III

Женщина наконец согласилась назвать свою фамилию, и Адамберг записал ее на первом попавшемся листке бумаги: эта небрежность посетительнице не понравилась. Похоже, комиссар вовсе не собирался заниматься ее делом.

— Валентина Вандермот, — повторил комиссар: он с трудом запоминал новые слова, особенно имена собственные. — И вы приехали из Ардебека.

— Из Ордебека. Это в департаменте Кальвадос.

— И у вас трое детей?

— Четверо. Три сына и дочь. Я вдова.

— Что случилось, мадам Вандермот?

Женщина опять открыла сумку и достала номер местной газеты. Слегка подрагивающими руками она развернула газету и положила на стол.

— С этим человеком беда случилась. Он исчез.

— Как его зовут?

— Мишель Эрбье.

— Это ваш друг? Или родственник?

— О нет. Совсем наоборот.

— Как это понять?

Адамберг терпеливо ждал ответа, для которого ей, очевидно, нелегко было подобрать слова.

— Я его ненавижу.

— А-а, очень хорошо, — сказал он и заглянул в газету.

Пока Адамберг вчитывался в коротенькую заметку, женщина бросала беспокойные взгляды, изучая стену то справа, то слева; никакой разумной причины для этого придирчивого осмотра Адамберг подыскать не мог. На женщину опять напал страх. Она боялась всего. Боялась города, боялась людей, боялась, что ее будут осуждать, боялась его. Адамберг все еще не понимал, почему она проделала такой долгий путь, чтобы поговорить с комиссаром полиции о Мишеле Эрбье, если она его ненавидела. Этот человек, пенсионер, страстный охотник, однажды уехал из дому на мопеде — и пропал. Через неделю после исчезновения жандармы решили осмотреть дом. Два морозильника, обычно набитые всевозможной дичью, были пусты, их содержимое валялось на полу. Больше там ничего не обнаружили.

— Я не могу в это вмешиваться, — извиняющимся тоном произнес Адамберг, отдавая ей газету. — Если этот человек исчез, его делом, как вы понимаете, должна заниматься местная жандармерия. И если вы что-то знаете, вам надо говорить с ними.

— Это невозможно, месье комиссар.

— У вас сложные отношения с местной жандармерией?

— То-то и оно. Вот почему викарий назвал мне вашу фамилию. Вот почему я решилась на эту поездку.

— А о чем вы, собственно, собирались мне рассказать, мадам Вандермот?

Женщина пригладила свою цветастую блузку, опустила голову. Когда на нее не смотрели, ей было легче говорить.

— О том, что с ним случилось. Или случится. Он либо уже умер, либо скоро умрет, если мы ничего не предпримем.

— По всей видимости, этот человек просто уехал, раз мопеда нет на месте. Не знаете, он взял с собой вещи?

— Ничего не взял, только одно ружье. У него их много.

— Ну, так он через какое-то время вернется, мадам Вандермот. Вы же знаете, мы не имеем права объявлять в розыск взрослого человека, если он не дает о себе знать всего несколько дней.

— Он не вернется. А если мопеда нет, это ничего не значит. Мопед нарочно забрали, чтобы его никто не искал.

— Вы говорите так потому, что ему угрожали?

— Да.

— У него есть враг?

— Матерь Божья, у него самый страшный враг, какой только может быть, комиссар.

— Вы знаете его имя?

— О господи, это имя, которое мы не должны произносить.

Адамберг вздохнул, не столько из жалости к себе, сколько из сочувствия к ней.

— По-вашему, Мишель Эрбье спасся бегством?

— Нет, он не в курсе. Но он наверняка уже мертв. Понимаете, его схватили.

Адамберг встал и, засунув руки в карманы, прошелся по кабинету.

— Мадам Вандермот, я твердо решил вас выслушать, я даже решил связаться с жандармерией в Ордебеке. Но я буду бессилен, если не пойму, в чем дело. Подождите секундочку.

Он зашел к Данглару, который был чернее тучи и все еще рылся в бумагах. Помимо миллиардов единиц прочей информации, в мозгу Данглара хранились фамилии почти всех начальников и заместителей начальников жандармерий и комиссариатов Франции.

— Данглар, вы не припомните, кто сейчас капитан жандармерии в Ордебеке?

— Это в департаменте Кальвадос?

— Да.

