Музыка разрывала просторный танцевальный зал подобно набирающему силу циклону. Доносившаяся из динамиков орущая какофония больно давила на барабанные перепонки Лопеса. Он находился рядом со сценой и смотрел, как певица в расшитом блестками платье русалки виляла своей массивной кормой и стонала в микрофон какие-то слова, которые Лопес не слышал. За спиной девицы музыкант на бонгах продолжал свое соло, и в свете прожекторов было видно, как потоки обильного пота стекали с его вытянутого коричневого лица на кожу барабанов. После окончания соло некоторые танцоры слабо похлопали. Потом вступили медные. Своей виртуозностью трубач вызвал у всех головную боль, и девица, с которой танцевал Лопес, затряслась от восторга, когда наконец вновь заиграли лейтмотив. Певица проорала: «Анабакоа-коа-коа-коа!» Лопес вытер пот со лба; его костюм буквально промок насквозь, а это, как известно, вредит мохеру. От этого материал морщится, и костюм потом приходится сдавать в химчистку, а постоянные химчистки означают смерть шикарному отливу материала. К облегчению Лопеса, этот ансамбль закончил, и на сцену начали взбираться новые музыканты. Девица постояла немного, затем подмигнула. Пот масляной пленкой сиял в ложбинке между грудями. Лопес успел выучиться в Америке основам гигиены и учтиво предложил свой носовой платок. Девица вытерла щеки и грудь и вернула насквозь промокший платок. Лопес убрал его в карман, а девица покачала головой, показывая, что с нее достаточно танцев, и положила тощую кошачью лапу Лопеса себе на талию, намекая на тайные удовольствия, которые обещали ее изгибы.

Вокруг гардероба собралась толпа; там девушка — специалистка по терянию плащей и шляп — вела локальную войну с двумя девицами с обнаженными плечами, рассказывающими о потерянных номерках мужчине в смокинге цвета электрик, в достойной осанке которого чувствовался помощник управляющего, короче, человек, привыкший яростно пререкаться с девицами без сопровождения. Лопес уверенно протянул свой номерок. Невозможно смутить человека, в чьем кармане лежат четыреста пятьдесят долларов, человека, который, возможно, на следующей неделе станет владельцем бара в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, человека, которому судьбой было суждено вызывать уважение родных и друзей, который возвращался на родину с деньгами и положением. Лопес уже видел себя идущим упругой походкой выпускника Уэст-Пойнта с устремленным вперед взглядом мимо полей сахарного тростника, на которых он работал мальчишкой. Старик управляющий, объект детской ненависти Лопеса, вероятно, захочет завести с новым Лопесом, бизнесменом и капиталистом, разговор, но Лопес просто окинет его свирепым взглядом, не ответит на приветствие и сделает то, о чем всегда мечтал: плюнет на его ботинки. Бросив монету, Лопес получил плащ девицы из тонкого габардина. Он накинул его ей на плечи, и они спустились по лестнице в полутемный вестибюль, где еще один заместитель управляющего, ростом с гориллу, дружески трепался с былым дружком Лопеса Марио. Лопес почувствовал, как его дернули за рукав, и сердито обернулся к Марио.

— Не трогай мундир, идиот.

— Рафаэль в сортире. Мы только что купили пятьдесят пакетов, собираемся заняться делом.

— Я этим не пользуюсь, — ответил Лопес.

— Я думал, ты возьмешь пакетик. У меня есть с собой. Мы собираемся распродать их, как горячие пирожки. Заплатил — бери и уноси ноги от прилавка.

Лопес внимательно посмотрел на него.

— Это мусор для животных вроде тебя.

— Настоящий, добротный героин. Ни грамма сахара. Все запечатано, парень, запечатано.

— Кто этот твой друг? — спросила девушка.

— На кого он похож? Испанский кретин. Безмозглый. — Лопес швырнул Марио гривенник. — Возьми, дружок, хлебни пива. Похоже, оно тебе не помешает.

Лопес с удовольствием вдохнул ночной аромат Бродвея.

— Как насчет того, чтобы заскочить в «Терезу»? — предложил он.

— Разомнемся в кроватке? — спросила девица, вызывающе усмехаясь.

— Что ж, посмотрим. Мой аппарат действует, это уж точно.

— Ну?

— Я его каждый день смазываю.

— Пилюли глотаешь?

— Никогда не притрагивался. От них у моего брата в прошлом году потекло.

Забравшись на заднее сиденье такси, Лопес расстегнул ширинку.

— Ты торопишься?

— Разомнусь, помассирую, — ответил он, откидываясь назад.

Мужчина протянул Рафаэлю десять долларов и получил препарат.

— Дружище, я сам тебе приготовлю, — сказал Рафаэль.

Он достал из кармана закопченную металлическую пробку. Рафаэль с трудом мог видеть ее. Зелье было превосходным, и он только что приложился к нему, второй раз за вечер. Перед раковинами в туалете стояли четыре удовлетворенных клиента. Двое из них вообразили себя королевскими мушкетерами и теперь фехтовали шестидюймовыми расческами; еще один безучастно разглядывал себя в покрытом слоем грязи зеркале, четвертый непрерывно кивал, стоя у писсуара и не имея сил отойти от него. Появившийся Марио наблюдал за сделкой.

