бежать не сможет. Вероятно, потому Трейси и обратила на нее внимание в «Меррион-центре»? Думала, Келли Кросс бежит с ребенком, потому что опаздывает, или торопится, или просто злится, но, может, Келли бежала не куда-то, — может, и Келли бежала откуда-то. Может, и она по-своему пыталась спасти ребенка? И поэтому теперь мертва? Наказана — за то, что нашла девочку, или за то, что потеряла?
А водитель «авенсиса» — что, хочет вернуть ребенка? Может, Кортни кому-то принадлежит, педофилам каким-нибудь? У водителя «авенсиса» такое было лицо — не исключено, что под серой кожей прячется извращенец. Может, он и есть так называемый частный детектив, этот Джексон?
— Куда мы идем? — спросила Кортни.
— Уместный вопрос, — пропыхтела Трейси. — Я понятия не имею.
Деревья редели, впереди виднелся просвет. Иди к свету — так ведь говорят?
Они выломились из леса. И чуть не попали под машину.
Сказал, что когда-то был полицейским. Это всякий может сказать.
* * *
Как всегда, проснулся ровно в половине шестого. Включив лампу, первым делом увидел, что собака стоит у кровати и пристально смотрит ему в лицо, точно будит силой мысли. Джексон проворчал «доброе утро», и пес в ответ радостно завилял хвостом.
Джексон выпил бедняцкий растворимый кофе и покормил собаку. Та проглотила завтрак в мгновение ока. Джексон уже догадался, что псина всегда так ест — будто помирает с голоду. Вполне понятно — Джексон и сам так ел. Первое правило выживания, выученное в армии и затверженное в полиции: видишь пищу — ешь сию секунду, потому что не угадаешь, когда вы с ней свидитесь в следующий раз. И съедай все, что на тарелке. Касательно мяса у Джексона предрассудков нет — он способен сожрать все, от пятачка до хвостика, и не поперхнуться. Есть подозрение, что собака тоже всеядна.
Спустя полчаса он выписался из гостиницы и собрался в дорогу. Мэрилин Неттлз предстоит визит двух нежданных гостей. Мужчины с собакой. Джексон и без того планировал прокатиться в Уитби — с ним явно говорит судьба. Правда, на непонятном иностранном языке, на финском например, но никто не обещал, что дорога будет усыпана розами.
Он проинформировал навигатор Джейн, что направляется к побережью живописной дорогой, и по примеру Лота оставил город позади, ни разу не оглянувшись.
Маячок, который прицепил к ошейнику официант из «Бест-Вестерна», лежал в бардачке «сааба». Джексон думал было приделать его к какому-нибудь дальнобойщику и не без удовольствия воображал, как усложнит картину фура «Эдди Стобарт», запаркованная в Аллапуле или в Пулхели, но тогда он не узнает, кто за ним приглядывает. Преследование — двусторонний процесс, жертва и охотник в общем поиске, не дуэль, но дуэт.
Маячок — ничего себе железка. Джексон и не подозревал, какие они теперь маленькие. Ему давненько не приходилось ничего заказывать на сайтах шпионского оборудования. Хорошо бы купить что-нибудь похожее для Марли, крошечный гаджет, чтоб она и не заметила, потому что она никогда («Да ни за что!») не согласится на родительский пригляд или контроль, даже намек на таковые. Будь его воля, Джексон чипировал бы дочь, как собаку. И Натана, конечно, тоже. У него двое детей, напомнил он себе, просто один почему-то не так считается, как другой.
А у псины-то чип есть? Колин не похож на человека, который беспокоится о животном и его чипирует, но Колин не похож и на человека, который заведет собаку, недостойную мачо. Татуировка со святым Георгием, голый череп — такие типы заводят питбулей. А на самом-то деле чья была собака — жены, матери, ребенка? Может, кто-то просыпается по утрам, вспоминает потерянного друга и сердце печально екает? Усыплю тебя, к чертовой матери, сразу надо было, как эта сука ушла, орал Колин собаке в Раундхее. Внутри заскреблось раздражение — кто ж эта женщина, сама ускользнула из лап Колина, а собаку бросила страдать.
В Лидсе туман висел легкой вуалью, но чем дальше Джексон ехал, тем плотнее она становилась. Обещала — хотя и не клялась, — что день будет роскошный, однако спозаранку вести машину опасно. Джексон жалел, что не купил очки.
— Как-то немножко мутно, — сказал он невозможно молодой девчонке, которая проверяла ему зрение.
Хотел спросить, сдала ли она на врача, но промолчал — страшновато было в этой темноте, где она светила ему в глаз фонариком, наклонившись так близко, что он чуял мятное дыхание.
— Да, — равнодушно сказала она. — У вас твердеют хрусталики. В вашем возрасте бывает.
Кое-что с возрастом твердеет, кое-что другое размягчается.
На неумолимом гудроне пути нехоженого беспечно рисковало жизнью всевозможное дикое зверье. Несколько миль назад Джексон еле увернулся от барсука, и это слегка взбодрило его рефлексы. Он полагал себя рыцарем дорог. Не хотелось бы запятнать сияющие доспехи кровью невинных. Он щелкнул рычажком Девы Марии на приборной доске. Пускай мощность свечей в животе у Богоматери и несопоставима с дальним светом «сааба», но мало ли, вдруг она обладает защитной силой иного толка? Освященный ростр, что ведет Джексона долиной смертной тени.
Внезапно Джексон, «сааб» и Пресвятая Матерь Божья нырнули в густое облако тумана. Будто в тучке небесной летишь — Джексон почти не удивился бы, если б «сааб» затрясла турбулентность. В хлопчатой сердцевине низины он разглядел серебряную вспышку, и в мозгу чудесным образом всплыло Вскрой жаворонка — человечки, работники его памяти, в своей утренней летаргии лениво цапнули то, что нашлось под рукой. Серебряные свернутые трели. Серебристое пламя знаменовало другую опасность — женщину. Женщину, которая внезапно выскочила из леса на обочину.
На долю секунды Джексон принял ее за оленя — пару миль назад он миновал еле различимый дорожный знак с оленем, который, судя по картинке, сломя голову бежал от неминучей смерти. У женщины был такой же вид. Теперь нет ни медведей, ни волков, единственный хищник, от которого спасаются женщины, — мужчина. Она была не одна, за руку тащила ребенка — маленького, в красном дафлкоте. Дафлкот тускло горел в тумане.
Все это Джексон разглядел в наносекунду — и вмазал по тормозам, чтоб не переехать женщину с ребенком «саабом». Собака, разбуженная внезапной остановкой, никуда не полетела, но на Джексона глянула непонятно.
