Беретта промелькнула в воздухе: вытащив из кармана, я быстро швырнул ее Кумали. Поймав пистолет, та с удивлением взглянула на меня.

– Если со мной что-то случится, – сказал я, – человек в Бодруме не станет слушать никаких объяснений. Он тут же застрелит няню. В ваших интересах сделать все возможное, чтобы я остался жив. Вы меня поняли?

Кумали уже готова была кивнуть в знак согласия, но тут вмешался ее брат:

– Эта работа не для Лейлы: она ведь женщина. Отдайте пистолет мне.

Я недоверчиво уставился на него, но сдержал свои эмоции. Нечто подобного и следовало ожидать, зная историю его семьи и религиозные убеждения саудовца.

– Нет, – заявил я.

– Вы знаете, что я был моджахедом, – попытался он убедить меня. – Я убивал людей и стреляю лучше сестры.

– Нет, – решительно повторил я. – Я вам не доверяю. Кроме того, вы послужите приманкой.

Эти слова вызвали у Сарацина недоумение, но объяснять, что` я имел в виду, времени не было. Повернувшись к Кумали, я спросил:

– Случалось ли вам убивать?

– Никогда в жизни.

– А теперь придется.

Мое заявление явно не вызвало у нее энтузиазма, и я сказал:

– Думайте не о том, что вы стреляете в человека, а о том, что спасаете племянника.

Я велел Кумали быстро занять позицию за грудой камней: это обеспечит ей укрытие, а трое мужчин оттуда будут видны как на ладони.

– Ваша цель – старик, – пояснил я Кумали. – Реакция у него замедленная, да и оружие не самое лучшее. А двух остальных я постараюсь снять из автоматического пистолета. Я буду сидеть, а приманка – стоять, делая вид, что допрашивает меня. Открывайте огонь в тот момент, когда увидите, что я прилег на плечо. Цельтесь в грудь Николаидису, а когда он упадет, продолжайте стрелять. Лишний шум не помешает.

Я схватил полированную стальную крышку морозильника и прислонил ее к упавшей колонне. Опустившись на землю, облокотился на ванну, частично подставив спину противнику.

Наемники вряд ли заподозрят неладное, когда увидят меня в лежачем положении, отвернувшегося от них. Во всяком случае, пистолета на моих коленях уж точно не заметят. Полированная крышка – это, конечно, не зеркало, но свою роль она сыграет: даст мне ясную картину поля боя и позволит увидеть точное местоположение трех приближающихся бандитов.

Кумали прошептала:

– Идут!

Я ждал, сняв «SIG» с предохранителя и надеясь, что женщина-коп не забыла проделать то же самое. Сарацин стоял рядом. Я с трудом дышал – искалеченный человек, чьи глаза неотрывно смотрели на полированную стальную крышку морозильника.

И вот в ней возникли отражения Николаидиса и двух других бандитов. Сосредоточившись, я ждал момента, который снайперы называют «максимально убойным». Четыре секунды, три…

Солнце слегка сдвинулось, и его прямые яркие лучи упали на разбитую кровлю, осветили верхушку холодильника. Резкая вспышка света привлекла внимание троих мужчин.

Николаидис был достаточно наблюдателен, чтобы заметить: стальная крышка передвинута. Прищурившись, он обнаружил, что я наблюдаю за ними, и крикнул, чтобы предупредить об этом албанцев, а сам, отбежав в сторону, вытащил пистолет.

Упав на плечо, я перекатился в положение для стрельбы. Кумали открыла огонь из беретты, но не сумела подстрелить ни стремительно ретировавшегося старика, ни кого-либо еще.

А я извивался в грязи, пытаясь поймать в прицел Культуриста, крича от пронзительной боли, отдававшейся из изувеченной ноги в грудную клетку, тоже поврежденную. Бандит наводил свой автоматический пистолет на ванну с водой, собираясь изрешетить пулями все окружающее пространство.

Сарацин, лишенный оружия, бежал к куче камней, чтобы укрыться там от огня.