— Его зовут Эмери, Луи-Никола Эмери. Ему дали имя Луи-Никола в честь предка по материнской линии, Луи-Никола Даву, маршала Империи, командующего Третьим корпусом Великой армии Наполеона. Героя сражений под Ульмом, Аустерлицем, Эйлау, Ваграмом, герцога Ауэрштедтского и князя Экмюльского — по названию деревни Экмюль, возле которой он одержал одну из своих славных побед.

— Данглар, меня интересует наш современник, легавый из Ордебека.

— Я о нем и говорю. Его происхождение для него очень много значит, он постоянно всем об этом напоминает. А следовательно, он может быть высокомерным, горделивым, воинственным. Если не считать этого пунктика, он вполне симпатичный человек, проницательный и осторожный сыщик, пожалуй, даже чересчур осторожный. Ему лет сорок с небольшим. На прежнем месте службы — кажется, в пригороде Лиона — он ничем не выделялся. А в Ордебеке о нем вообще забыли. Это очень тихое место.

Адамберг вернулся в кабинет, где женщина опять сверлила взглядом стены.

— Конечно, комиссар, такое трудно понять. Потому что, знаете ли, об этом запрещено говорить. Иначе могут быть ужасные неприятности. Скажите, эти стеллажи у вас хотя бы привинчены к стенам? А то, я смотрю, вы положили тяжелые папки наверх, а легкие вниз. Стеллажи могут не выдержать, упасть на кого-нибудь. Тяжелое надо всегда класть вниз.

Она боится полицейских, боится, что обрушатся книжные полки.

— А почему вы ненавидите Мишеля Эрбье?

— Его все ненавидят, комиссар. Это мерзкая скотина, и он всегда был такой. С ним никто не разговаривает.

— Может быть, этим объясняется его бегство из Ордебека.

Адамберг снова взялся за газету.

— Он холостяк, — произнес комиссар, — он на пенсии, ему шестьдесят четыре года. Почему бы не попытаться начать новую жизнь в другом месте? У него где-нибудь есть родственники?

— Он когда-то был женат. Теперь вдовец.

— Когда овдовел?

— Давно. Больше пятнадцати лет назад.

— Вы его встречаете время от времени?

— Никогда. Он живет не в самом Ордебеке, а малость на отшибе, так что случайно его не встретишь. И это всех устраивает.

— Но ведь соседи забеспокоились, когда он исчез.

— Да, Эбрары. Это хорошие люди. Они видели, как он уехал примерно в шесть вечера. Они, знаете ли, живут по ту сторону дорожки. А его дом в пятидесяти метрах оттуда, в самой гуще Бигарского леса, недалеко от бывшей свалки. Там очень сыро.

— Почему они забеспокоились, если он уехал на мопеде?

— Потому что когда он уезжает, то всегда отдает им ключ от почтового ящика. А в этот раз нет. И они не слышали, как он вернулся. И ящик заполнен доверху, почта чуть не вываливается. Это значит, что Эрбье уезжал ненадолго, но что-то помешало ему вернуться. Жандармы говорят, что искали его по больницам, но его там нет.

— Когда они пришли осмотреть дом, содержимое морозильников было разбросано по всей комнате.

— Да.

— Зачем ему столько мяса? У него собаки?

— Он охотник и всю свою добычу кладет в морозильник. Он бьет много дичи и ни с кем не делится. — Женщина едва заметно вздрогнула. — Бригадир Блерио — он ко мне расположен, в отличие от капитана Эмери, — рассказал, что они там увидели. Это было ужасно, так он сказал. На полу валялась половина туши кабанихи с головой, а еще задние окорока олених, зайчихи, дикие поросята, молодые куропатки. И все это разбросано как попало. И к моменту, когда жандармы вошли туда, все это протухало уже несколько дней. При такой жаре от этой тухлятины может беда случиться.

Страх перед книжными полками и страх перед микробами. Адамберг взглянул на огромные оленьи рога, все еще лежавшие на полу кабинета и покрытые пылью. Кстати, этот великолепный дар он получил от одного нормандца.

— Зайчихи, оленихи. А он наблюдательный, ваш бригадир. Он что, сам охотник?

— Нет-нет. Мы сразу говорим «зайчиха» и «олениха», потому что знаем, какой он, этот Эрбье. Он безжалостный охотник, он просто изверг. Убивает только самок и детенышей, причем целыми выводками. Стреляет даже в беременных самок.

— Откуда вы знаете?

