В последующие десять лет мы процветали, обрастая символами успеха: сединой на висках, дорогими автомобилями, которые меняли чуть ли не ежегодно, обувью, изготовленной по индивидуальному заказу, костюмами и пиджаками, сшитыми в Лондоне, жирком по талии.

Бывали дни, когда, приходя на работу к десяти утра, я заставал Падильо за стойкой бара. С бутылкой в руке он сидел, уставившись в зеркало.

— Получил задание, — говорил он.

— Надолго? — спрашивал я.

В ответ следовало «две недели», или «десять дней», или «месяц», и я кивал: «Хорошо». Короткие, скупые фразы. Мы напоминали Бэзила Рэтбона и Дэвида Найвена из «Ночного патруля». Потом я наливал себе из бутылки, и мы сидели рядом, разглядывая зеркало. У меня сложилось впечатление, что в такие дни всегда лил дождь.

Как компаньоны мы отлично дополняли друг друга, особенно после того, как Падильо научил меня основам салунного дела. Он показал себя радушным хозяином, благодаря его знанию языков наше заведение стало любимым местом отдыха иностранных дипломатов в Бонне, включая и русских, которые иногда заглядывали к нам по двое или по трое. Я же больше преуспевал по хозяйству, и наш счет в Дойче Банк в Бад Годесберге постоянно пополнялся.

В промежутках между «деловыми поездками» Падильо я иногда летал в Лондон или Штаты, как считалось, в поисках новых идей. Возвращался нагруженный каталогами кухонного оборудования, ресторанной мебели, каких-то хитроумных приспособлений. Но в нашем заведении мы ничего не меняли. Оно становилось все более обшарпанным и более уютным. Нашим клиентам, похоже, нравилось и то, и другое.

В Берлин я тоже летал по делу. На переговоры с барменом, который умел смешивать коктейли по-американски. Работал он в берлинском «Хилтоне» и отказался от моего предложения, как только узнал, что придется переехать в Бонн.

— Все рейнцы — пройдохи, — пояснил он, продолжая резать апельсины.

Мило беседуя с герром Маасом, я кружил по узким улочкам Годесберга, пока не поставил машину у тротуара перед нашим салуном: Падильо выбил у отцов города два стояночных места, на которых могли парковаться только его и моя машины. Когда мы вылезли из кабины, герр Маас все еще рассыпался в благодарностях, и я придержал дверь, приглашая его войти первым. Часы показывали половину четвертого, так что время первого коктейля еще не подошло. Внутри, как всегда, царил полумрак, и герр Маас несколько раз мигнул, приспосабливаясь к недостатку освещения. За столиком номер шесть в дальнем углу сидел одинокий мужчина. Герр Маас еще раз поблагодарил меня и направился к нему. Я же двинулся к бару, где Падильо наблюдал, как Карл, наш бармен, протирает и без того чистые бокалы.

— Как Берлин?

— Сплошной дождь, и он не любит рейнцев.

— Из родного города ни на шаг, да?

— Совершенно верно.

— Выпьешь?

— Только кофе.

Подошла Хильда, наша официантка, и заказала по бокалу «Стейнхаузер» и кока-колы для герра Мааса и мужчины, на встречу с которым он прилетел из Бонна. Других посетителей в этот час не было.

— Кого это ты привел? — Падильо мотнул головой в сторону Мааса.

— Маленький толстячок с большим пистолетом. Говорит, что его фамилия — Маас.

— Оружие — это его личное дело, но мне не нравится, с кем он водит компанию.

— Знаешь этого типа?

— Знаю, кто он. Как-то связан с посольством Иордании.

— От него только лишние неприятности?

— Именно.

Карл поставил передо мной чашечку кофе.

— Вы когда-нибудь слышали о семислойном мятном фрапэ?

— Только в Новом Орлеане.

— Может, та девчушка приехала оттуда. Зашла намедни и заказала такой коктейль. А Майк не учил меня смешивать семислойный мятный фрапэ.

Осиротевший в войну, Карл учился английскому рядом с большой армейской базой около Франкфурта, где, будучи подростком, зарабатывал на жизнь, покупая сигареты у солдат, а затем продавая их на черном рынке. Говорил он практически без немецкого акцента и отлично знал свое дело.

Далее наша дискуссия неожиданно оборвалась. Падильо схватил меня за левое плечо, сбил с ног и шмякнул о пол. Падая, я повернулся и увидел двух парней, с лицами, закрытыми носовыми платками, бегущих к столику, за которым сидели Маас и его приятель. Раздались четыре выстрела, от грохота которых у меня едва не лопнули барабанные перепонки. Падильо рухнул на меня. Мы, однако, успели встать и увидеть герра Мааса, метнувшегося к выходу. Пухлый бриф-кейс бился о его толстые ноги. Хильда, наша официантка, замерла в углу, держа в руках поднос. Затем она заорала как резаная, и Падильо велел Карлу подойти к ней и успокоить. Карл, сразу побледневший, обошел стойку и начал что-то говорить девушке, наверное, пытался успокоить. Но его слова, похоже, еще больше расстроили Хильду, хотя орать она и перестала.

Падильо и я приблизились к столу, за которым сидели герр Маас и «иорданец». Тот откинулся на спинку стула, его невидящие глаза смотрели в потолок, рот раскрылся. В темноте крови мы не заметили. Я пригляделся к нему. Гладкие черные волосы, зачесанные назад, мелкие черты лица, крючковатый нос, безвольный подбородок.

— Наверное, все четыре пули вошли в сердце, — бесстрастно заметил Падильо. — Стреляли профессионалы.

В воздухе еще пахло порохом.

— Мне позвонить в полицию?

Падильо пожевал нижнюю губу.

— Меня здесь не было, Мак. Я отправился в Бонн, выпить кружечку пива. Или в Петерсберг, узнать, как идут дела у конкурентов. Так что все произошло в мое отсутствие. Им бы не хотелось, чтобы я оказался свидетелем убийства, да к тому же вечером у меня самолет.

— С Карлом и Хильдой я все улажу. А поваров еще нет, не так ли?

Падильо кивнул.

— У нас есть время пропустить по стопочке, а потом ты позвонишь, — мы вернулись к бару, Падильо прошел за стойку, взял початую бутылку виски, плеснул в два бокала. Карл все еще успокаивал Хильду, и я заметил, что его руки поглаживали ее в нужных местах.

— Я вернусь через десять дней, максимум через две недели, — пообещал Падильо.

— Почему бы тебе не сказать им, что свалился с высокой температурой?

Падильо глотнул виски, улыбнулся.

— Нет нужды артачиться. Обычная поездка, ничего сверхъестественного.

— Ты хочешь сказать мне что-то еще?

Похоже, он хотел, но лишь пожал плечами.

— Нет. Ничего. Главное, не впутывай меня в это дело. Дай мне еще две минуты, а потом звони. Идет?

Он допил виски и вышел из-за стойки.

— Удачи тебе;

— И тебе тоже, — кивнул Падильо.

Мы не обменялись рукопожатием. Всегда обходились без этого. Я проводил его взглядом. Шел он не так быстро, как когда-то. И чуть горбился, чего я не замечал ранее.

Допил виски и я, поставил бокал на стойку, подошел к Хильде, вдвоем с Карлом мы окончательно успокоили ее. Я предупредил их, что Падильо не довелось увидеть, как маленький черноволосый «иорданец» выпил свой последний бокал кока-колы. Затем снял трубку и позвонил в полицию.

Дожидаясь их приезда, я думал о Падильо и его очередном задании, герре Маасе и его знакомце, двух профессионалах в масках…