Лежа на спине, я пытался пристроить сильно распухший палец к спусковому крючку, но мне никак не удавалось нащупать его. В отчаянии я все-таки сумел как-то выпустить в Культуриста три пули. Уверен, что при нормальных условиях уже первый выстрел поразил бы цель, но в сложившихся обстоятельствах две пули прошли мимо. Лишь третья угодила ему в пах. Рана едва ли была смертельной, но дистанция, разделявшая нас, оказалась так мала, что Культуриста с силой отбросило назад. Выронив свой «скорпион», бандит схватился за то, что осталось от его гениталий.

Кумали, выпуская в быстро перемещающегося Николаидиса одну пулю за другой, вряд ли видела картину боя во всей полноте. В старого Быка она так и не попала, зато угодила в горло его помощнику. Тот рухнул на землю.

Она продолжила стрельбу по Николаидису, который бежал к ванне с водой. Пули разбрызгивали грязь вокруг меня.

Господи Исусе! Мне надо было крикнуть, чтобы предупредить Кумали, но вряд ли она бы что-нибудь услышала: все заглушали пронзительные вопли Культуриста, тщетно пытавшегося остановить кровь, хлещущую из его паха. Я пытался откатиться в безопасное место, которое не простреливалось, но получил удар сзади. Сильная боль пронзила мягкую ткань плеча: одна из пуль, беспорядочно выпускаемых Кумали, попала в меня.

Я сумел встать на одно колено, целясь в размытые очертания так пока и не задетого ни одной пулей Николаидиса. Проклиная свой дурацкий палец, который никак не мог нажать на курок, я видел, как трясется моя левая рука, поддерживавшая ствол.

Все же сумев каким-то чудом выжать четыре выстрела, я лишь ранил старого Быка в ногу, опрокинув его на землю. Пистолет выпал из рук грека. Я перекатился, сменив позицию, понимая, что надо быстрее кончать со всем этим, иначе у меня просто не останется сил. И тут я увидел, что Культурист, хоть и пораженный в самое уязвимое для мужчины место, тянется к своему «скорпиону».

Я выстрелил без промедления, впервые оказавшись на высоте: обе пули угодили ему в грудь – нельзя сказать, что стрелял я безупречно, но все-таки в конце концов сумел убить его.

Николаидис, лишенный оружия и обливающийся кровью, увидев, как рухнул Культурист, растянулся в грязи. Грек поднял на меня свои удивленные, полные ненависти глаза. Наверное, думал, что все пройдет легко: небольшая утренняя работенка, не более того. Однако мне удалось выдержать пытку погружением в воду, натравить на него людей, захвативших меня в плен, да еще уложить двух его помощников.

– Кто ты такой, черт тебя дери? – прорычал грек.

Его глаза остановились на пистолете, лежавшем неподалеку. Мне вспомнилось, с какой силой он бил меня молотом по ноге, как улыбался, когда колотил по моей искалеченной ступне стальным носком своего башмака.

– Меня называли Синим Всадником, – ответил я. – По моему приказу был убит Кристос на острове Санторини.

Лицо Николаидиса исказила гримаса. Он был так близок к тому, чтобы отомстить за сына, и проиграл? Грек взвыл и, собрав последние силы, отчаянно рванулся к пистолету. Я выстрелил дважды и, на этот раз попав точно в голову, разнес Патросу череп.

Я отвернулся: не испытываю ни малейшего удовольствия, отнимая чью-то жизнь, пусть даже и такого мерзавца, как он. Если я однажды почувствую нечто подобное, значит пришло время навсегда уходить из этой профессии. Я сместил дуло пистолета в сторону Кумали: она была вся мокрая от пота. Выброс адреналина оказался, по-видимому, столь сильным, что женщина едва осознавала случившееся. Я велел ей удалить обойму из беретты.

– А теперь возьмите оружие за ствол, направьте его в землю и нажмите на спусковой крючок три раза.

Я должен был удостовериться, что патронов там не осталось.

– Бросьте пистолет на землю.

После этого я велел ей проделать ту же процедуру с двумя автоматическими пистолетами и оружием Николаидиса.

– Принесите все обоймы мне.

Кумали собрала их, и я сунул патроны в карман. Теперь, когда оружие было отделено от боеприпасов, я указал на лежавшие на земле наручники. Ключ оставался в замке.

– Наденьте их на него, – велел я, кивнув на Сарацина.