— Слушай, дружок, — сказал он, — ты уже стряпаешь среди бела дня.

— Через минуту закончу, — ответил Рафаэль, поворачиваясь к покупателю, следившему за Марио.

— Сколько ты принимаешь за раз?

— Пятидолларовый пакет, — ответил мужчина.

— Ладно, отсыплю тебе половину. Это настоящий динамит, тебе может понадобиться провожатый.

Мужчина кивнул.

— У меня кончается запас, — сказал Рафаэль.

— Не беспокойся, дружок, у меня еще двадцать пакетиков.

— Потом мы сможем отправиться на авеню Авраама, — предложил Рафаэль. — Там мы тоже сможем кое-что спустить.

Рафаэль затрясся от смеха, и его рука с пробкой задрожала.

— Теперь мы с тобой вроде бизнесменов. Карманы полны капустой. Имеем свое дело. Хулио правильно сказал. Пора кончать с пуэрториканскими замашками. Говорим только по-английски. Выбиваемся в люди. Он обращался с нами, как с грязью, потому что мы этого заслуживали.

— Ты заболтался, — сказал Марио. — Отдай этому парню его долю, и сматываемся отсюда.

Мужчина шагнул к Рафаэлю за своей порцией приготовленного героина. Рафаэль протянул наркотик, но тот выбил его из рук. Рафаэль удивленно поднял глаза.

— Это ты сглупил, действительно сглупил.

Перед его глазами сверкнул металл. Сузившиеся до булавочных головок зрачки Рафаэля опустились на пол, словно в поисках источника этого сияния. Парень продолжал сжимать в руке пробку.

— Хватит, вставай к стене, — сказал мужчина.

— Это что такое, шутка? — спросил Марио, его голос задрожал. Он повернулся к Рафаэлю. — Это все ты со своими дурацкими идеями. Он нас взял. Это легаш.

Рафаэль непонимающим взглядом смотрел на молодого мужчину, которому не могло быть больше двадцати трех лет.

— Он! Он не легаш; он — один из нас. Смотри, у него пушка, он готов стрелять в нас. Но ты же один из нас, да, парень? Один из нас…

— Был. А теперь повернитесь к стене лицом.

Марио начал плакать. Стена была покрыта надписями и рисунками.

— Парень, можно я волью себе эту дозу? — взмолился Рафаэль. — Она ведь уже готова.

Мужчина взял у него из рук крышечку и вылил остатки в писсуар. Рафаэль увидел, как наркотик смешался с мочой и пеной заструился к сливу.

У дверей своего дома Барбара передумала и не стала приглашать Тедди к себе.

— Еще не поздно, — слабо запротестовал он.

— Для меня уже поздно.

— Я позвоню тебе завтра. Ты будешь свободна?

— Не знаю. Спасибо за сегодняшний вечер.

Она закрыла дверь перед его лицом — не нарочно, понял Тедди, но результат получился тот же. Он попытался разглядеть через матовое стекло, направилась ли Барбара прямо к себе в квартиру. Не было никакой возможности доставить удовольствие молодой женщине. С точки зрения Тедди, задача была невозможной: деньги, удобства, путешествия, положение — очевидно, это не имело значения для Барбары. Больше всего его раздражала неопределенность: удалось ли ему продвинуться в глубь укрепленных линий, или же он обманывал себя и до сих пор находится там, откуда начинал, — сидя за массивным столом своего партнера, листая папку с акциями, которые за долгие годы собрала изрядно разбавленная ленью деловая активность отца Барбары и на которые молодая женщина, словно брошенная сирота, возлагала слишком большие надежды.

— Я пойду пешком, Фрэнк, — сказал Тедди. — Отгони машину.

— До дома довольно далеко, мистер Франклин.

— Если я устану, возьму такси.

— Спокойной ночи, сэр.

Тедди повернул в сторону Ист-Энд авеню и направился через небольшой сквер, раскинувшийся вдоль берега реки до Грейси Меншн. Мост Триборо был залит огнями, словно океанский лайнер, и вереницы машин неслись по нему в сторону Куинса. Тедди прошел мимо цепочки молодых парочек, сидевших на скамейках вдоль перил. Было еще только одиннадцать; воздух был насыщен признаками надвигающегося дождя. С самого начала их взаимоотношения с Барбарой отличались постоянными, быстрыми, как ртуть, донкихотскими переменами настроений и сменой планов, словно они были жрецами, служащими Богу Хаоса. Тедди согласился принять молодую женщину только как одолжение Джо Хартману, ее поверенному, который в свое время оказал ему несколько услуг. Джо никогда не держал в руках деловых отчетов ее отца, которые последний месяц его жизни переходили из рук в руки. В конце концов Хикман понял, что его брокер не отличается разумными советами, и непрерывной сменой брокеров попытался привести перед смертью свое состояние в порядок. Бросив взгляд на пачку акций, Тедди подумал, что не может вспомнить, когда в последний раз видел подобную смесь сомнительных и неудачных акций. В папке Хикмана можно было найти всю бесполезную, несостоятельную шелуху, годами болтающуюся по биржам. Компании, которыми плохо управляли, не имеющие достаточного капитала или выпускающие продукцию, которая не пользовалась и никогда не будет пользоваться спросом, — все это он собирал, как скупец собирает старые газеты, вешалки и предохранители в надежде, что когда-нибудь ему за это хорошо заплатят. Компании, изготовлявшие резисторы, медную проволоку, какое-то новое, неизвестное слабительное, утверждающие, что имеют нефтяные скважины в Канаде, урановые рудники в Венесуэле и золотые прииски в Колорадо, — всех этих неуклюжих животных, неспособных выжить, можно было найти в этом длинном списке. Начальный капитал в сто тысяч долларов теперь стоил около десяти тысяч; большинство акций появилось из каких-то дебрей и редко выставлялось на продажу, потому что совершенно не пользовалось спросом. Нечистоплотный брокер, кому простодушно доверился Хикман, завалил этим хламом наивного торговца вином, который большую часть времени дегустировал редкие вина, практически не имеющие спроса на американском рынке, который предпочитал «белое», произведенное в штате Нью-Йорк, калифорнийское шампанское и убогие, отдающие уксусом «кьянти» и «бардолинос».