— Об этом все знают. Один раз Эрбье даже судили, когда он убил самку кабана с выводком совсем маленьких поросят. А еще он застрелил оленят. Вот ужас-то. Добычу он приволакивает только по ночам. И точно могу сказать: уже давно никто не охотится вместе с ним. От него отвернулись даже те, кто бьет зверя, чтобы прокормиться. Эрбье исключили из охотничьего союза Ордебека.

— Значит, у него десятки врагов, мадам Вандермот.

— Ну, во всяком случае, к нему никто не ходит.

— Думаете, охотники надумали его убить? Так? Или, может, противники охоты?

— О нет, комиссар. Это был кто-то другой.

После недолгой передышки у женщины начался новый приступ страха. Но боялась она уже не стеллажей с папками. Адамберга сейчас интересовал только этот необоримый ужас, въевшийся в ее душу, а дело Эрбье явно не стоило того, чтобы тащиться сюда из нормандской глуши.

— Если вы ничего не знаете, — устало проговорил он, — или вам запрещено об этом говорить, то я не смогу вам помочь.

В дверном проеме майор Данглар энергично жестикулировал, пытаясь привлечь его внимание. Есть новости о восьмилетней девочке, которая убежала в Версальский лес после того, как разбила бутылку с соком о голову брата своего дедушки. Тот успел добраться до телефона и только потом потерял сознание. Адамберг дал понять Данглару и женщине, что его рабочий день заканчивается. На носу летние каникулы, через три дня в Конторе останется всего треть сотрудников, надо было побыстрее закрывать текущие дела. Женщина поняла, что у нее осталось совсем мало времени. В Париже все надо делать по-быстрому, викарий ее предупреждал, и хотя маленький комиссар был с ней приветлив и терпелив, это ничего не меняет.

— Лина, моя дочь, — быстро проговорила она, — видела Эрбье. Она его видела за две недели и два дня до того, как он исчез. Она рассказала об этом хозяину, на которого работает, и в конце концов об этом узнал весь Ордебек.

Данглар опять разбирал папки с бумагами, на его высоком лбу обозначилась складка — знак недовольства. Майор видел Вейренка в кабинете у Адамберга. Какого черта он там делал? Он подпишет заявление? Вернется на службу? Решение надо было принять сегодня вечером. Данглар остановился у ксерокса и погладил огромного кота, разлегшегося на крышке, как будто прикосновение к мягкой шерсти могло его утешить. Причины его антипатии к Вейренку были постыдными. Какая-то глухая, неотступная, почти женская ревность, упорное нежелание подпускать этого человека к Адамбергу.

— Нам надо будет поторопиться, мадам Вандермот. Ваша дочь видела Эрбье и что-то навело ее на мысль, что он будет убит?

— Да. Он истошно вопил. И, кроме него, там было еще трое. И все это происходило ночью.

— Там была драка? Из-за олених и оленят? Во время какого-то собрания? Праздничного ужина охотников?

— О нет.

— Приходите завтра или послезавтра, — подвел итоги Адамберг, направляясь к двери. — Приходите, когда сможете говорить.

Хмурый Данглар ждал комиссара, сев на угол своего стола.

— Нашли девочку? — спросил Адамберг.

— Ребята обнаружили ее на дереве. Забралась на самую верхушку, как маленький ягуар. Держит в руках песчанку и ни за что не хочет отдавать. Песчанка выглядит отлично.

— Что такое песчанка, Данглар?

— Это такой маленький грызун вроде полевой мыши. Дети их обожают.

— А девочка? В каком она состоянии?

— Примерно в таком, как ваш голубь. Еле живая от голода, жажды и усталости. Сейчас она в больнице. Одна из сестер отказывается входить в палату из-за песчанки, которая юркнула под кровать.

— Девочка объяснила почему?

— Нет.

Данглар отвечал неохотно, думая о чем-то своем. День выдался неподходящий для болтовни.

— Она знает, что брат ее дедушки остался жив?

— Да. От этого известия она вроде бы испытала облегчение и одновременно разочарование. Они жили там вдвоем неизвестно с каких пор, и она ни разу не переступила порог школы. И мы теперь совсем не уверены, что он действительно брат ее дедушки.

— Ладно, отправим группу в Версаль для расследования. Скажите лейтенанту, который займется этим делом, чтобы он не убивал песчанку. Пускай ее посадят в клетку и кормят.

— Это так важно?

— Разумеется. Возможно, этот зверек — единственное, что у нее есть в жизни. Секундочку.

Адамберг торопливо направился в кабинет Ретанкур, которая как раз смачивала голубю лапы водой.

