IV

Душным вечером, когда Адамберг вернулся домой — позже, чем рассчитывал, потому что с братом дедушки пришлось повозиться, — его сосед, старый испанец Лусио, шумно мочился на дерево в маленьком саду.

— Привет, hombre, — сказал старик, не прерывая своего занятия. — Тебя дожидается один из твоих лейтенантов. Такая большая толстая тетка, высокая и широкая, как шкаф. Ее впустил твой мальчишка.

— Это не большая толстая тетка, Лусио, это многоликая богиня.

— Ах, так это она? — сказал Лусио, застегивая ширинку. — Та, о ком ты все время рассказываешь?

— Да, она богиня. Поэтому она и не может быть похожа на других. Скажи, ты не знаешь, что такое Адское Воинство? Слышал когда-нибудь это название?

— Нет, hombre.

Лейтенант Ретанкур и сын Адамберга, Кромс — его настоящее имя было Армель, но комиссар еще не привык его так называть, поскольку познакомился с ним всего полтора месяца назад, — сидели и курили на кухне, склонившись над выложенной ватой корзиной. Они не обернулись, когда вошел Адамберг.

— Ну что, усек? — без церемоний спросила у молодого человека Ретанкур. — Размачиваешь кусочки сухаря, но только маленькие кусочки, и осторожно закладываешь ему в клюв. Потом закапываешь пипеткой несколько капель воды, только не надо вначале давать слишком много. В воду добавишь одну каплю из этого пузырька. Это тонизирующее.

— Живой пока? — поинтересовался Адамберг: странным образом он чувствовал себя чужим на собственной кухне, где хозяйничали могучая женщина и его почти незнакомый двадцативосьмилетний сын.

Ретанкур выпрямилась, уперев руки в боки.

— Не гарантирую, что он переживет эту ночь. Я целый час вытаскивала веревку, которая врезалась ему в лапки до самых костей, наверно, он бился несколько дней, пытаясь освободиться. Но кости целы. Я продезинфицировала раны, повязку надо менять каждое утро. Бинт вот здесь, — сказала она, стукнув по маленькой коробочке, стоявшей на столе. — Я обработала его средством от блох, так что они его беспокоить не будут.

— Спасибо, Ретанкур. Веревка в лаборатории?

— Да. С этим были трудности, ведь экспертам не платят за исследование веревок, которыми связывали лапы голубям. Кстати, он самец. Это сказал Вуазне.

Лейтенант Вуазне мог бы стать видным зоологом, если бы не властный отец, который, не слушая его возражений, определил его в полицию. Вуазне лучше всего разбирался в рыбах, морских и в особенности речных, его стол был завален журналами по ихтиологии. Но он много знал и о других представителях фауны, от насекомых до летучих мышей, включая также антилоп гну, и научные интересы отчасти отвлекали его от исполнения служебных обязанностей. Дивизионный комиссар, обеспокоенный подобным нарушением устава, сделал ему замечание, так же как в свое время лейтенанту Меркаде, который постоянно спал на рабочем месте. А кто в Конторе без отклонений, спрашивал себя Адамберг. Разве что Ретанкур, но ее с такими способностями и энергией тоже нельзя было отнести к нормальным людям.

После ухода лейтенанта Ретанкур Кромс застыл, растерянно опустив руки и не сводя глаз с двери.

— Она произвела на тебя впечатление, верно? — спросил Адамберг. — Это бывает со всеми, кто видит ее в первый раз. И в другие разы тоже.

— Она очень красивая, — сказал Кромс.

Адамберг удивленно взглянул на сына: красота Виолетты Ретанкур явно не бросалась в глаза. Так же, как изящество, обаяние и любезность. Во всех отношениях она являла полную противоположность своему имени, которое в нашем представлении связано с чем-то чарующим, нежным и хрупким. Правда, черты лица у нее были тонкие, но все портили слишком пухлые щеки, мощная нижняя челюсть и бычья шея.

— Может, и красивая, — согласился Адамберг: он не хотел критиковать вкус молодого человека, которого знал так недавно.

Так недавно, что еще не задавался вопросом, умен ли он. А если да, то какой у него ум? Глубокий или поверхностный? Впрочем, было одно обстоятельство, которое успокаивало совесть комиссара. Он знал, что большинство людей и даже он сам редко когда задумываются о своем уме. Но если его не волнует собственный интеллектуальный уровень, надо ли волноваться насчет Кромса? Вейренк уверял Адамберга, что Кромс — способный молодой человек, но комиссар пока что не понял, какие именно у него способности.