Некоторые из компаний, акции которых Хикман покупал в сороковых и пятидесятых, были такими мелкими, что консультант фирмы не смог найти даже их следов в справочнике, подготовленном «Стандарт энд Пурз». Деятельность трех компаний была остановлена контрольной эмиссионной комиссией за незаконные махинации, их акции, таким образом, теперь ничего не стоили. Для Тедди было нелепо тратить свое время на эту папку, даже если бы акции еще имели какую-то ценность, потому что для человека его положения они были слишком мелкой рыбешкой. Тедди управлял своим состоянием, состоянием своих партнеров и двух общих фондов, где управляющими считались отличники Гарвардской школы бизнеса, практически ничего не понимавшие в рынке с профессиональной точки зрения и при принятии решения вынужденные полагаться на сводки и доклады о прошлогодних доходах. Таким образом, под контролем Тедди оказалось что-то в районе трехсот миллионов долларов, и поскольку его не смущало обилие нулей, всеми делами он заправлял с ловкостью и умением.

— Для брокера у вас весьма милый кабинет, — с тенью иронии произнесла Барбара во время их первой встречи.

Тедди следил за лентой телетайпа и бесстрастно ответил, не поднимая глаз:

— Я не брокер.

— Вы не смотрите на людей?

— Нет, когда я слежу за лентой.

Барбара встала и прошлась по кабинету. Помещение использовалось для заседаний правления, стены были обшиты дубовыми панелями. На стенах висело самое великолепное частное собрание, которое ей доводилось видеть за пределами музеев. Барбизонская школа была представлена своим самым знаменитым трио — Делакруа, Милле и Коро; кроме того, были два изумительных рисунка Шиеля, изображавшие женщин, выставивших напоказ волосатую срамоту, — Барбара взглянула на них с интересом и одобрением. Такие работы не ожидаешь встретить в кабинете брокера. Барбара провела рукой по стоящей на небольшом столе изысканной бронзовой статуэтке Дега, изображающей балерину.

— Как получилось так, что она не подписана? — спросила Барбара, разглядывая статуэтку.

— Я и так знаю, что это такое. Дега отлил еще три такие. Но эта первая.

— Сколько она стоит?

— А что? Вы хотите купить?

На ленте появилась надпись «БИРЖА ЗАКРЫТА».

Тедди снял модные очки в стальной оправе — даже у Барбары были такие, — и молодая женщина почувствовала, что они были подлинными и куплены не на прошлой неделе, как ее. Тедди заметил ее взгляд.

— Шестнадцатый век, Италия. Письменный стол — Англия, восемнадцатый век, называется «стол партнера». Шкафы по обеим сторонам, пьедесталы и картины — все подлинное, и если вам нужен совет по поводу антиквариата, могу ли я позволить порекомендовать вам специалистов с Третьей авеню, которые встретят вас с распростертыми объятиями?

Барбаре понравился этот выговор.

— Я его заслужила.

— Да, — он с раздражением посмотрел на нее. — Если вы покупаете антиквариат по тому же принципу, по которому ваш отец покупал акции, могу я также предложить вам найти богатого мужа и художника-декоратора? Итак, чем я могу вам помочь?

— Нашу встречу устроил Джо Хартман. Он сказал, что вы — лучший человек…

— В чем? — спросил Тедди, лукаво улыбаясь.

— Полагаю, во многом — помимо фондовой биржи.

Тедди нажал кнопку на столе, ответила его секретарша.

— Я могу посмотреть сейчас папку Хикмана?

Он нажал другую кнопку, и телетайп оказался загороженным экраном, а из щели спустилось потрясающее полотно Сера — один из набросков к «Большой миске» — и закрыло пустой простенок.

— Не все «столы партнеров» оборудованы подобным.

У Барбары проснулся интерес, и она произнесла с милым детским любопытством:

— А можно мне посмотреть все остальные штучки?