— Вы его продезинфицировали, Ретанкур?

— Не все сразу, — ответила Ретанкур. — Сначала надо было спасти его от обезвоживания.

— Отлично. Веревку не выбрасывайте, я хочу отдать ее в лабораторию. Жюстен уже договорился с экспертом, он сейчас придет.

— Он меня обкакал, — невозмутимо сообщила Ретанкур. — А что от вас нужно этой маленькой женщине? — спросила она, показывая на дверь кабинета.

— Ей нужно сказать мне нечто такое, чего она не хочет говорить. Это воплощенная нерешительность. Она уйдет сама либо ее выставят, когда будут закрывать помещение.

Ретанкур полупрезрительно пожала плечами: нерешительность была абсолютно чужда ее стилю поведения. Вот почему быстротой реакции она далеко превосходила всех остальных сотрудников Конторы, а их было двадцать семь человек.

— А Вейренк? Он тоже никак не может решиться?

— Вейренк решился уже давно. Легавый или учитель: что бы вы предпочли? Учительство — добродетель, которая нас озлобляет. Ловля преступников — порок, который вырабатывает в нас гордыню. А поскольку от добродетели отказаться легче, чем от порока, то выбора у нас нет. Я еду в Версаль, в больницу, пообщаться с так называемым братом дедушки.

— Что будем делать с голубем? Я не могу взять его домой, у моего брата аллергия на птиц.

— Брат живет у вас?

— Да, временно. Его выставили с работы, он украл в гараже ящик болтов и машинное масло.

— Сможете вечером принести его ко мне? В смысле, голубя?

— Смогу, — проворчала Ретанкур.

— Будьте осторожны, по саду бродят кошки.

Рука маленькой женщины робко легла ему на плечо. Адамберг обернулся.

— Той ночью, — медленно проговорила она, — Лина видела, как проехало Адское Воинство.

— Кто?

— Адское Воинство, — негромко повторила женщина. — И с ними был Эрбье. И он кричал. И трое остальных тоже.

— Это такое объединение? Организация, как-то связанная с охотой?

Мадам Вандермот недоверчиво взглянула на Адамберга.

— Адское Воинство, — произнесла она тихо-тихо. — Дикая Охота. Вы что, не слышали об этом?

— Нет, — сказал Адамберг, стойко выдерживая ее изумленный взгляд. — Зайдите в другой раз и объясните мне, что это такое.

— Неужели вы даже названия этого не слышали? «Свита Эллекена»? — прошептала она.

— Нет, к сожалению, — сказал Адамберг, входя вместе с ней в кабинет. — Вейренк, вы слышали про компанию ребят под названием «братское воинство»? — спросил он, засовывая в карманы ключи и телефон.

— Адское, — поправила женщина.

— Да. Дочь мадам Вандермот видела пропавшего в их компании.

— И не только его, — уточнила женщина. — Еще Жана Глайе и Мишеля Мортамбо. Там был и четвертый, но дочка его не узнала.

На лице Вейренка отразилось крайнее удивление, а затем его верхняя губа приподнялась в полуулыбке. Он был похож на человека, которому сделали нежданный подарок.

— Ваша дочь правда это видела?

— Конечно.

— Где именно?

— Там, где оно проезжает в наших краях. На Бонвальской дороге, в Аланском лесу. Оно всегда проезжает там.

— Это напротив дома вашей дочери?

— Нет, она живет в трех с лишним километрах оттуда.

— Она специально пошла туда посмотреть на них?

— Нет, что вы. Лина девушка здравомыслящая, рассудительная. Просто она оказалась там, вот и все.

— Ночью?

— Оно всегда появляется ночью.

Адамберг вывел маленькую женщину из кабинета, предложив ей зайти завтра или позвонить в другой раз, когда у нее оформится более четкое представление обо всем этом. Вейренк, покусывая ручку, остановил его.

— Жан-Батист, — спросил он, — неужели ты не никогда не слышал об этом? Об Адском Воинстве?

Адамберг покачал головой и быстро пригладил пальцами волосы.

— Тогда спроси у Данглара, — не отставал Вейренк. — Эта тема его очень заинтересует.

— Почему?

— Потому что, насколько я знаю, это предвещает какие-то потрясения. Может быть, даже великие потрясения.

На лице Вейренка снова возникла полуулыбка, и вдруг, словно вдохновленный вторжением Адского Воинства, он поставил свою подпись под заявлением.