Он вылез из-за кучи камней и привалился к ванне, наверняка погруженный в пучины отчаяния, спрашивая себя, почему Аллах покинул его в этот час.

– Защелкните наручники за спиной брата, – приказал я Кумали.

Она подчинилась, и тут я увидел, что орды мух кружат над трупами. С такой же яростью разведки полудюжины стран набросятся на Сарацина, подумал я.

Аль-Нассури поднял голову и взглянул на меня. Я по-прежнему держал его под прицелом пистолета. Другой рукой я рвал рубашку на полосы, чтобы наскоро перевязать плечо и остановить кровотечение. Наши глаза встретились. Мы оба знали: если у саудовца и остался впереди какой-то отрезок жизни, нового шанса дописать свой том истории злодеяний у него уже не будет.

– Я люблю его, – просто сказал он, имея в виду своего сына.

– Знаю, – ответил я. – Это единственное оружие, которое у меня было против вас.

Кумали отдала мне ключ от наручников, и я положил их в тот же карман, где лежали патроны. Я туго стянул бинт зубами и завязал концы. Кровь теперь едва сочилась. Я вытащил телефон Кумали – три минуты были на исходе – и прохрипел в трубку:

– Эй, вы на связи?

– Боже правый! – сказал Бен, слышавший через микрофон мобильника всю эту пальбу. – Сколько там у вас убитых?

– Трое. Все закончилось. Освободите мальчика и няню.

Брэдли сообщил мне, что у няни подогнулись колени и она уже падала, но он успел обрезать веревку и спасти ребенка. Я повернулся к Сарацину и его сестре. По выражению моего лица они поняли: мальчику и няне опасность больше не угрожает.

Сарацин, сидевший в грязи рядом с ванной с заведенными за спину руками в наручниках, склонил голову. Я понял, что он молится. Кумали вздрогнула, словно очнувшись от забытья, и разрыдалась, отдавшись во власть волны облегчения.

Я уже собирался прервать связь с Беном, поскольку предстояло сделать еще один очень важный звонок, но лихорадка все больше охватывала меня. Голова кружилась, однако в этом беспорядочном вихре необходимо было выяснить еще один нюанс.

– Вы стали бы убивать няню? – спросил я Брэдли.

Он ничего не сказал, и это само по себе было красноречивым ответом.

– А вы? – поинтересовался он.

– В этом и заключается разница между нами, Бен, – мягко произнес я. – Вот почему я создан для этой работы, а вы – нет. Я бы, конечно, выстрелил.

Содрогаясь, и не только от лихорадки, я дал отбой и жестом подозвал Кумали. Господи, я не мог идти сам: был настолько опустошен и измучен болью, что едва стоял, нуждаясь в опоре. Женщина поддерживала меня с одной стороны, так что я мог не ступать на изувеченную ногу. Я повернулся к Сарацину:

– Если вздумаете напасть на меня – застрелю обоих.

Он кивнул, и мы встретились взглядами в последний раз. Наши жизни теперь обрели иное направление.

Я ничего не сказал Сарацину, да и слов для него у меня не было. Велел Кумали идти, оставив брата в грязи, скованного наручниками. Ключ от них лежал у меня в кармане, оружие стало бесполезным. Я точно знал: из этих руин можно выбраться только водным путем, единственный катер будет в моем распоряжении. Понимая, что Сарацин оказался в ловушке, я был уверен: не пройдет и двадцати минут после моего следующего звонка, и сюда нагрянет толпа сотрудников дюжины спецслужб. Арестовав его, эти люди вряд ли смогут еще что-то предпринять: им уже не нужно будет распутывать заговор, искать преступную сеть, выслеживать злодеев. Тихое убийство Америки почти свершилось.

Я стал поспешно нажимать на клавиши дрожащими распухшими пальцами, лихорадочно пытаясь вспомнить номер, который был в моем разбитом телефоне.

Волоча за собой изувеченную ногу, я двинулся в темноту по осыпающемуся проходу, опираясь на Кумали. Как выяснилось впоследствии, я все-таки не учел одного обстоятельства и потом всю оставшуюся жизнь мучился вопросом: как, ну как я мог совершить такой промах?