— Ну хорошо… Вот этот телефон напрямую связан с обменным залом, этот — с моим домом, этот — с моим автомобилем; это — монитор внутренней телесети, позволяющий мне наблюдать за рабочими местами брокеров; этот телевизор — для того, чтобы смотреть футбольные матчи, это — магнитофон, а это — рация, чтобы я мог при необходимости связаться со своей яхтой. — Его бледно-серые глаза цвета сигаретного пепла оживились. — У меня все кнопки кончились.

— Надеюсь.

Тедди засмеялся, и Барбаре стало уютно.

Вошедшая в комнату женщина средних лет протянула ему лист бумаги.

— Это похоже на список гандикапов большого игрока на скачках.

— Мой отец никогда не ставил на лошадей.

— В этом не было нужды. На это у него был брокер.

— Я не понимаю.

— Это все — шелуха. Бухгалтеры и консультанты изучили весь список. При всем уважении к их труду это было пустой тратой ценного времени. Всех нас, — он протянул список. — Видите эти пометки — «ПО»? Это значит, что единственной доступной информацией по этой компании является ее проспект. У некоторых компаний нет справок о доходах — значит, эти компании развалились. Пена в котле.

— Вы по-прежнему ничего не сказали. Это все ничего не стоит?

— Большая часть — да. Вашего отца водили за нос, и он так и не узнал об этом. Все очень просто. После того как вы продадите это, заплатите налог и комиссионные брокеру, у вас останется чистыми около девяти тысяч трехсот долларов.

Лицо Барбары приняло мертвенный цвет белой китайской ширмы. Молодая женщина пристально смотрела на список, на бессмысленные цифры, сокращенные пометки — шифр сумасшедшего, составленный специально для того, чтобы сбить ее с толку.

— А как вы думали, сколько это стоит?

— Я точно не знала, но думала, что-то около ста тысяч.

— Наверное, вначале так оно и было. Теперь же задача состоит лишь в том, чтобы избавиться от них. По большинству из них даже нет рыночной котировки.

— Но это же акции, и их купили на бирже, — запротестовала она.

— Видите ли, говоря по-простому, дело вот в чем: рынок, что бы вы ни взяли — золото, сталь, олово, антиквариат, жевательную резинку, можете продолжать сами, — зависит от двух вещей. Продавца и покупателя. Если у вас есть только одна составляющая, рынка не получится. Вы хотите продать эти акции, и для того, чтобы продать их, вам требуется некто, желающий их купить. Вы следите за мной?

— Надеюсь, да.

Тедди подумал, что она выглядит маленькой, напуганной и очень красивой — такие лица он встречал только на картинах: Вермеер — застывший проникающий свет, который освещал Северную Европу и делал работы голландского мастера такими трогательными, — его освещение было в самой натуре гостьи Тедди. Барбара пожала плечами.

— Как вас зовут?

— Барбара.

— Чем вы занимаетесь, Барбара?

— Я устроилась переводчиком в ООН. Начинаю с третьего января.

— Где вы бывали? Я имею в виду, помимо Нью-Йорка?

— В Европе. Путешествовала.

— Долго?

— Почти два года. Я вернулась, получив письмо от отца. Он умирал.

— Вам есть где остановиться?

— Ну. Я поселилась в «Брабурне».

— Общежитие для женщин?

— Да. В комнатах никаких приготовлений пищи и никаких джентльменов.

— Я однажды встречался с девушкой, которая жила там. В этом общежитии живет масса народу из захолустий вроде Конвея, штат Южная Каролина. Одни лентяйки, школьные учительницы и выпускницы средних колледжей.

— Вы говорите, как знаток.

— Всего лишь одна девушка оттуда. Вечер прошел в разговорах о географии, климате штата Южная Дакота и ее рецепте орехового пирога. На середине тушеной в белом вине рыбы я отключился и очнулся лишь к персикам сорта «мелба», но девушка, кажется, этого не заметила.

Наступила тишина, в течение которой Тедди обдумывал свой следующий шаг.

— Может быть, пообедаем вместе? — спросил он.

— Вы не слишком рискуете? Может быть, я буду обсуждать ливневые дожди, всхожесть зерна и «Проблемы воспитания в Новой Гвинее».

— Я же биржевой делец.

— Как и мой отец.

— Нет, не как ваш отец, — твердо произнес он. Очко в ее пользу: он был минимум на двадцать лет старше ее, а она уже знала, что он уязвим.

За обедом она сказала:

— Я никогда не ездила в «роллс-ройсе».

— Что ж, я рад, что вы перешагнули через предрассудки. Я очень огорчился бы, если бы узнал, что вы ставите мне это в вину.

— Я думаю, может быть, вы просто умнее меня.

— Вы собираетесь убедиться в этом?

Барбара не то чтобы обнадеживала его, но в то же время и не отталкивала; и где-то в этом пассивном признании того, что он стал — нет, не возлюбленным — чем-то вроде профессионального ухажера, и родилось смущение Тедди и его предчувствие тайны. Внутри его вовсе не было никакого спящего духа романтики, ждущего, когда его разбудят; максимум, на что он был способен в этом направлении, — это «рассчитанный риск», который, как правило, заключался в том, чтобы правильно «читать людей», когда требовалось принять важное деловое решение. Что же было в нем — и что Барбара вытащила на поверхность до того, как Тедди успел это заметить, пока не стало уже слишком поздно и он не превратился в форель, прыгающую за пестроокрашенной мухой, — так это предрасположенность влюбиться при подходящих условиях. Как гусеница пробуждается ото сна и превращается в бабочку, так и с Тедди произошла постепенная метаморфоза, и эта перемена, потребовавшая некоторой доли подсознательной мимикрии и камуфлирования, покрыла его, подобно новой коже.