— Извини, — сказал он.
Когда он вышел, женщина стояла на четвереньках, словно кошка, и хватала ртом воздух. «Сааб» ее не коснулся, Джексон был уверен. Крупная женщина — преграда похлипче оленя, но он заметил бы удар, правда?
— Я вас что, задел? — удивился он.
Она потрясла головой, села и с трудом прохрипела:
— Мне просто дышать нечем. — Она кивнула на ребенка, что бесстрастно стоял рядом. — Я ее несла. Она тяжелее, чем кажется. Отличные тормоза, — прибавила она, глянув на «сааб», замерший в паре дюймов от нее.
— Отличный водитель, — ответил Джексон.
Под расстегнутым дафлкотом у ребенка был прозрачный розовый маскарадный костюм. Фея, ангел, принцесса — все они из одного теста. С этой областью розничной торговли Джексона познакомила Марли — он вяло сопротивлялся, но не помогло. Серебристая палочка с облезлой звездой — значит, фея. Это палочка мигнула ему серебром в тумане? Девочка стискивала ее обеими руками, как боевой топор. Не хотел бы Джексон оказаться человеком, который попытается эту палочку отнять, — девочка вроде маленькая, но наверняка дерется будь здоров.
В остальном ее наряд тоже не ахти. Юбка драная, в дешевой ткани застряли веточки и листики. Джексон припомнил «Сон в летнюю ночь», на который его водила Джулия. Эльфы были грязные, заляпанные, словно только что выползли из трясины. В четырнадцать лет Джулия играла Пэка в школьной постановке. Дочь Джексона в том же возрасте мечтала стать вампиром. «Это пройдет», — сказала Джози. «Да уж надеюсь», — сказал Джексон.
Он помог женщине подняться. На ней был тренировочный костюм, который лишь подчеркивал, сколь объемиста она по экватору; сложена, как балкер. На животе у нее болталась вместительная сумка.
Должна же она хоть чуточку опасаться, садясь в машину к какому-то незнакомцу в глуши лесной; откуда она знает, — может, ей предстоит кошмар похуже того, что она оставила позади. Кто решится утверждать, что водитель «сааба» не кровожадный психопат, рыщущий по лесам в поисках жертв?
— Я когда-то был полицейским, — утешил он ее.
Хотя, само собой, ровно это и говоришь, заманивая человека к себе в машину. (А может, это он себя утешал, может, это она психопатка.)
— М-да, я тоже, — пробормотала она и мрачно хмыкнула.
— Правда? — спросил он, но она не ответила. — За вами кто-то гонится? — спросил он.
Женщина и ребенок машинально обернулись к лесу. Джексон попытался вообразить, что бы могло сейчас вылететь из-за деревьев такого, с чем он не готов сразиться, и не придумал ничего, кроме армированного танка (или маленькой девочки с волшебной палочкой). Вместо ответа, женщина спросила:
— Подбросите нас?
Джексон, тоже не любитель сыпать словами попусту, ответил:
— Ну, залезайте.
Он поправил зеркало — хотел на женщину посмотреть. Лица не увидел — она неловко развернулась, глядела в заднее стекло. Не стоит труда. Даже если на хвосте кто и есть, в таком тумане он их не разглядит. И наоборот. Джексон снова поправил зеркало — поглядеть на девочку. Девочка в ответ воздела брови — поди пойми, что хотела сказать.
В конце концов женщина села прямо и уставилась в лобовое стекло. На лице у нее цвели синяки, на руках засохла кровь.
— Вы поранились? — спросил Джексон.
— Нет.
— На вас кровь.
— Не моя.
— Тогда, само собой, все хорошо, — сухо ответил Джексон.
Обе пассажирки глядели слегка ошалело — он не раз видел такие лица у тех, кто выжил. Беженцы, спасшиеся от катастрофы — пожара, землетрясения, — люди, бежавшие из дому в чем были. Наверное, домашнее насилие. Война на семейном фронте — от чего еще бегают женщины с детьми?
Прошло несколько минут, потом женщина сказала:
— У меня сломалась машина, — как будто это объясняло их состояние. Устало вздохнула и прибавила, в основном сама себе: — Длинный выдался денек.
— Сейчас семь утра, — удивился Джексон.
— Я и говорю.
Он снова глянул в зеркало — женщина уже пристегнула девочку. Ремень велик — как бы не придушить ребенка, если резко затормозить. У Джексона давно не бывало детского сиденья в машине. Если требовалось возить Натана, приходилось одалживать сиденье у Джулии, что раздражало ее сверх меры — во всяком случае, по мнению Джексона.
Он и сам себе не признавался, но, вообще-то, нервничал — туман, леса, девчонка из «Мидвичских кукушат», не говоря уж о страхе, которым дышала женщина, — не шекспировская комедия, а эпизод «Сумеречной зоны».
Женщине, похоже, было все равно, куда они едут, — куда угодно, лишь бы не туда, откуда они пришли. Вообще большой вопрос, важно ли, куда едешь, — все равно ведь окажешься не там, где ожидал. Что ни день сюрпризы, садишься не в тот поезд, не в тот автобус. Девчонка открывает ящик и получает совсем не то, на что рассчитывала.
— А вы не хотите знать, куда я еду? — спросил он после целой вечности молчания.
— Да не особо, — ответила женщина.
— Волшебное таинственное путешествие, значит, — бодро сказал Джексон.
* * *
— Ничего не могу поделать, сынок, — волнуюсь за тебя. Я твоя мать, у меня работа такая — волноваться.
— Я знаю, мам, и пойми меня правильно, я тебя за это люблю, но со мной все хорошо, честное слово.
— Что ж, тогда иди, только помни: все работа да работа — так Джек станет очень скучным. — (Они целуются.) — Пока, милый. Увидимся в пятницу, и тогда…
— Вообще-то, Тилли, реплика другая: все работа да работа — так Винс станет очень скучным.
— Да?
— Я подозреваю, это должно быть, как бы это сказать, смешно.
— Смешно? Это смешно? — удивилась Тилли.
— Вопросы к сценаристу, дорогая, не ко мне. Мы играем на наименьший общий знаменатель.
Нельзя недооценивать зрительский интеллект. Так говаривал Даглас, и был прав, разумеется, — он частенько бывал прав.
— Тилли, давай, пожалуйста, еще разок?
Кто-то пробормотал:
— Ох ты боже мой, да плюнь ты, а то она до Винса не дойдет, пока не переберет всех Томов, Диков и Гарри. Да и то гарантий нет.