— Ты когда-нибудь слышал о братском воинстве? — спросил Адамберг, бережно переставляя корзину с голубем на буфет.

— Чего? — отозвался Кромс, раскладывая столовые приборы — вилку справа, нож слева, по примеру отца.

— Ладно, забудь. Потом спросим об этом у Данглара. Вот одна из тех важных вещей, которые я объяснил твоему брату, когда ему было семь месяцев. И тебе бы объяснил, если бы знал тебя в этом возрасте. Есть три правила, Кромс, запомнишь их — и они всегда тебя выручат: если не можешь довести что-то до конца, обратись к Вейренку. Если не удается что-то сделать, обратись к Ретанкур. А если чего-то не знаешь, обратись к Данглару. Усвой хорошенько эту триаду. Правда, сегодня вечером Данглар будет в особенно мрачном настроении, и я не знаю, сможем ли мы от него чего-нибудь добиться. Вейренк возвращается в Контору, это ему не понравится. Данглар — изысканный цветок, и, как любая диковинка, он болезненно реагирует на дискомфорт.

Адамберг позвонил самому старшему из своих подчиненных, а Кромс между тем подал ужин. Тунец, приготовленный на пару с цуккини и помидорами, рис и фрукты. Кромс попросил у вновь обретенного отца разрешения какое-то время пожить в его доме, и они договорились, что сын за это возьмет на себя приготовление ужина. Условие необременительное, поскольку Адамбергу было, в общем-то, все равно, чем питаться, он мог до бесконечности есть одно и то же блюдо из макарон, так же как в любую погоду носил одну и ту же одежду — пиджак и черные хлопчатобумажные брюки.

— Данглар действительно знает все? — спросил молодой человек, нахмурив брови, кустистые, как у отца: брови Адамберга напоминали козырек, нависший над его затуманенным взглядом.

— Нет, есть очень много такого, чего он не знает. Он не знает, как найти себе жену, но два месяца назад у него появилась подружка, это грандиозное событие. Он не знает, где найти воду, зато моментально обнаруживает белое вино; не знает, как обуздать свои страхи и забыть о вопросах, на которые нельзя ответить сразу: таких вопросов у него целая куча и он без конца носится по этой куче взад-вперед, точно суслик по своей норе. Он не умеет бегать, не умеет смотреть, как идет дождь, как течет река, не умеет махнуть рукой на житейские заботы, более того: создает их себе заранее, чтобы они не застигли его врасплох. Но он знает все то, что на первый взгляд кажется бесполезным. В голове Данглара собраны библиотеки всего мира, и там еще осталось много свободного места. Это что-то колоссальное, небывалое, нечто такое, чего я не в состоянии тебе описать.

— Но если все это на первый взгляд никому не нужно?

— Значит, на второй или на пятый оно обязательно окажется нужным.

— Понятно, — сказал Кромс, похоже удовлетворенный ответом. — А я вот не знаю, что я знаю. Как ты думаешь, что я знаю?

— То же, что и я.

— А именно?

— Не знаю, Кромс.

Адамберг поднял руку, давая понять, что Данглар наконец ответил на звонок.

— Данглар? У вас дома все спят? Можете заскочить ко мне?

— Если вы насчет голубя, то об этом не может быть и речи. На нем полно блох, а у меня с блохами связаны скверные воспоминания. И мне не нравится, как выглядит блошиная голова под микроскопом.

Кромс взглянул на часы отца. Ровно девять. Виолетта велела кормить и поить голубя раз в час. Он размочил кусочки сухаря, набрал воды в пипетку, добавив каплю тонизирующего, и принялся за дело. Голубь сидел с закрытыми глазами, но принимал пищу и воду, которые Кромс вводил ему в клюв. При этом молодой человек осторожно приподнимал голубя, как его учила Виолетта. Эта женщина вызвала у него потрясение. Он даже не представлял себе, что на свете может быть такое существо. Он все еще видел ее большие руки, ловко управлявшиеся с птицей, короткие белокурые волосы, свесившиеся над столом, и завитки на мощном затылке, покрытом светлым пушком.

— За голубем ухаживает Кромс. И блох больше нет. Ретанкур решила эту проблему.

— Так в чем дело?

— Меня кое-что беспокоит, Данглар. Вы обратили внимание на маленькую женщину в цветастой блузке, которая приходила к нам незадолго до конца рабочего дня?

— Ну, предположим. Она почти невесомая, прямо-таки воздушная. Кажется, дунь на нее — и она улетит, как семянка одуванчика.

— Семянка?

