L

Стараясь не привлекать внимания, Адамберг прибыл в Ордебек в два часа дня — в это время в воскресенье улицы городка были пусты. Он подъехал к дому Лео по лесной дороге, открыл дверь комнаты, которую привык считать своей. Растянуться на шерстяном матрасе с выемкой посредине — это тоже казалось комиссару его неотъемлемым правом. Он посадил послушного Эльбо на подоконник и бросился на кровать. Лежа без сна, он слушал воркование голубя, который, по-видимому, был доволен тем, что его вернули на полюбившееся место. Адамберг больше не пытался выделить в своих мыслях нечто важное, он позволил им опять превратиться в спутанный клубок. Недавно он увидел одну фотографию, которая его поразила: содержимое сетей, вываленное на палубу рыболовецкого судна. В этой горе, которая была выше человеческого роста, смешалось все: серебро рыбьей чешуи, бурая масса водорослей, серые панцири креветок (морских, а не земляных, как эта чертова мокрица), синие панцири омаров, белизна раковин. Именно так он представлял себе свои мысли — шевелящееся, изменчивое, загадочное нагромождение разнородных предметов, всегда готовое протухнуть, или развалиться, или снова уйти под воду. Рыбаки сортировали улов, выбрасывая в море мелких рыбешек, водоросли, мусор и оставляя только полезное и давно знакомое. Адамберг, действуя вроде бы так же, поступал со своими мыслями совсем наоборот: отбрасывал все рациональное и принимался изучать все странное и нелепое.

Вернувшись к отправной точке — поднятой руке Блерио рядом с кофейной чашкой, — он дал образам и звукам Ордебека свободно разворачиваться перед ним: прекрасное и ужасное лицо Владыки Эллекена, Лео, поджидавшая его в лесу, ампирная бонбоньерка в столовой Эмери, Иппо, встряхивающий выстиранное платье сестры, кобыла, которой он погладил ноздри, Мо с его цветными карандашами, Антонен с его глиняными суставами, густо намазанными мазью, кровь на лице Мадонны в доме Глайе, Вейренк, лежащий на станционной платформе, коровы и мокрица, электрические шарики, битва при Эйлау, о которой Эмери ухитрился рассказать ему трижды, трость графа, стучащая о старый паркет, стрекот сверчков в доме Вандермотов, кабанье стадо на Бонвальской дороге. Он повернулся на спину, положил руки под голову, уставившись взглядом в потолочные балки. Сахар. Сахар, который так мучил его все эти дни, привел в такое запредельное раздражение, что он даже перестал класть его в кофе.

Через два часа Адамберг встал, щеки у него горели. Ему надо было увидеться только с одним человеком — с Ипполитом. Он дождется семи часов, времени, когда все жители Ордебека сидят за аперитивом либо у себя на кухне, либо в кафе. Если идти окраинами, то можно добраться до дома Вандермотов, не встретив ни одной живой души. Они тоже будут сидеть за аперитивом и, может быть, как раз прикончат тот ужасный портвейн, купленный специально для комиссара. Надо мягко, ненавязчиво направить Ипполита по верному пути и привести его прямо туда, куда нужно Адамбергу. «Мы славные ребята». В устах молодого человека, которому в детстве отрубили два пальца, который годами терроризировал своих школьных товарищей, такое заявление звучит странно. «Мы славные ребята». Адамберг взглянул на циферблаты обоих своих часов. Для полной ясности ему еще следует сделать три звонка. Один — графу де Вальрэ, другой — Данглару и третий — доктору Мерлану. Он выйдет из дому через два с половиной часа.

Адамберг спустился в погреб. Там он влез на бочонок с вином и оказался перед круглым запыленным оконцем, единственным окном в доме, через которое был виден краешек луга с пасущимися коровами. У него есть время, он подождет.

Когда под звон колоколов, зовущих к вечерне, Адамберг, осторожно озираясь, подходил к дому Вандермотов, он чувствовал глубокое удовлетворение. Он успел увидеть в окно, как шевельнулись по крайней мере три коровы. Шевельнулись, не отрывая морды от земли, стоя на расстоянии нескольких метров друг от друга. И Адамберг подумал, что это добрый знак, который предвещает Ордебеку безоблачное будущее.