Актер, играющий Винса, подмигнул Тилли. Она его хорошо знает, знала еще мальчиком, учился в «Конти», сыграл как-то Оливера в Вест-Энде — или Ловкого Плута? — но провались она на месте, если помнит, как его зовут. Какая жалость, что все думают, будто имена — это важно. Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. И так далее.
— Хотите чаю? Не торопитесь, мисс Скуайрз. — Славная индийская девочка держит вызывной лист — Тилли вечно его теряет.
— Спасибо… — Пима? Пилар? Пилав! — Спасибо, Пилав.
— Что-что?
Ох, батюшки, эта интонация. Что Тилли теперь не так сказала?
— Пилав? Как рис-пилав. Вообще-то, мисс Скуайрз, это очень обидно. Как обозвать человека «поппадум». Меня зовут Падма. Если б я не знала, как вам трудно запоминать имена, решила бы, что вы расистка.
— Я?! — ахнула Тилли. — Да ни боже мой, милая, ну что ты!
В свое оправдание (жалкое оправдание, не поспоришь) Тилли хотела сказать: «У меня ребенок был негр» (во всяком случае, наполовину), но ведь нет никакого ребенка, доказательств не предъявишь. Нет ребенка, что вырос в крепкого мужчину. Тилли чудилось, что он должен быть похож на Ленни Генри. Уже потом Фиби навестила ее в больнице и сказала:
— Ну, оно и к лучшему. Даже тебе, Тилли, тут возразить нечего.
— Да?
Медсестры о нее разве что ноги не вытирали, чопорные, суровые, а все потому, что ребенок, которого они выковыряли и ей даже не показали, не был бел, как лилии, как снег.
— Это был бы цветной ребенок, Тилли, — сказала Фиби в больнице (театральным) шепотом. Тилли не сразу поняла. Сначала подумала: что, как радуга? — Тебе пришлось бы туго, — сказала Фиби. — Все бы от тебя отвернулись. Работа бы иссякла. Все к лучшему.
Конечно, на дворе был 1963-й, шестидесятые только начались. Пусть ребенок лиловый или желтый, в горошек или в полосочку — Тилли плевать, она бы все равно его любила.
Просто случайность (а что не случайность?). Фиби позвали на дипломатический прием, и она силком потащила с собой Тилли. Для прикрытия, разумеется. Фиби крутила роман с министром — естественно, женатым, большой секрет. С кем еще она спала — поди разберись, ничем не хуже Кристин Килер, но Фиби везло — ни разу не попалась. Ей всегда везло. В жизни, в любви. Короче говоря, они явились на этот прием, и, едва переступили порог, Фиби бросила Тилли одну.
На приеме кого только не было: один знаменитый пожилой актер, мастер по женской части, и красивая молодежь, мальчики, девочки. Знакомая Фиби, фотомодель Китти Гиллеспи, и кинозвезда, человек, который скоро сбежит из этого блистающего мира в Индию на поиски себя. Все они перемешаны с гостями из разных посольств, между ними бродил фотограф из «Вэнити фэйр», и Фиби, в алмазном колье, одолженном у матери и невозвращением, откровенно избегала попадать в один кадр со своим политиком.
— Добрый вечер, — произнес чей-то бас; Тилли обернулась и увидела улыбку красивого молодого человека. Черного, как туз пик. (Эта девушка — Падма, Падма, Падма, если много раз повторить, она ведь должна запомнить, — эта Падма, она бы сочла это расизмом?) — Я тут никого не знаю, — сказал он.
— Ну, теперь вы знаете меня, — ответила Тилли.
Он сказал, что приехал из Нигерии, секретарь атташе, что-то в этом духе, Тилли так и не поняла, но он умел вести беседу — учился в Оксфорде и Сэндхёрсте, его дикция дала бы фору принцу Филипу, и его так занимало все, что говорила Тилли, — в отличие от некоторых подруг Фиби, которые вечно смотрят тебе через плечо, караулят, когда в дверь войдет кто-нибудь поинтереснее.
Короче говоря, одно потянуло за собой другое — в смысле беседы, — и Тилли позвала его в гости к себе в Сохо на следующий вечер, пообещала ему ужин — готовить, разумеется, не умела. Ей казалось, он одинок, тоскует по дому, и это Тилли понимала, она тосковала по дому всю жизнь — не по своему дому, а по дому вообще.
Ее соседка, балерина, уехала в турне, и в квартире они были вдвоем. Тилли приготовила спагетти болоньезе — их трудно сжечь, но Тилли удалось. Зато был вкусный хлеб, приличный кусок стилтона, а потом консервированные персики и мороженое, и он принес бутылку замечательного французского вина, так что вечер вышел не вовсе катастрофическим, а потом одно потянуло за собой другое — на сей раз беседы были скудны, — и наутро она проснулась голой в постели рядом с голым чернокожим мужчиной и, открыв глаза, первым делом подумала: «Что сказала бы мама?» И от этой мысли расхохоталась. Его звали Джон, но фамилию он назвал лишь однажды, когда представился, — африканская и странная, с кучей гласных (а это — расизм?).
Она сварила кофе, настоящий кофе в кофейнике, сбегала вниз в «Мэзон Берто», купила плюшек, и они позавтракали в постели. Как будто великое приключение, как будто любовь.
Ей надо было на репетицию, а ему, понятно, на работу, на его таинственную дипломатическую работу, и они вместе дошли до станции «Лестер-сквер». Прекрасное весеннее утро, все такое чистое и свежее, такое многообещающее. Тилли встала на цыпочки и на прощанье поцеловала его прямо в метро — белая девушка целует негра у всех на виду. Дездемона, а он Отелло, только его не сожрет заживо ревность, он Тилли не убьет. Шанса не представится — она его больше не увидит.
Как же она устала. В этот час она обычно съедала булку с яичницей, но нынче что-то не хочется. Ее оживит чашка чая — то, что доктор прописал. Падмы не видать — может, и хорошо.
Она заковыляла к фургону кафе. С утра покачивает. Бедро болит. Дамы хромают. Врачи уже заговаривают о замене сустава. Не хочет она на операцию. Одиноко уплывать в темноту. Наркоз — как смерть.
* * *
Топая по коридору, Барри так глубоко задумался, что чуть не столкнулся с женщиной из лаборатории. Китаянка, нет надежды правильно назвать по имени, всегда звал ее «та китаянка из лаборатории». Хорошо, хоть не «узкоглазка». Она размахивала бумажкой:
— Вы не видели детектива-инспектора Холройд? Мы получили отпечаток из Хэрхиллза.
— Келли Кросс? Быстро вы работаете.
— В архивах нашелся, наших собственных. Суперинтендент в отставке Трейси Уотерхаус. Наверное, отпечаток старый. Вряд ли связан с убийством.