Стоя у перил и озабоченно разглядывая суетливые движения буксиров, перегоняющих караваны барж, Тедди почувствовал, что их первая встреча ознаменовала собой конец двадцатилетнего отчуждения.

Возможно, все решил телефонный звонок, который он сделал после того, как отвез Барбару в общежитие. Делаешь один звонок, и жизнь начинает течь по другому руслу. Хотя, может быть, ей и назначено было это русло, она должна была переменить направление, разлиться на множество небольших потоков. Чтобы оправдать этот звонок, Тедди говорил себе, что они избегали деловых разговоров, Барбара — в трудном положении, и он должен подбодрить ее. Возможно, она была очень обеспокоена, но у нее хватило ума — или рассудительности? — не обсуждать дела. По крайней мере, Барбара могла хотя бы намекнуть на это, когда они пожимали друг другу руки у дверей «Брабурна», она могла сказать: «Позвоните мне, когда примете определенное решение», или же: «Я буду признательна за любую помощь». Но ничего похожего, только крепкое рукопожатие и: «Мне действительно очень понравилось, не думаю, что смогу забыть это. Напишите на моем надгробии: «Обедала с Т. Франклином. Это все, что вам требуется знать». Она говорила серьезно, и Тедди растрогался. Эта строчка была из какого-то стихотворения, которое он читал еще в школе. Барбара прошла через вращающуюся дверь и остановилась у консьержки, и старая дама в парике вручила ей ключ от комнаты, а Тедди стоял зачарованный, немного не в себе, то ли от пары крепких коктейлей, то ли не от них. Что-то случилось с ним — нечто важное, нечто, после чего требовалось время, чтобы прийти в себя.

Это нередко происходит в покере, когда открываешь пару тузов и собираешься построить банк, и вдруг тебя бьют парой шестерок; это происходит в шахматах, когда разыгрываешь хитроумное начало и обнаруживаешь, что тебе противостоит таинственная симметрия индийской защиты; но, в основном, это происходит в отношениях с людьми: берешь инициативу, затем теряешь ее и не можешь вернуть, и тебе приходится собирать все силы, чтобы защититься.

Тедди позвонил. Ему ответил печальный голос пожилой дамы. Вероятно, сидящей у входа старой девы в парике, живого свидетельства преимуществ брака. Наконец голос Барбары.

— Я в вестибюле. Телефон стоит здесь, — ответила она на его вопрос о шуме. — Все ваши знакомые из Конвея, штат Южная Каролина, шляются в туалетную комнату и обратно.

— Мы так и не поговорили о деле, — сказал Тедди.

— Вы позвонили только за этим? — В ее голосе прозвучала обида.

— Частично.

— А.

Она старалась быть искренней, а ему не удавалось избавиться от фальши, что не слишком идет влюбленным.

— Барбара, мне было так удивительно хорошо, что я не могу выразить это словами.

— Почему?

Она услышала, как он поперхнулся от недоумения.

— Что вы хотели этим сказать?

— Почему вы не можете выразить это словами? Повесьте трубку, делайте то, что вам приказали; полиция уже выезжает.

Он разразился хохотом, и молодой женщине пришлось отставить трубку от уха.

— Кто-то наступил вам на ногу?

— Нет, я смеялся.

— Вы так называете этот звук?

— Чем вы занимаетесь?

— Читаю доклад о том, как Франция собирается накачивать Алжир франками. Не верю в нем ни единому слову и думаю, что алжирцы сделают то же самое.

— Барбара, я буду помогать вам всем, чем смогу.

— Нет.

— Буду.

— Нет, вам не нужно было говорить это.

— Что ж, я сказал.

Ему нужно было какое-то время, чтобы перевести стрелки, теперь он уже выскочил на перегон.

— Сегодня я буду отмечать праздник, — сказала Барбара.

— Как?

— Как? Я собираюсь купить себе рейтузы.

— Что такое рейтузы?

— Средство от сквозняков.

— А.

— Мне сейчас придется положить трубку.

— Кому-то нужен телефон?

— Да, тут одна молодая леди — enceinte — немного озабочена тем, что хочет сделать аборт. А после двенадцати недель с ней соглашается иметь дело только одна милая цветная дама.

— Когда мне еще позвонить вам?

— Когда у вас будут лишние десять центов.

— Да… Ну, спокойной ночи.

Весь следующий день он ходил по своей конторе с улыбкой на лице. Некоторые акции, на которые он возлагал большие надежды, пошли вверх, но Тедди радовали не столько деньги, сколько то, что он сумел избавиться от всего содержимого папки Хикмана. За него он выручил девять тысяч семьсот долларов, что даже было больше, чем он рассчитывал. Получив деньги, Тедди приобрел три тысячи трехдолларовых акций новой компании по производству электронных компонентов, которую поддерживала его фирма и которые в ближайшее время должны были подняться значительно выше номинала. Тедди хочет увеличить капитал Барбары быстро, а добиться этого можно было, только вкладывая деньги во все новые перспективные предприятия и быстро перепродавая их акции. Тедди также понимал, что, хотя он никогда не признался бы в этом Барбаре, в случае неудачи этих операций он возместил бы ей весь ущерб.

