С того места, где я лежал, мне было хорошо видно, как Кумали вбежала в полосу света, сжимая в руке сотовый телефон. На лице ее был написан страх. Брат ринулся к ней.

Какое-то мгновение я гадал, что произошло. Мне казалось, что наш план провалился, к тому же я находился в таком состоянии, что было трудно свести воедино даже самую элементарную информацию. Я совсем упустил из виду, что Брэдли жив, не помнил даже, что всего один телефонный звонок еще может спасти меня и всю нашу миссию.

Я в замешательстве наблюдал эту сцену, пытаясь совладать с болью в ноге и запястьях. Кумали, подбежав к брату, сунула ему мобильник. Сарацин говорил по-арабски, но было понятно, что он спрашивал у сестры, что происходит. Хватая ртом воздух, она лишь показала на телефон. Сарацин взглянул на экран…

На него глядел его любимый сын, явно не понимающий, что происходит, но донельзя перепуганный. По лицу малыша струились слезы, но, поскольку его снимали, он изо всех сил старался улыбнуться. На его шею была надета петля.

Сарацин разглядывал этот кадр, и его вселенная рушилась, основы его миропонимания были поколеблены. Он бросил на меня быстрый убийственный взгляд. Кто-то посмел угрожать его ребенку?! Да он сейчас…

И он ринулся ко мне. Глаза Сарацина горели гневом, и тут в моем воспаленном сознании все вдруг встало на свои места. Был, был телефонный звонок, которого я с таким нетерпением ждал, так долго высчитывая, когда же он наконец раздастся! Лишь это могло объяснить отчаяние женщины и гнев Сарацина…

Брэдли все-таки дозвонился до Кумали!

Я попытался сесть поудобнее, но не сумел, потому что все еще был привязан к доске. Несмотря на очередной приступ боли, я вспомнил, как репетировал предстоящий разговор в номере отеля, когда мое тело и разум были еще целы, а ужас казался чувством, которое испытывают другие, мне же совершенно несвойственным. Я правильно угадал: самым опасным моментом будет тот, когда Сарацин поймет, что его одурачили и жизнь сына висит на волоске. Охваченный яростью, он может наброситься и убить любого, кто окажется рядом. Порывшись в закромах памяти, я вспомнил, что должен сказать.

– Ведите себя разумно, тогда сможете спасти сына, – произнес я, запинаясь.

– Откуда вам известно, что это мой ребенок?! – взревел он.

– Вы спасете его, если захотите, – повторил я без лишних объяснений.

Кумали пришла в себя настолько, что гневно закричала на брата, мешая арабские слова с английскими. Она требовала, чтобы тот, не теряя времени, спросил у меня, как им поступить, чтобы спасти мальчика. Сарацин не сводил с меня взгляда, не зная, поддаться ли гневу или руководствоваться логикой.

– Ты только посмотри сюда! – кричала женщина. – Взгляни на своего сына!

Она приблизила телефон к его лицу, и он снова увидел мальчика. Сарацин повернулся ко мне и потребовал:

– Объясните немедленно, что происходит!

– Поговорите с человеком, которого видите в телефоне.

Сарацин, кипя от злобы, взял мобильник и заговорил по-английски.

– Кто вы? – спросил он, пытаясь сдержать свои эмоции.

Я знал, что Брэдли, как мы и планировали, никак на это не отреагирует. Он лишь велит Сарацину посмотреть видеоклип, который ему сейчас отправят. В первом кадре будут часы, как доказательство того, что мы его не обманываем и это не инсценировка. Все происходит прямо сейчас.

Сарацин уставился на дисплей мобильника. Увидев часы, он пошатнулся. Сестра, стоявшая рядом, вцепилась в него, выкрикивая что-то на смеси арабского и турецкого. Камера продемонстрировала, что один конец веревки привязан к латунному болту, которым некогда был закреплен кухонный абажур. На другом конце его имелась петля, обвитая вокруг шеи мальчика. Он стоял на плечах тучной, обливающейся по`том няни. Когда ее слабые колени не выдержат нагрузки и подогнутся, она упадет и петля сдавит шею ребенка.

Сцена была ужасной. Неудивительно, что Брэдли так горячо возражал против этого, но мне требовалось нечто действительно шокирующее, чтобы у Сарацина не было времени на размышления и ответные действия. По правде сказать, я не мог приписать себе честь (если такое слово здесь вообще уместно) этого изобретения. Много лет назад я прочитал, что во время Второй мировой войны японские солдаты заставляли отцов семейств в оккупированных ими странах держать вот так, на плечах, своих детей с петлей на шее. А матери должны были наблюдать, как их мужья в конце концов падали, не выдерживая подобной нагрузки. Конечно, для японцев это было просто развлечением, своего рода спортом.

Сарацин опустил руку с мобильником и с ненавистью посмотрел на меня. Он словно прирос к земле. Что касается Кумали, она подлетела ко мне, готовая вцепиться ногтями и разорвать на части мое и без того израненное лицо. Сарацин оттащил сестру назад. Он мучительно думал, глаза его блуждали по обвалившимся стенам. Это более красноречиво, чем даже прутья клетки, говорило о том, в каком капкане он оказался. Мой интеллект наконец заработал: я знал, что необходимо усилить давление, чтобы не дать ему ни малейшего шанса порвать страницы написанного мною сценария.

– Я и мои люди не потерпят промедления, – заявил я. – Послушайте, что вам скажут по телефону.