— Да уж, — согласился Барри. — Это вряд ли. Раньше они могли пересекаться.
Скажем, ночью. Келли Кросс, телку с душой волка, ударили по голове, пырнули в грудь и в живот. Тело нашла соседка, такая же беспонтовая шлюха на крэке. Что там говорила Трейси? Хотела спросить, Барри, — ты в последнее время не сталкивался с Келли Кросс? И теперь Келли Кросс убита, а на месте преступления — отпечаток Трейси. И вчера, когда Барри звонил, она была чуть ли не в центре циклона. Ищу кое-кого. Кого? Келли Кросс?
После новоселья Барри у Трейси не бывал — не приглашали. У нее там целую вечность трудился польский строитель, да она и не из тех, кто празднует новоселья. Передняя дверь заперта, задняя распахнута; Барри постучал, вошел, громко сказал:
— Трейси? Трейс? Ты дома?
«Мария Целеста». Винный осадок в бокале, пустая пачка из-под чипсов. Он взобрался по лестнице, не полицейский, не друг — незваный гость. В ванной чистота, все по местам. В спальне Трейси порядка меньше, на обои страшно смотреть. Оказаться здесь — это для Барри перебор, слишком интимно. Неохота думать, как Трейси раздевается, ложится в постель, спит. У Барри таких чувств к ней сроду не было. Вторая спальня забита коробками. Третья убога, но в одинокой постели кто-то спал. Кто? Златовласка?
На полу валялись детские игрушки. Барри подобрал с ковролина голубой пластмассовый чайничек. У Эми был кукольный чайный сервиз. С чего бы у Трейси в доме водиться детским вещам? С ней что-то плохое приключилось? Трейси умеет о себе позаботиться. Тридцать лет в полиции, мощная телка; если у тебя мозги есть, дважды подумаешь, стоит ли связываться, — но что-то не так.
Он поехал в «Меррион-центр» — проверить, отбыла ли она в свой отпуск. Показал документы прыщавому юнцу — любил пугать прыщавых юнцов своими документами.
— Ищу Трейси, — сказал он запуганному прыщавому юнцу.
— Она что-то натворила? На днях ее частный детектив искал. — (Этот лядский Джексон, подумал Барри, сует нос куда не надо.) — Я подумал, может, вы за видеозаписями, — сказал прыщавый.
— Видеозаписями, — пробубнил Барри.
Он давным-давно научился избегать слов «да» и «нет». Они загоняют в угол, хрен потом выберешься.
— Ага, камер слежения. Вы хотели кого-нибудь прислать. Эта женщина, которую ночью убили…
— Келли Кросс?
— Ну да, мы ее знаем, и вы тоже. Один полицейский вспомнил, что видел ее здесь в среду. Вы хотели посмотреть записи, — может, она была не одна. Я думал, кого зеленого за ними пришлют, — прибавил он, — а не суперинтендента.
— Я зеленый, — сказал Барри. — Я от злости зеленею.
Записей было три, все черно-белые и зернистые. Он посмотрел их на Миллгарте — несколько часов убил. Трейси мелькала временами — дежурила, дозором обходила новые владения. Барри чуть не заснул, но тут наконец появилась Келли Кросс — тащила за собой ребенка. Еще пара секунд — и опять Трейси, марширует за Келли по пятам. Набычилась, будто крепость штурмует.
Снаружи еще две камеры, смотрят вдоль улицы в обе стороны. Одна камера записала Келли. Стоит на остановке, рядом мелкая девчушка. Опять подваливает Трейси, они с Келли коротко разговаривают. Приезжает автобус, Келли исчезает внутри. Трейси остается на тротуаре, держит девчушку за руку. Еще несколько секунд — и они вдвоем уходят, камера их больше не видит.
Дети, которые исчезают после убийства матерей. Тогда было бы понятно, отчего Трейси вмешалась, — чего уж тут непонятного? Но дети, которые исчезают до убийства матерей, — вот это загадочнее. Что-то Барбара утром обронила — мол, видела Трейси в супермаркете и с Трейси был ребенок. Вот этот ребенок?
Барри вынул пленку, снял куртку со стула, сунул пленку во внутренний карман. Отыскал в коридоре какого-то клерка и сказал:
— Будьте любезны, передайте детективу-инспектору Холройд, что прибыли записи из «Меррион-центра». Две штуки.
Может, этот Джексон все-таки разыскал Трейси. Вряд ли так называемый частный детектив ее нашел, хотя вот Барри не смог. Но мало ли. Вроде он говорил, что остановился в «Бест-Вестерне»? Барри вправился в куртку.
— Барри Крофорд покидает здание, — сообщил он дежурному сержанту.
Перед «Стволом и капустой» на Парк-роу стоял большой контейнер для строительного мусора. Барри кинул туда третью пленку из «Меррион-центра».
Как там говорят? «Благоразумие — лучшая доблесть»?
12 апреля 1975 года
— А ты что скажешь, Барри?
— Что?
— Что скажешь, Барри?
Они приехали с Элланд-роуд, где благодушный матч к концу поутратил благодушие. Вызвали конных. Трейси считала, нельзя сдерживать толпу лошадьми — все равно что в бой их посылать. С ними сидел Барри — старался уклониться от расплаты за пиво.
Не то чтобы Трейси так уж ценила мнение Барри, просто никто не желал об этом разговаривать. Кэрол Брейтуэйт замели под ковер, как ком пыли.
— Она была чья-то мать, чья-то дочь. Мы даже не понимаем, от чего она умерла.
— Задушена, — сказал Барри.
— А ты откуда знаешь? — спросила Трейси; Барри пожал плечами. — Никто, по-моему, и не работает, дело как будто испаряется.
Три дня прошло с тех пор, как Аркрайт вышиб дверь в Лавелл-парке, а словно и не было ничего. Эта Мэрилин Неттлз черкнула пару абзацев в газету, и все.
— По-моему, никто и не ищет, — сказала Трейси. — А ты… она с упреком уставилась на Барри, — ты-то что там забыл?
— Ты на что намекаешь?
Трейси вспомнила Ломакса и Стрикленда в Лавелл-парке, какие они были уклончивые, вели себя точно Особый отдел, скрывали что-то.
— Они вообще с тобой разговаривали? — спросила она; Барри пожал плечами. — Ты только и делаешь, что плечами жмешь.
— Ах, эти загадки управления, — сказал Аркрайт. — Нам довод не нужен. По-моему, все прозрачно. Бедная девка подобрала клиента, привела домой, а клиент оказался паршивый. Бывает.