Когда его автомобиль ровно в пять подкатил к «Брабурну», молодая женщина уже ждала у подъезда. Тут же стояло еще несколько девушек, которые изумленно раскрыли рты, увидев, что Барбара садится в «роллс».

— Могу я попросить вас об одолжении? — спросила она.

— Разумеется, можете.

— Если вы еще когда-нибудь приедете за мной, можно я встречу вас за углом?

— Да. А почему?

— Видите ли, когда эти клушки смотрят, как я сажусь в машину, я почему-то чувствую себя «шлю» богатого человека.

— Что такое «шлю»?

— Это из лондонского просторечия.

— И его смысл?

— Содержанка.

Барбара неожиданно задрала юбку, и рука Тедди метнулась вверх, закрывая глаза.

— Это — рейтузы. А вы можете открыть глаза, потому что все равно ничего не увидите. Они защищают не только от сквозняка.

— Понятно. А я решил, что мне досталась специальная премия.

— Тогда к чему закрывать глаза?

— Я строю из себя воспитанного человека.

— Боже мой, я и так знаю, на что вы способны. Куда мы направляемся?

— В центр, в мою контору: будем праздновать Рождество.

— Если бы я знала, надела бы бархатное платье.

— Хотите, вернемся, и вы переоденетесь?

— Нет, у меня нет бархатного платья.

— Барбара, — с серьезным лицом произнес он, — вы все время смешите меня.

— Отрада и любовь вашей старости.

— Вполне возможно.

— Конец связи.

На Бэттери нагруженный снегом ветер с ревом бил по автомобилю, но Барбара впервые за много лет чувствовала себя в безопасности. Это чувство происходило не от комфорта салона, а от того, что она была рядом с Тедди. Молодая женщина испытывала к нему искреннюю симпатию и в то же время гадала, долго ли сможет держать бизнесмена на расстоянии вытянутой руки. Она лишь знала со всей определенностью: несчастная святая Варвара, обнимая Христа, должна была чувствовать, что наконец нашла мужчину, которому могла полностью довериться.

Изогнутый нервный узел здания администрации порта, словно уворачивающегося от несущихся по Девятой авеню грузовиков к развороту Восьмой, захватил Тедди, как только он переступил порог. Было два часа ночи. Остановившись на углу у моментальной фотографии, Тедди огляделся, нет ли кого подозрительного, следящего за ним. Он доверял Лопесу, но не был уверен в его парнях: возможно, они сейчас ошиваются у кабин телефонов-автоматов или у стойки ночного кафе. Специально на такой случай Тедди захватил дополнительные пятьсот долларов. Однако парней это могло не удовлетворить. Возможно, они захотят еще, еще и еще. И когда в таком случае наступит конец? Не доведут ли его до крайности, когда придется прибегнуть к насилию? Тедди нервно кусал сухие обветренные губы. Если бы он доверил все это Фрэнку, то теперь мог бы апостолом невиновности лежать дома в кровати. Однако, хотя Тедди уверенно поручал вести другим свои дела, даже весьма важные, цену секретности он знал. А как потенциальный противник Фрэнк был бы для него значительно опаснее, чем Лопес. Фрэнк — никуда от этого не деться — знал о нем гораздо больше.

Усевшись у стойки бара, Тедди заказал черный кофе и оглядел унылые осколки человечества, готовившиеся отправиться очередным рейсом на Грейхаунд. Тедди сосчитал людей, приготовившихся путешествовать: двадцать восемь взрослых, девять детей. Были представлены все расы, кроме индейцев. Насчет национальностей уверенности не было. Тедди сосредоточился на лицах «испанской наружности». Шесть кандидатов. Двоим за пятьдесят; один лет тридцати — с семьей; одному около пятнадцати. Таким образом, оставались два парня, оба двадцати с небольшим. Оба угрюмые, с преждевременными сердитыми морщинами вокруг рта — профессиональные террористы из Центрального парка, чьи предки, вероятно, занимали высокое положение в Святой Инквизиции и передали сквозь века врожденную злобность своим дальним потомкам. Один с шумом жевал комок резинки; другой выпускал между зубов смачные плевки, истребляя этим враждебный мир, ежедневно окружавший его.

Тедди потягивал кофе, отвратительный горький напиток, с кружащимися по поверхности пятнами жира. Он подумал: возможно, ему стоит переговорить с парнями — договориться быстро и решительно. А может быть, лучше сначала убедиться, действительно ли они уезжают. Тедди подобрал экземпляр «Дейли ньюс», который валялся на соседнем стуле. Газетные строчки колониями бактерий заплясали в его руках. Газета сообщала о нанесении телесных повреждений в Бронксе, разбойном нападении на Стейт-айленд, очередном мошенничестве очередной компании, грядущих забастовках, разводе прекрасной кинозвезды, которой еще только предстояло сняться в фильме, но чье имя уже гоняли киношники по всему пространству от Джуно до Балтимора из-за недавно разошедшихся фотографий, на которых обнаженная актриса демонстрировала медузоподобные груди с нарисованными на них психоделическими рисунками. Метеослужба предсказывала температуру за восемьдесят, высокую влажность и кратковременные грозовые ливни во второй половине дня.