— Плод одуванчика, у которого такой крохотный пушистый парашют. Вы в детстве никогда не дули на одуванчик?

— Разумеется. Все когда-то это делали. Только я не знал, что плод одуванчика называется семянка.

— Так он называется.

— Но эта женщина с пушистым парашютом буквально оцепенела от страха.

— Что-то я не заметил.

— Нет, правда, Данглар. Это смертельный ужас в чистом виде, исходящий из потайных глубин души.

— Она сказала вам, что ее пугает?

— Похоже, ей запрещено об этом говорить. Предположительно под страхом смерти. Но кое-что она мне прошептала. Ее дочь видела, как в лесу появилось братское воинство. Вы знаете, что она имела в виду?

— Нет.

Адамберг испытал жестокое разочарование, почти стыд, как если бы провел в присутствии сына неудачный эксперимент и не выполнил своего обещания. Перехватив тревожный взгляд Кромса, он знаком дал ему понять, что опыт еще не закончен.

— А Вейренк как будто знает, что это за история, — продолжал Адамберг, — он посоветовал обратиться к вам.

— Правда? — оживился Данглар: имя Вейренка подействовало на него так, что в кухню, казалось, влетел шмель. — А что вы ему дословно сказали?

— Что дочь этой женщины видела, как ночью появилось братское воинство, и в этой компании Лина — так ее зовут — увидела знакомого охотника и еще троих. Охотник пропал больше недели назад, и маленькая женщина считает, что он умер.

— Где? Где она его видела?

— На дороге, недалеко от своего дома. Это возле Ордебека.

— Ага, — сказал Данглар. Он пришел в возбуждение, как всякий раз, когда кому-то нужны были его познания, как всякий раз, когда у него появлялась возможность нырнуть в сокровищницу своего разума и всласть порезвиться там. — Так это Адское Воинство. Адское, а не братское.

— Прошу прощения.

— Она имела в виду именно это? Свиту Эллекена?

— Да, она произнесла что-то в этом роде.

— Дикую Охоту?

— Да, — сказал Адамберг и с торжествующим видом подмигнул Кромсу, словно рыбак, который подсек огромную рыбу-меч.

— И эта самая Лина видела с ними охотника?

— Совершенно верно. Кажется, он кричал. И трое других тоже. Очевидно, это небезобидная публика — женщина с пушистым парашютом склонна думать, что те четверо в опасности.

— Небезобидная? — Данглар коротко рассмеялся. — Не то слово, комиссар.

— Вот и Вейренк так сказал. Что из-за этих ребят нам грозят большие потрясения.

И снова Адамберг произнес имя Вейренка, произнес умышленно, не для того, чтобы обидеть Данглара, а чтобы помочь ему заново привыкнуть к присутствию лейтенанта с рыжими прядями, притупить у него чувствительность, впрыскивая это имя раз за разом малыми дозами.

— Только душевные потрясения, — понизив голос, сказал Данглар. — Это не катастрофа.

— Вейренк не смог объяснить подробнее. Заходите к нам, выпьем по стаканчику. Кромс тут для вас кое-что приготовил.

Данглар не любил сразу откликаться на просьбы Адамберга просто потому, что он каждый раз соглашался их выполнить и стыдился собственного безволия. Несколько минут ушло на уговоры, майор отказывался, Адамберг же, по опыту знавший, что он сопротивляется только для виду, настаивал.

— Беги, сын, — сказал Адамберг, закончив разговор. — Купи белого вина в угловом магазине. Только не робей, спроси самое лучшее, Данглара нельзя поить скверным вином.

— А я смогу выпить с вами этого вина?

Адамберг смотрел на сына долгим взглядом, не зная, что ответить. Кромс едва знал его, Кромсу было двадцать восемь лет, и он ни у кого не должен был спрашивать разрешения, а уж тем более у него.

— Конечно, — машинально ответил Адамберг. — Если не будешь напиваться, как Данглар, — добавил он, с удивлением осознавая, что этот совет прозвучал совсем по-отцовски. — Деньги возьми на буфете.

И тут оба взглянули на корзину. Большую корзину для клубники, которую Кромс вычистил и превратил в мягкую постель для голубя.

— Как ты его находишь? — спросил Адамберг.

— Он весь дрожит, но дышит, — осторожно ответил сын.

Перед тем как выйти, молодой человек украдкой погладил голубя — легко, едва касаясь, провел пальцем по его перьям. «По крайней мере один талант у него есть, — подумал Адамберг, глядя вслед сыну, — он умеет гладить птиц, даже таких обыкновенных, грязных и уродливых, как эта».