— Древнейшая профессия, — произнес Барри этак умудренно. — С тех пор как появились шлюхи, появились те, кто их убивает. И с чего бы им перестать?
— То есть все хорошо, правда, Барри? А дверь, закрытая снаружи, — это как?
— Ты что сказать-то хочешь? — спросил Барри. — Что два мужика из управления кокнули потаскуху, а потом замяли дело? Совсем свихнулась?
А Трейси показалось, что это почти разумно.
— Ты сама не понимаешь, что несешь, — сказал Барри. — Давай ты не будешь слухи распускать? А то шлепнешься на жопу, не успеешь произнести «Истмен».
— У них был свидетель, — сказала Трейси. — Ну да, ему четыре года — и что теперь? Он сказал, что его отец убил мать, он рассказал мне. Почему они не выяснят хотя бы, кто отец?
— Наверняка выясняют, — сказал Барри. — Но тебя это не касается.
— Барри прав, девонька, — сказал Аркрайт. — Расследование не окончено. Они же не станут к тебе с каждой новостью бегать.
— Я, пожалуй, съезжу к Линде Паллистер, соцработнице этой, поговорю, — сказала Трейси, когда Барри ушел.
— Это хиппушка, что ли? — спросил Аркрайт.
— Она в коммуне живет.
— Босяки немытые, — сказал Аркрайт. — Не порти себе жизнь, Трейс. Отзови шавок, а?
В «городском сообществе», как выражалась Линда. Да ладно выпендриваться-то — обыкновенный сквот, старая развалюха под снос в Хедингли. В заднем дворе жители держали кур. Там, где прежде располагался цветничок, теперь росли грязный пастернак и порей, квелые и уродливые.
Трейси поехала после дежурства как была — в форме. В доме, проходя по коридору, услышала, как местный обитатель буркнул: «Легавая». Кто-то еще загавкал. Чесались руки арестовать их всех, вывести из дому в наручниках. И предлог искать не понадобится — из гостиной приторно воняло марихуаной.
Линда — курица-наседка, пчелиная матка — надела удобные спортивные сандалии и длинную лоскутную хлопковую юбку. Чахлые волосы забраны в хвост — прекрасно видно ее отвратительно здоровое лицо. Она состояла в каком-то обществе натуральной еды, питалась бурым рисом и ухаживала за «побегами» — отнюдь не из тюрьмы, — разводила «культуры» для йогуртов и хлеба. Ходила на вечерние курсы пасечников. Все это она добродетельно сообщила за неохотно предложенной чашкой чая. Они сидели в кухне, в коконе тепла большой и древней плиты «Ага».
Чай оказался ужасный — вообще не чай.
— Ройбос, — пояснила Линда. Скорее, рвотное, подумала Трейси. В больших неуклюжих кружках, которые сделал «один знакомый». — Мы обменяли яйца на кружки, — самодовольно сказала Линда. — Однажды, — торжественно прибавила она, — денег вообще не станет. — Что ж, тут она не ошиблась.
Как и Трейси, Линда Паллистер была на испытательном сроке. В отличие от Трейси, у нее имелся ребенок — залетела, приобретая некую ценную специальность — социальное управление, политология, социология. Остаток учебы возила ребенка на багажнике велосипеда по детским садам и няням.
В кухню забрел полуголый мальчик, его маленький резиновый пенис болтался туда-сюда. Трейси это потрясло.
— Джейкоб, — сказала Линда.
Он пописал на пол прямо перед Трейси, но Линду это не смутило.
— Дети должны делать что хотят, — сказала она. — Нельзя навязывать им наши ригидные искусственные структуры. Он очень счастлив, — прибавила она, словно Трейси предположила иное.
Линда подтерла за Джейкобом, потом, не вымыв руки, порезала бурый самодельный кекс.
— Банановый хлеб? — предложила она.
Трейси вежливо отказалась.
— Слежу за фигурой, — сказала она. — Кто-то же должен.
— Вы зачем пришли? — спросила Линда. — Не о птицеводстве и самообеспечении поговорить, правда?
— Правда. Я хотела спросить, как дела у Майкла.
— У Майкла? — механически повторила Линда. Она очень увлеченно вытирала Джейкобу нос.
— Ребятенок Брейтуэйт, — сказала Трейси. — Он уже у опекунов? В больнице его нет.
— Он теперь в другой больнице.
— В какой? Почему?
Линда уставилась в тарелку — кусок бананового хлеба выглядел несъедобным.
— Боюсь, я не могу сказать. Против правил.
— То есть я не могу его навестить?
— С чего бы вам его навещать?
— Поглядеть, как у него дела.
«С того, что я обняла его и у меня разбилось сердце», — подумала Трейси, но выказывать слабость перед Линдой Паллистер совсем ни к чему.
— Говорю же, с ним все нормально. — Линда чуть зубами вдруг не защелкала — чистый крокодил.
Спустя несколько лет, когда она пришла к Богу, характер у нее существенно смягчился. Один из немногих аргументов, какие Трейси могла наскрести в защиту христианства.
— Я не понимаю, как с ним может быть «все нормально»! — возмутилась Трейси. — Он почти три недели провел взаперти с гниющим трупом своей матери.
— Да, «нормально» — не то слово, — согласилась Линда. — Но ему оказывают помощь. Вам не стоит вмешиваться. — Она притянула своего ребятенка поближе и обхватила рукой, будто защищала. — Не вмешивайтесь.
— И я никак не могу с ним повидаться? — не отступала Трейси.
— Никак, — вздохнула Линда. — К нему никого не пускают. Приказ сверху.
На краткий миг безумия Трейси решила — с небес.
Полнейший абсурд, но Трейси сочинила себе, что, если Майкла Брейтуэйта никто не захочет, она возьмет его под опеку или даже усыновит сама. Разумеется, она ничегошеньки не знала про детей и сама еще жила с родителями. Так и видела лицо матери, когда та узрит на пороге брошенного травмированного мальчика.
— Его усыновят люди, которые его полюбят, — сказала Линда Паллистер. — Он забудет, что с ним случилось, он еще слишком мал. Дети — они очень гибкие.
Трейси сама спросила Лена Ломакса — не собиралась, но столкнулась с ним назавтра. Он выходил из Бразертон-хауса, она входила.
— Сэр, простите, вы не скажете, что с делом об убийстве Кэрол Брейтуэйт?
— А что с делом?
— Есть подозреваемые?
— Пока нет.
— Вы нашли ключ?
— Ключ? — Он вздрогнул. Честное слово, вздрогнул. — Какой ключ?
— Ключ от квартиры Кэрол Брейтуэйт. Ее заперли снаружи.
