12

Среди канадской украинской диаспоры стала модной картина «Крещение Руси-Украины». Националисты избегают слова «Русь», но куда денешься от правды истории. Мне тоже захотелось написать нечто подобное. Работал я над картиной полгода. Джулии, Да-нян и Калине полотно понравилось, Тарас отнесся к нему довольно снисходительно.

— Ярко, красочно, экзотично, празднично, но решение темы далеко не современное.

— Как ты смеешь говорить об этом, если толком не знаешь, о чем идет речь! — возмутился я.

— Может, к твоим картинам необходимы еще и аннотации? — съязвил Тарас, но, видя, что я готов окончательно рассердиться, сказал уже мягче: — Я действительно в вашей истории не очень разбираюсь. Это лишь мое внешнее впечатление. Если хочешь получить объективную оценку, обратись к Джемме.

Джемме я показывать полотно не стал, она максималистка, судит всегда довольно строго, мои стихи и эссе хвалит: «в них сочно брызжет национальный колорит», — говорит она, а вот картины мои ей не нравятся, разве только портреты, и то, скорее всего, из-за схожести с натурой, а не из-за уровня исполнения. Честно говоря, я с картиной этой поспешил, хотел успеть ко времени, да и деньги мне, как всегда, нужны. Было время, когда я свои картины, как истинный патриот, дарил Институту святого Владимира, но узнав, что там их продают, решил, что лучше продавать самому, пусть недорого, но все же навар, в котором ты постоянно нуждаешься.

Эту картину забраковали, такое случилось впервые. Я спросил: почему?

— Пан Курчак, — ответили мне, — вы забыли, что на знамени Владимира-крестителя был изображен трезубец, ОУН свято бережет его до сих пор. Кстати, мы единственная из всех славянских наций, которой господь вручил этот знак.

Пришлось дописывать трезубец. Через несколько дней я принес картину снова. Коридор института был пуст, из приоткрытых дверей одной из комнат доносились голоса: там заседал юбилейный комитет тысячелетия крещения Украины при кафедре святого Владимира в Торонто. Он решал, что следует сделать в ознаменование этого великого исторического события. Прежде всего обсуждался вопрос об украинском кладбище, названном «кладбищем святого Владимира».

Кое-кто сомневался; нам, дескать, не преодолеть возникших материальных трудностей, — доносился из комнаты голос одного из членов комитета, — но велика щедрость украинцев! Мы собрали больше четверти миллиона долларов, из которых на строительство кладбища выделено сто восемьдесят пять тысяч, и украинское кладбище уже открыто! Избрано правление, укомплектованы кладбищенские работники и уже там похоронено двое наших людей. Пан управляющий имеет канцелярию в помещении кафедры и всю неделю, кроме субботы, удовлетворяет потребности заинтересованных лиц. Многие жители Торонто уже приобрели парцели на гробы, а некоторые закупили их для всех членов своей семьи.

— Кстати, — заметил кто-то, — люди продают купленные ими парцели на других кладбищах и обменивают их на украинское, где службу справляют украинские священники на украинском языке!

Чей-то хрипловатый голос важно добавил:

— Украинская громада города Торонто с радостью восприняла замысел юбилейного комитета и горячо приветствует это начинание!

Его поддержал кто-то высоким фальцетцем:

— Позволим себе довести до общего сведения всех украинцев Торонто, что кладбище святого Владимира — это украинское кладбище. Каждый национально мыслящий, сознательный и верующий в бога украинец может приобрести здесь для себя место без всяких усложнений…

«Национально мыслящий и верующий в бога» — это означает, что нашим прогрессистам из ОУКа, большинство из которых рабочие и небогатые фермеры, на кладбище святого Владимира места не будет, хотя они тоже украинцы. А как же быть с неукраинцами, которые захотят быть похороненными рядом со своими близкими? Я не удержался и спросил, стараясь говорить как можно спокойнее. Но почему-то такой тон некоторым моим соотечественникам кажется вызывающим.

— Уважаемые Панове, — сказал я, — а как же быть в том случае, если у кого-то в семье, — а таких у нас немало, — есть родственники не украинского происхождения, например, польского, итальянского, китайского или еврейского?

В комнате наступила тишина. Затем председательствующий ответил:

— Вечно вы, пан Курчак, лезете с каким-то непатриотическим вопросом. Отвечаю: если у кого-то из украинцев есть в семье родственники не украинского происхождения, мы примем его на кладбище. — Он щедро улыбнулся. — Примем и вашу итальянку, и вашу китаянку.

— А еврейку или полячку? — не унимался я.

По комнате пробежал недовольный шумок. Председательствующий даже поднялся из-за стола.

— Пан Курчак, — сказал он сердито, — не мешайте серьезной работе!

Я понял, что мою картину с дорисованным трезубцем сегодня лучше не показывать, и ретировался.

По дороге домой мне почему-то все вспоминалась одна из последних встреч с паном Бошиком. Мы сидели в баре дешевенького португальского отеля, перед нами на столиках стояли бутылки с пивом, но пиво пил только я, Бошик — он же Вапнярский, воровато оглядываясь, наклонялся к столику и, не вынимая из кармана плоской бутылочки, наливал себе в стакан плохонькое канадское виски и пил, не разбавляя содовой, вонючую, но крепкую коричневатую жидкость.

— Я хочу быть похороненным на кладбище, где моими соседями по последнему пристанищу будут только украинцы. И такое кладбище будет! О, как я хочу быть похороненным на родном кладбище.

Он, как всегда, говорил много, но я его не слушал, только эти слова и запомнились. И еще запомнилось, как он пил. Наливал, долго смотрел в стакан, словно пытаясь там что-то разглядеть, резко взбалтывал, снова смотрел на жидкость, подносил ее ко рту, точно боялся, что у него отнимут стакан, делал лишь один-два глотка, не кривился, только лицо на какое-то мгновенье окаменевало и бледнело. В провинции Онтарио тогда уже был введен сухой закон, и в баре продавали только пиво.

Пишу это и будто вижу перед собой пана Вапнярского — Бошика, слышу его голос:

— Хочу быть похороненным только на нашем кладбище!

Увы, пан Бошик не дожил до открытия украинского кладбища.