Стальной безжизненный голос объявил, что автобус на Вашингтон отправляется через десять минут. Часть ожидающих очнулась от дремоты. Оба парня, однако, не сделали ни движения к выходу. Один чистил ногти зубочисткой, другой свистел.

Одновременно поднявшись безо всякой видимой причины, парни направились к кабине моментальной фотографии. Жующий резинку остался снаружи, а второй зашел внутрь фотографироваться. Появившись через несколько минут, он что-то шепнул своему сообщнику, и оба быстро направились к выходу на Восьмую авеню. Бросив на стойку монету, Тедди проследовал за ними на улицу. Парни что есть мочи неслись в направлении Сорок второй улицы.

Тедди вернулся в здание вокзала. Никто не взглянул на него. Проходя мимо фотокабины, он раздвинул шторы и увидел, что ящик кассы был взломан. Тедди с облегчением обнаружил, что помыслы юнцов не поднимались выше мелкого воровства. Достав из кармана горсть серебра, он стал изображать из себя безобидного прохожего, собирающегося позвонить и медленно перелистывающего страницы в поисках нужного номера.

Тедди обнаружил ключ. Он был втиснут в переплет на странице 248. Движением волшебника, обманывающего вас перед самым вашим носом, Тедди накрыл ключ ладонью и двинулся к камерам хранения. Неизвестно почему, но он очень удивился, что ключ подошел. Ячейка пахла, словно морилка для грызунов. Достав из нее сумку, Тедди носовым платком вытер свои отпечатки с ключа.

Когда он выходил на улицу, его ноги дрожали; свободу и благосклонность удачи он обнял словно возлюбленных, восставших из мертвых. Ну кто станет показывать пальцем на путешественника, поздней ночью вернувшегося из округа Грейхаунд?

Очутившись дома, Тедди обнаружил, что слишком устал, чтобы тотчас исследовать содержимое сумки.

Заснув, он крепко проспал до семи часов следующего утра. Проснувшись, он первым делом увидел лежащую на полу сумку. С усилием поднявшись с кровати, Тедди помассировал голову, начавшую болеть, как только он открыл глаза, и засел в ванну. Включив контрастный душ, он откинулся назад в надежде успокоиться. Когда Тедди стал бриться, его руки тряслись, и он дважды порезался. Одевшись и выпив кофе, Тедди почувствовал себя лучше. Без обычного интереса он просмотрел «Нью-Йорк таймс». Когда в спальню зашел Холл, чтобы забрать поднос, Тедди торопливо запихнул сумку под кровать.

— Фрэнк спрашивает, готовы ли вы, чтобы ехать?

Было уже почти девять часов, Тедди выбился из своего распорядка.

— Через несколько минут.

Для того чтобы хотя бы более или менее тщательно изучить содержимое сумки, времени было недостаточно, и Тедди просто мельком пробежал взглядом по папкам со смятыми и скомканными листами и трем часовым катушкам с магнитофонной лентой. Он выбрал одну папку, надписанную «История болезни Лоренса Т. Гиббонса». Внутри — листы, исписанные мелким дрожащим почерком Фрера, с наклоном вправо. Понадобятся увеличительное стекло, сильный свет и катушечный магнитофон. Во внезапном порыве отчаяния Тедди запихнул содержимое обратно в сумку, которую закинул на верхнюю полку шкафа. Потом отправился в ванную мыть руки. Он понимал, что они не были грязными, но вызывали неприятное ощущение, точно к ним прилипло какое-то невидимое ядовитое вещество.

По пути Тедди едва обмолвился с Фрэнком несколькими словами. Его лицо горело и зудело, и с упрямством капризного ребенка он теребил ручки управления кондиционером. В душе Тедди не считал себя чрезмерно любопытным человеком, единственной причиной, заставлявшей его устроить это ограбление, было то, что, обладая сведениями о Барбаре, он будет лучше подготовлен к тому, чтобы помочь ей, понять ее заботы. И все же его захлестывали волны раздражающего искреннего раскаяния; Тедди хотел иметь человека, перед которым он мог бы облегчить душу — кого-нибудь, готового выслушать его раскаяние, понять его побуждение, посочувствовать затруднительному положению, в которое попал Тедди, кого-нибудь, кто отпустил бы ему грехи. У него был один такой человек — много лет назад он сказал своему сыну Робби: «Ты самый верный друг, которого только может иметь человек», и годы только усилили эту уверенность. Но одна мысль об откровенности с Робби граничила с безумием. Возможно, он нуждался в участливом ухе доктора Фрера больше, чем Барбара.

Тедди закрыл глаза и во сне поплыл к спальне, где его ждала Барбара.

— Мистер Франклин.

Кто-то дотронулся до его плеча. Тедди открыл глаза.

— С вами все в порядке?

— Что?.. — Он посмотрел в мягко-коричневые глаза. — Ночью плохо спал.