— По-моему, вы что-то путаете, констебль Уотерхаус. Настоящим детективом себя вообразили, а?
Он в негодовании зашагал прочь и сел в красный «воксхолл-виктор» — эту машину Трейси уже видала. Вгляделась в водителя, заметила черную бритвенно-острую челку и клюв вместо носа, который любил соваться куда не просят. С какой стати Лен Ломакс садится в машину к Мэрилин Неттлз? И почему дергается от упоминания ключа?
— Он знал про ключ, — сказала она Барри.
— Да херня, — ответил тот.
Стоит помянуть Кэрол Брейтуэйт, и Барри как на иголках — это почему? («Потому что ты только о ней, блядь, и долдонишь».) Он осушил пивную кружку одним глотком и сказал;
— Пора бежать, у меня свиданка. Эта Барбара согласилась со мной в кино сходить. В «Башне» идет «Монти Пайтон и священный Грааль».
— «Монти Пайтон»? — переспросила Трейси. — Ах, Барри, как это романтично.
Лишь через много лет Трейси избавилась от полицейской формы и перешла в управление. Поди разберись — потому что она женщина или потому что она женщина, которая задавала неуместные вопросы. Или уместные. А вот звезда Барри взошла стремительно. Вскоре он уже пил вместе с Ломаксом, Стриклендом, Маршаллом, даже Истменом — орава мужиков, наливаются пивом, дымят как паровозы. Закадычные друзья, водой не разольешь. Старые добрые времена.
Терьер почуял кролика. Трейси — она такая. Не отступится.
— И как ее зовут? — спросил Рэй Стрикленд, хмурясь в свою пинту.
— Трейси Уотерхаус. Она ничего, Трейси, — поспешно сказал Барри, — но она все талдычит о том, что ребятенок сказал, мол, это его отец сделал. Все не заткнется никак.
Через неделю Лен Ломакс отвел Барри в сторонку и поведал, что в Чепелтауне задержали мужика, который сознался в убийстве Кэрол Брейтуэйт.
— Сказал, что он отец ребенка, — сказал Ломакс.
— Так его арестовали, будет суд? — спросил Барри, а Ломакс ответил:
— К сожалению, не будет — мужика держали в Армли, ввязался в драку, кто-то ножиком ткнул.
— Умер?
— Ага, умер. С учетом всего — ребенок и все такое, — наверное, дело замнут.
Лишь много лет спустя Барри спросил себя, правду ли сказал ему Лен Ломакс. Мог ведь и сочинить. Барри никогда не задавал вопросов; что бы Ломакс со Стриклендом ни сказали — все глас с небес. Бог его знает, почему так.
— В общем, передай своей подружке, — сказал Ломакс.
— Моей подружке? — растерялся Барри.
У него с Барбарой было всего одно свидание, да и то не задалось. Она, оказывается, не любит «Монти Пайтон». («Но они же просто идиоты, что тут смешного?») Барбара предпочитала Моркама и Уайза.
— Констеблю.
— А, Трейси? Ладно.
Когда это Барри начал ишачить при Ломаксе со Стриклендом?
— И не забывай, Крофорд, благоразумие — лучшая доблесть.
Барри не понял, что это Ломакс такое сказал.
* * *
В тумане замаячили огни бензоколонки, и женщина сказала:
— Можно мы сделаем привал?
Джексон завел «сааб» во двор, и она за руку повела девочку в туалет на задах.
— Мы быстро, — сказала она.
Девочка глянула на Джексона через плечо. Взгляд такой, будто раздумывает, не даст ли он сейчас по газам и не бросит ли их. До сих пор она не произнесла ни слова. Может, немая или просто травмирована. Он ободряюще ей помахал, а-ля королева-мать, и она неторопливо просигналила в ответ серебристой палочкой.
Пожалуй, разумно запастись провиантом. Бензоколонка невелика, но там умудрялись торговать всем на свете — от цветочных букетов и упаковок бездымного топлива до продуктов и журналов, какие обычно прячут от детей. Восемь утра, в магазине никого, только одна очень юная девица отчаянно скучала за прилавком и приглядывала за хозяйством на мониторах двух видеокамер. Жевала длинную прядь тонких волос, точно лакричную палочку. Маленькая, худенькая — не стоило бы ей торчать тут одной. Запросто можно вынудить ее открыть кассу, а то и что похуже.
В магазине Джексон растерялся. Наверное, нужно что-нибудь для новых знакомых; у девочки рюкзачок, но вряд ли там пайки. Он купил воды в бутылках, молока и сока, пару пирожков, яблоки, гроздь бананов, пакет орехов, шоколад, собачьи галеты и, наконец, стакан черного кофе навынос. Внутри магазин оказался больше, чем снаружи.
Джексон вернулся в «сааб» и стал ждать. Глотнул кофе. Горячий и мокрый, вот и вся радость. Отдает ржавчиной. Он открыл пакет орехов, кинул в рот горсть. Услышал вдали поезд, в тумане приглушенный, — интересно, куда едет? Поблизости замычала корова, тихо и угрюмо, точно туманный горн. В такие вот минуты охота снова начать курить. Он еще подождал. Может, пойти проверить, что там с этими двумя? Может, у них в туалете случился нервный срыв.
Он поглядел, как хранительница бензоколонки вытаскивает за дверь своего святилища ведра с цветами и упаковки бездымного топлива. Ей явно недоплачивают, сколько бы ни платили. Она застыла на пороге в обнимку с пластмассовым ведром — цветы уже вяли в целлофановых саванах, такие же сорнячные на вид букеты прислоняются к деревьям или торчат в заборах там, где стерло с лица земли какого-нибудь злосчастного велосипедиста или пешехода. Там, где сошел с рельсов поезд, осталась гниющая цветочная гора. Джексону потом кто-то показывал фотографию. Весь мост над путями завален букетами. И китчевыми игрушками, и плюшевыми медведями.
В сей месяц год назад я умерла. Два года, если точнее. Отчего-то на ум пришла кошка Шрёдингера. «Одновременно живая и мертвая», — сказала Джулия. Один в один Джексон после железнодорожной катастрофы. «Ни рыба ни мясо», как говаривал его брат.
Девушка с подозрением покосилась на Джексона, но затем отвлеклась: из тумана возник «лендкрузер», медленно затормозил на другом краю двора. Подождал, не выключая мотора, — невнятно угрожающий, словно бык на привязи в ожидании выхода на арену. Не успел Джексон подумать что-нибудь отчетливое (например: какая дурацкая бандитская машина, кем они себя вообразили — военными диктаторами, гангстерами?), с пассажирской стороны вылез человек — гибрид регбиста-защитника и альфа-самца гориллы — и направился за бензоколонку.