Так и не выйдя из состояния шока, Сарацин, как робот, поднял к уху мобильник и услышал на другом конце истерические женские рыдания. С ним заговорили по-турецки. Он был в замешательстве, поскольку не знал этого языка, и отдал телефон сестре.

Кумали стала переводить сказанное на арабский, но я остановил ее, приказав говорить по-английски.

Лейла объяснила брату, что это няня.

– Она уже едва стоит на ногах и молит о помощи. Говорит, что, даже если мы не сможем выручить ее из беды, необходимо спасти ребенка.

Кумали схватила брата за рубашку, теряя контроль над собой:

– Скажи мне во имя Аллаха, что ты натворил? Во что ты нас всех втянул?

Он отбросил руку сестры, и она отшатнулась назад, тяжело дыша, с яростью глядя на него.

– По нашим расчетам, няня в состоянии продержаться еще шесть минут, – сказал я. – Конечно, мы можем ошибиться. Тогда у вас осталось меньше времени.

Я сочинил это по ходу дела, но в подобных чрезвычайных обстоятельствах никто даже не стал возражать мне. Сарацин еще раз взглянул на экран мобильника, потом на меня. Я видел, что он дрогнул, не зная, что предпринять.

– Вы отец мальчика, – произнес я. – Ваша обязанность – спасти его.

Очень давно, еще в Женеве, я понял, что любовь – не слабость, а источник силы. И вот теперь я поставил все на эту карту. Сарацин по-прежнему молчал, стоя на месте, неспособный что-либо придумать или решить. Ему предстояло сделать мучительный выбор между осуществлением своего грандиозного плана и жизнью любимого сына.

И надо было заставить его принять нужное мне решение. Порывшись в памяти, я нашел нужные слова:

– Какова цена обещания, особенно если человек дает его умирающей жене? Неужели вы нарушите свою клятву, данную перед лицом Аллаха?

Он уставился на меня в испуге, лихорадочно хватая ртом воздух:

– Откуда вам это известно?! Кто рассказал вам про сектор Газа?

Я не ответил, и Сарацин отвернулся от нас обоих. Он оказался во тьме, пытаясь отыскать выход из ловушки, в которую угодил. Я был уверен, что в это мгновение саудовец думает о своей умершей жене, о последней ниточке, связывавшей его с любимой, – их маленьком сыне, и об обещании защитить его, которое он дал ей и Аллаху.

Даже плечи Сарацина обвисли от этих тяжких дум. Когда он заговорил, в голосе его неожиданно прозвучала подлинная боль.

– Чего вы хотите? – спросил он, повернувшись ко мне. – Скажите, что я должен делать?

Кумали, облегченно рыдая, обняла брата.

– Мне нужно сообщить человеку, который вам звонил, что я жив. Развяжите меня.

Сарацин колебался, понимая, что, если он подчинится, обратного пути не будет, но у него уже не оставалось времени на размышления. Кумали, подойдя ко мне, сняла кожаные ремни, которыми я был привязан к доске, вытащила ключ и разомкнула наручники.

Они упали на землю, и я едва не лишился чувств от нахлынувшей боли, когда кровь стала вновь потихоньку циркулировать в моих распухших запястьях. Я сумел ухватиться за край ванны и подтянулся. Стоило мне наступить на разбитую ногу, как взорвались резкой болью поврежденные нервные окончания, и я чуть было снова не оказался в грязи, но как-то сумел устоять и протянул руку за телефоном.

Сарацин передал мне мобильник, но я, вместо того чтобы воспользоваться им, потребовал:

– Оружие!

Они отдали мне свои пистолеты. У Кумали была стандартная полицейская беретта, у Сарацина – швейцарский «SIG-1911», самое лучшее оружие, которое можно купить на черном рынке.

Беретту я сунул в карман, а «SIG» оставил в руке. Пальцы сильно распухли, и я отнюдь не был уверен, что в случае необходимости сумею выстрелить. Ступив на изувеченную ногу, я вновь ощутил приступ тошнотворной боли и взялся за мобильник.

– Бен? – Мой голос хрипел и дрожал; наверное, его было трудно узнать.

– Это вы? – спросил он.

Голос друга, который я уже не надеялся услышать, взволновал меня. Мгновение я молчал, только теперь осознав, что был на волосок от смерти.

– А кто ж еще? Включаю микрофон, Бен, – продолжал я, пытаясь вспомнить подробности нашего тщательно разработанного плана. – Вы будете слышать, что здесь происходит. Если со мной что-то случится, стреляйте в няню.

Убедившись, что Сарацин и Кумали приняли это к сведению, я дал отбой. Несмотря на недавние провалы в сознании, я понимал, что действовать надо быстро. И, повернувшись к женщине, сказал:

– Идите в туннель, спрячьтесь там и наблюдайте за берегом. Когда увидите, что ваши сообщники возвращаются, сразу же предупредите. Помните: если вы вздумаете вместе с ними напасть на меня, тот человек в Бодруме сразу услышит это. Вы знаете, чту он тогда сделает.

Она кивнула и убежала, стремясь как можно лучше выполнить мое задание, отчаянно желая спасти мальчика. Кумали была настолько этим озабочена и так сильно испугана, что вряд ли даже поняла: отныне она мой ближайший союзник.

Я повернулся к Сарацину, зная, что, какие бы муки уже ни вытерпел, самое трудное впереди: надо заставить его сказать мне правду и не дать себя запутать выдумками и дезинформацией.

– Мое имя Скотт Мердок, – произнес я, преодолевая страшную боль. – Я агент американской разведки. Мне нужно задать вам несколько вопросов.