Из машины он вылез бодрым, с ясной головой.

— Эти люди вчера ночью…

Тедди не стал ждать, пока Фрэнк закончит, и бросил:

— Заедешь за мной к пяти.

Первый звонок Тедди сделал своему сыну Робби. Дожидаясь, пока их соединят, он с удовольствием вспомнил небольшую квартиру с одной спальней на авеню Содружества, в которой жил Робби. Все помещения были выкрашены в различные мягкие цвета, с которыми резко контрастировали темная мебель и ковры. Тедди никогда раньше не видел оранжевых спален, поэтому легкомысленно заметил: «Это твоя мастерская?» А Робби ответил: «Надеюсь, мне предстоит здесь неплохо поработать». Они были друзьями, смеявшимися над способами обольщения.

— Я еще не успел обновить спальню.

— Что ж, как только краска высохнет, уверен, тебе повезет.

Они торжественно подняли банки с пивом, и Тедди почувствовал законную гордость за своего сына, который учился на последнем курсе юридического колледжа и уже два семестра был лучшим в группе. Не было нужды заставлять мальчика зубрить во время учебы на подготовительном отделении, так как Робби закончил престижную школу «Фи Бета Каппа» и стал стипендиатом Гарвардского юридического колледжа. Тедди также радовали зрелость его мальчика и его вера в то, что он должен работать, хотя он сын миллионера, и что он не кичился ни деньгами, ни положением, перешедшим к нему по droit de seigneur. Тедди понимал, что, подобно сыновьям некоторых его знакомых, Робби мог вырасти бездельником. Эти знакомые частенько интересовались у Тедди, как ему удалось так воспитать сына. Тедди же пожимал плечами и говорил без намека на нравоучительность: «Уважение. Это — основа всех отношений. Робби знает, что я уважаю его; полагаю, в этом вся соль». Помолчав и дав возможность этой фразе впитаться, добавлял с улыбкой: «Помимо того, мальчик умен и не обладает тем непостоянством, которое свойственно людям с его интеллектом». На окончание школы Тедди подарил сыну красный «МГБ»; теперь автомобилю было три года, но Робби так ухаживал за ним, что казалось, машина только что выехала из автосалона. Робби не принимал от Тедди никаких денег, чуть ли не с пуританским упрямством веря, что после достижения двадцати одного года мужчина должен сам заботиться о себе. Он позволял отцу каждый год оплачивать рождественские каникулы на горнолыжном курорте в Швейцарии — и только. Это была не просто гордость юноши, пытающегося доказать старшим, что он чего-то стоит, а убеждение, что, несмотря на все те преимущества, которые дал ему любящий отец, — образование, поездки за границу, положение, — он, Робби, должен показать миру, что он — нечто большее, чем просто сын богача.

Секретарша наконец соединила Тедди с сыном.

— Я пытался дозвониться до тебя вчера, — сказал Робби.

— Я перезвонил тебе, но не застал. Как у тебя дела?

— Прекрасно.

— Ты можешь вернуться в Нью-Йорк на выходные?

— Нет, весь в делах. Но буду рад, если ты сможешь приехать сюда.

Тедди посмотрел свое расписание. Он свободно мог покинуть город, но это означало быть вдали от Барбары два дня. Эта мысль ужаснула его.

— Не знаю, когда смогу вырваться.

— Отец, у меня есть новость.

— Слушаю.

— Я хотел, чтобы ты был первым, кто услышит об этом. Я сделал Элейн предложение выйти за меня замуж. Как тебе это?

— Я очень счастлив. Она мне нравится… то, что я о ней знаю.

— Ты ей тоже нравишься.

— Чудненько. Но как она относится к тебе?

— Она любит меня, па.

— Ты уверен?

— В ком?

— А ты что чувствуешь?

— Я люблю ее.

— Когда вы собираетесь пожениться?

— Думаю, после моего диплома.

— Робби.

— Да?

— В таком случае я хочу повидаться с вами обоими.

— Мы хотим повидаться с тобой.

— Уяснил. Вы оба приезжайте ко мне в следующие выходные.

— Великолепно. Согласен.

— Я хочу купить обручальное кольцо.

— Я сам хотел сделать это.

— Это моя привилегия.

— Ладно. Но ничего слишком крупного. Скажем, размером с контактную линзу.

— Пусть Элейн выберет то, что захочет. Робби, я завидую тебе. Как ты думаешь, ей понравится съездить на выходные в Ист-Хэмптон? В пятницу вы будете здесь, и мы сможем выехать в субботу утром.

— Тебе придется отпирать дом. Тебе это не трудно?

— Вовсе не трудно. Просто приезжайте как можно раньше. В четверг, если сможете.

— Ладно. И спасибо.

Секретарша подала Тедди записку, извещающую, что он опаздывает на совещание.

— Пока, Роб. Мне пора идти.

Тедди повесил трубку; он чувствовал себя слегка не в себе.

Впервые в жизни он ревновал своего сына, нашедшего чистую взаимную любовь. Может быть, теперь, когда у него была информация, которую выжал Фрер из Барбары, он наконец получил возможность пойти на последний неотразимый приступ и уже своими ушами услышать сладостную музыку жизни.