Затем вышел водитель — этот зашагал к «саабу». Братья по оружию. У обоих одутловатые лица людей, взращенных на жирокартофельной диете, оба в кожаных куртках, модных в семидесятые, если, конечно, не живешь в Албании, где они не выходили из моды никогда и, вероятно, никогда не выйдут.
Не успел он дойти до «сааба», из-за бензоколонки, вопя во всю глотку, вылетела женщина. Пронеслась по двору, как атакующий носорог, — девочка под мышкой, свободная рука стаскивает сумку через голову. Альфа-горилла несся следом — впрочем, недолго, потому что она наконец сняла сумку и, держа за ремешок, одним поразительно изящным движением — скорее балет, чем бросок молота, а ребенок под мышкой уравновешивает — развернулась и засандалила преследователю сумкой в лицо. Тот рухнул как подкошенный. Джексон содрогнулся — интересно что такого смертоносного у нее в сумке? Наковальня? Такая сумка Тэтчер бы подошла.
Водитель «лендкрузера» сменил траекторию и ринулся к женщине. Джексон решил его перехватить, уже полез из машины, но женщина завопила и ткнула пальцем в «сааб». Джексон вернулся за руль, сам удивившись, до чего послушен ее генеральскому рявканью.
Девушка с бензоколонки, не подозревая о развязавшейся баталии, неуверенно ступила на двор с букетом тюльпанов. Увы, водитель «лендкрузера», который мчался к «саабу», словно рвался в зачетную зону, не успел ее обогнуть — девушка проехалась по бетону, тюльпаны рассыпались. Водитель сбился с шага — женщина успела закинуть девочку на заднее сиденье «сааба», нырнула следом и заорала Джексону:
— Едем, едем! Блядь, да поехали уже!
И снова он подчинился приказу.
В зеркале он видел, что девушка неподвижно лежит на земле. Повезло ей, если обошлось без переломов. К примеру, черепа. Он разглядел силуэт мужика, который получил сумкой по башке, — тот по-прежнему валялся в отрубе, — но потом все поглотил туман. Джексон глянул через плечо — женщина стянула девочку на пол и предусмотрительно обернулась вокруг нее. Думает, эти типы вооружены? Когда стреляют, Джексон предпочитает сидеть в бронебойной и официальной машине, а не в этом тонкокожем семейном салоне, выпущенном в стране нейтралитета.
Да, гипотеза о домашнем насилии, пожалуй, отпадает.
— Кто эти громилы?
— Не имею ни малейшего понятия, — сказала она.
— Они, кажется, за вами.
— Похоже на то.
Джексона еще сотрясал адреналин, но его пассажиры пребывали в невозмутимости. Собака на полу решительно дрыхла. Джексон почти не сомневался, что она притворяется. Скоро ли она пожалеет о том, какого на сей раз выбрала вожака стаи? Девочке с таким лицом только в покер играть, а бродячая амазонка копалась в сумке, словно ей важнее отыскать губную помаду или платок, чем поразмыслить о мясорубке, которую они оставили за спиной. В туалете бензоколонки обе слегка почистились. Крови у женщины на руках больше не было. Джексон заподозрил, что тут где-то кроется метафора.
Он подумал про мужика, которого она шандарахнула сумкой, — лежит в обмороке на бетоне. Хрупкость и женщина — одно и то же слово.
— Что у вас такое в этой сумке? — спросил он. Мы с кошкой, подумал он, беспомощные жертвы любопытства.
В зеркало заднего вида она предъявила ему большой черный «Мэглайт». Фонарик старого полицейского образца. Весит тонну — неудивительно, что мужик больше не поднялся. Да уж, эта пленных не берет. Она убрала фонарик, снова зарылась в сумку и наконец достала мобильный телефон. Джексон решил, она хочет сообщить о происшествии на заправке.
— В полицию звоните? — спросил он.
— М-да, — ответила она, опустила стекло и выкинула телефон.
Джексон обернулся и уставился на нее.
— Что? — спросила она.
— Вы это что задумали? — спросила она, когда Джексон достал телефон из кармана.
Еще одна сердитая женщина, со вздохом подумал Джексон. Куда ни плюнь — сердитые женщины. Сердитые матери рожают сердитых дочерей, и сердитый круг не разорвать.
— Звоню девять-девять-девять.
— Зачем?
— Девушка на бензоколонке, — до крайности терпеливо ответил он. — Невинный непричастный очевидец, — прибавил он, вспомнив тюльпаны, красно-зеленые копья, разлетевшиеся по двору.
— Невинный очевидец? — переспросила она. — Какой невинный очевидец? Где вы видели невинных?
— Дети? Собаки? — сказал Джексон. — Я?
Она презрительно фыркнула — так пристало фыркать женщине, лет десять проведшей в браке с Джексоном.
— Полиции вы не хотите, я уже понял, — сказал он. — Не желаете объяснить, что происходит?
— Да не особо, — ответила она. И вслух задумалась: — К тому же разве бывают непричастные? — Словно они вели философский спор. — Тогда можно считать, что мы все непричастны.
— Это не вопрос семантики, — ответил Джексон. Мы оставили там девушку, и я бы сказал, что да, «невинный» и «непричастный» вполне описывают ее роль в текущих событиях.
— Семантика, — пробормотала она. — Слишком длинное слово в такую рань.
Среднестатистический ответственный гражданин в таких обстоятельствах звонит спасателям. Беглянка, преступница, женщина с убойной сумкой — что за дела?
Джексон вздохнул:
— Поскольку я, очевидно, помогаю вам сбежать от весьма сомнительной истории, если не сказать хуже, я могу хотя бы считать, что вы на стороне добра?
— Добра?
— В противоположность злу.
— Потому что я женщина? Женщина с ребенком? Это не обязательно гарантия.
Упомянутый ребенок спал. Волшебная палочка, лишенная всяких намеков на волшебство, выпала из ослабших пальцев. Джексон понадеялся, что девочка не все свои дни проводит так.
— Нет, — сказал он. — Потому что вы сказали, что работали в полиции.
— Тоже не всегда гарантирует, — пожала плечами она.
— Я все равно позвоню. — Он почти ожидал, что она вырубит его фонариком, но тут девочка проснулась и сказала:
— Я есть хочу.
— Бананов у вас там нет?
— Как ни странно, — сказал он, доставая гроздь из пакета на сиденье.
Прямо волшебник. Или дурак. Самонадеянный такой-растакой. Правда раньше был в полиции? Нытик, вероятно, — такие спасают дам из беды, если для этого не нужно чересчур напрягаться. Довольно привлекательный, спору нет, но это, пожалуй, последнее, о чем Трейси думала. С женщиной такое бывает, если уворачиваться и убегать от таинственных мужиков. С женщиной такое бывает, если она женщина. У него была дурацкая собачонка — поди пойми, зачем мужику шавка таких габаритов.
— Я даже не знаю, как вас зовут, — сказал он.
— Не знаете, — согласилась Трейси.
— Банан? Яблоко? Собачью галету? — предложил он; девочка выбрала яблоко. — А мамочка хочет чего-нибудь? — спросил Джексон, глядя на Трейси в зеркало.
— Она мне не мамочка, — равнодушно ответила девочка. Слегка пнула Трейси в сердце.
— Ох уж эти дети, — сказала она, глядя на него в зеркало. — Смотрите на дорогу. Только врезаться во что-нибудь и не хватало. У вас фея на борту.
Кто были эти люди на бензоколонке? Громилы в кожаных куртках, работают парно, но на кого и почему? Первый заколотил в дверь туалета, когда Кортни мыла руки. Открыл рот, но сказать ничего не успел — Трейси заехала ему коленом туда, где больнее всего. И побежала. Кто-то хочет ребенка назад, так? И не Келли Кросс — та уже ничего не хочет. Келли Кросс больше не захочет ничего и никогда.
Водитель «сааба», не остановившись, набрал 999, анонимно сообщил о «происшествии», дал понять, что дело серьезно. Больше смахивает на профессионала, чем — кажется, это его драгоценный конек — на «невинного непричастного очевидца».
— Пришлите «скорую», — властно велел он.
— Разговор по мобильному за рулем, — сказала Трейси, когда Джексон дал отбой. — Это, между прочим, нарушение.
— Ну арестуйте меня.
Ее телефон — маяк: кто бы ни искал, ее распознает. Если есть мобильный, тебя кто угодно найдет. Женщина в бегах, с похищенным ребенком, не должна светиться. Она выбросила телефон в окно. Они теперь вне закона.
Этих краев она не знала, эти названия ни о чем ей не говорили — Бекхоул, Эгтон-Грандж, Гоутленд, — но затем появились указатели на побережье. Трейси не хотела на побережье — она хотела в коттедж. Есть, конечно, плюсы в том, чтобы остаться с этим человеком. Без него она одинокая женщина в бегах, с чужим ребенком. Вместе они семья. Во всяком случае, на первый взгляд напоминают семью. Трейси поразмыслила, стоит ли еще побыть с ним, и отбросила эту идею. Постучала его по плечу.
— Боюсь, опять привал, — печально сказала она.
Он затормозил. Они в глуши. В глуши Трейси нравилось больше, чем в сердце цивилизации.
— Собаке тоже полезно выйти, — заметила она. — Поразмяться, носик попудрить.
— Да, — сказал он, — наверное, и впрямь.
Они все выбрались из машины. Трейси отошла к известняковому бугорку неподалеку.
— Мне не надо, — прошептала Кортни.
— Вот и хорошо, — ответила Трейси, наблюдая, как собака скачет в вереске, а мужчина идет за ней.
Надо, чтоб он отошел от машины дальше, чем она. И реагировал медленнее. И в целом оказался глупее. Все условия были соблюдены. Она схватила девочку за руку:
— Давай быстрее. Садись в машину.
И снова туман им — друг. Не успел водитель «сааба» сообразить, что происходит, Кортни вскарабкалась на заднее сиденье и пристегнулась. Надо отдать ей должное — умеет убегать. Трейси уселась за руль и включила зажигание. Несколько секунд — и они в полумиле от Джексона Броуди.
Его мобильный остался на сиденье. Трейси замедлила ход и выкинула телефон за обочину.
Они проехали еще сотню ярдов, и Кортни сказала:
— Тут его сумка.
На сей раз Трейси остановилась, затащила рюкзак на переднее сиденье, открыла дверцу и вышвырнула.
— Туда и дорога, — сказала она.
* * *
Барри вошел в «Бест-Вестерн», и удостоверение прожигало ему путь. Женщину за конторкой портье это наглое вторжение смутило. Макияж у нее как у стюардессы при параде, костюм маловат, а волосы заколоты в весьма замысловатую прическу — наверняка с утра дело не обошлось без парочки викторианских фрейлин, помогавших с укладкой. На лацкане пиджака у нее болталась бирка с надписью «Консьерж», словно это имя. Барри помнил времена, когда гостиничными консьержами были бессовестные мужики средних лет, которые брали на лапу только так.
— Ну, мне показалось, он странноватый.
— Странноватый? В каком смысле? — спросил Барри.
Вряд ли на свете еще осталось странноватое. Консьержка была австралийка. Не продохнуть от них.
— Ну не знаю — параноик слегка? Не ходил, а как будто рыскал тут. Один раз, по-моему, в куртке что-то прятал и все время сумку с собой таскал, рюкзак. Теперь только и думаешь — террорист, да? Какой-то он сомнительный был. А что он сделал?
— Пока не знаю, — сказал Барри. — Можно его номер глянуть?
В номере — ничегошеньки. Этот Джексон выписался с утра пораньше, а горничная потом хорошо поработала. Никаких полезных подсказок, не поймешь, кто он был, — ни лобковых волос, свернувшихся в углу ванной, ни крупного сального отпечатка пальца под стульчаком. Ничего не оставил, кроме щедрых чаевых горничной. Жаль, что не прикнопил к стене записку с объяснениями, — мол, я такой-то и задумал то-то.
Барри достал из мини-бара миниатюрную же водочную бутылку, сел на постель и выпил одним глотком. Нет сил, и так постоянно. Он обхватил голову руками и уставился на ковер, заметил то, что пропустила горничная, — волос. Не человеческий. Барри взял его двумя пальцами и пригляделся. Собачий, что ли?
Этот Джексон приехал искать правду о Кэрол Брейтуэйт, так? Линда, Трейси, Барри. Эпизодические роли, статисты в драме о смерти Кэрол Брейтуэйт. Может, пора на сцену исполнителям главных ролей? Наступили последние времена. Барри сгорит синим пламенем — можно и еще кое-кого с собой прихватить.
Сейчас хорошо бы прилечь, подремать, но он поднял себя с кровати и выпил еще одну мини-водку. Потом налил в бутылочки воды и сунул их в мини-бар.
Нельзя так дальше. Он больше не может. Настал час расплаты. Для Барри. Для всех.
— Спасибо, лапуля, — сказал он, возвращая пластиковый ключ от номера. — Залови мне кенгуру, договорились? Вот и умница.
