Глава 42

56 год до н. э.

Остров

Овейн встал перед Брисом на колени и склонил голову. Церемония шла своим чередом: отец вводил сына в ряды жрецов. На Брисе были приличествующие послушнику белые одежды. На голове – венец из листьев, сплетенный для него Гвенор: по окружности расположено шесть талисманов, ибо шесть – священное число. Талисманы были выполнены из камней и раковин, перешедших к ней от матери, которая получила их в наследство от своей матери.

Овейн наблюдал за женой в эти последние несколько дней, и на сердце у него было тяжело до умопомрачения. Гвенор не спала: она при свечах шила для сына одежду, плела венец, готовила все для церемонии.

И рыдала.

Овейн загонял рыдания внутрь. Находясь рядом с женой, он старался держать чувства в узде.

Последние две недели она неистово надеялась, что боги сжалятся и отменят приговор. Каждое утро готовила для мужа отвары, чтобы тот мог обратиться к духам в поисках другой жертвы, другого истолкования воли богов.

Каждую ночь Овейн возносил молитвы Отцу-небу, Суккелосу и Лугу, прося их послать новое сновидение. И каждое утро ходил к старейшинам с дарами. Но старшие прорицатели, оваты, не нашли иного решения.

Римляне готовились к высадке. Воинам острова нечего было им противопоставить. Оставалась единственная надежда на чудо, на божественное вмешательство. Сильная буря, чтобы опрокинуть корабли. Чума.

Но духов требовалось ублаготворить. И боги сообщили, что хотят получить Бриса, единственного сына верховного жреца. Жертву следовало принести в день солнцестояния, не позже. Добровольно, с готовностью и почтением.

И этот день наступил.

Друиды, колдуньи, оваты и вожди собрались на праздничный пир. Пили мед, ели лепешки. Гвенор приготовила краску из растущего на острове чертополоха, шалфея и фиалок; Овейн омыл ноги сына, окрасив кожу в цвет королевского пурпура. Он помнил время, когда ножки сына умещались в его ладонях. Отец подхватывал малыша и танцевал с ним в высокой траве у дома. И эти детские ножки вели сейчас его сына к смерти.

По лицу Овейна текли слезы.

Брис, вызубривший наизусть весь ход инициации, возложил руку на голову отца и без запинки отчеканил: «Спасибо, отец. Я принимаю на себя бремя и долг друида. Я буду справедлив к людям и надеюсь быть достойным их доверия».

Овейн встал, положил руки на плечи сына и развернул Бриса лицом к восточной стене святилища; туда на восходе падали лучи солнца, проходили сооружение насквозь и освещали вырезанные в камне руны.

Они вместе – отец и сын, друид и новый друид, прошли несколько шагов до входа. Это называлось «священный путь»; он символизировал дорогу к свету, к знанию, к мистическим тайнам, которые откроются только посвященному.

Вот и купель, наполненная из священного источника. Последнее действо инициации: послушник погружается в воду, проходит очищение – и только затем новый друид готов говорить с богами и духами.

Купель имела еще одно назначение, о котором Брис не знал. Она была последним этапом ритуала, называемого «Тройной жертвой».

Овейн наклонился и поцеловал сына в лоб.

– Это высокая честь.

Его голос дрогнул, и продолжать он не смог. Не смог произнести слова, которые произносил всякий раз, когда руководил церемонией. Обнял сына, прижал к груди. Шепнул: «Если бы я мог тебя заменить».

Брис удивленно посмотрел на отца.

Овейн ничего не добавил. Положил руку на затылок сына и осторожно надавил, вынуждая того опустить голову. Брис не должен увидеть, что сейчас свершится. По крайней мере, ребенок до последнего не поймет, какая ужасная судьба ему выпала.

Пора. Овейн собрал все силы для удара. Первое гибельное напряжение мышц и воли. На миг он отвернулся от Бриса и взглянул на Гвенор, отчаянно желая, чтобы она остановила его. Хоть как-нибудь.

Он поднял руку.

Поняла ли она то, о чем заклинали его глаза, или действовала в порыве материнского самоотречения, он не знал. Но Гвенор рванулась вперед, заслонила Бриса, закрыла его собой – и камень Овейна опустился на ее голову.

Она упала, из раны хлестала кровь. Широко распахнутые глаза смотрели на мужа.

– Меня. Не его, меня!

Овейн склонился над ней: его женщина, вторая половинка его души… Она простерлась у его ног. Ранена? Мертва? Сердце раскололось на куски. Как он мог? Как он мог делать то, что должно, зная, как это скажется на ней? На нем?

Один из старейшин выступил вперед и положил руку Овейну на плечо.

– Боги ждут. От тебя зависит судьба племени.

Всю жизнь Овейна учили повиноваться. Всю жизнь.

Брис бросился на колени рядом с матерью. Схватил за руки, звал. Ее кровь пятнала его белые одежды. Во время обряда он казался повзрослевшим, а теперь снова стал ребенком: маленький мальчик, плачущий на материнском плече.

Овейн обезумел. Несмотря на то что еще мгновенье назад молча умолял ее о вмешательстве, сейчас он испытывал только гнев. На Гвенор, которая прервала ритуал. На Бриса, который вел себя не по-мужски и не смог сдержать чувства. На себя – за муку, на которую обрек двух самых дорогих ему в мире людей.

А пытка все продолжалась. Овейн осмотрел Гвенор и убедился, что нанесенная им рана неглубока: раны на голове всегда обильно кровоточат. Он поднял ее с земли и подтолкнул в сторону святилища. Затем схватил Бриса и, не давая матери и сыну возможности сказать друг другу хоть слово, нанес сильный удар.

Брис сначала опустился на колени, а потом упал ничком у ног отца. Овейн видел макушку и затылок сына, еще недавно покрытые мягким детским пушком. Овейн раньше погружал сюда лицо и вдыхал чистый младенческий запах.

Нет, об этом думать нельзя.

Ни о чем нельзя думать. Он должен сделать самое страшное, что только можно представить. На благо племени. Принести в жертву сына. И пусть от его собственной жизни тоже ничего не останется, неважно: все равно будущего у него теперь нет. Он выполнит долг, но влачить жалкое существование… зачем?

Друид достал из кармана своего парадного одеяния удавку и обернул ее вокруг шеи сына. Во имя ваше, духи! Затянул. Во славу богов! Затянул. Ради благополучия племени, ради процветания народа, ради нашего общего будущего. Затянул.

Чья кровь на камнях? Матери? Сына? А он целехонек. У его ног тек ручей крови; она красила пальцы в алое, была теплой, скользкой и липкой. Он не позволял себе помнить о том, что здесь его сын. Боги, это жертва для вас!

Овейн поднял Бриса, отнес к священной купели и опустил в воду. Вода тут же потемнела от крови. Сын не шевелился, не боролся за глоток воздуха, не пытался вздохнуть. Но Овейн продолжал держать его тело под водой. Еще и еще. Обряд требовалось проводить в определенном, жестко установленном порядке. Тройная смерть. Чистая смерть. Почетная смерть. Хотя бы это он может сделать для своего сына.

Он не слышал тихих крадущихся шагов Гвенор. Не ощутил ее приближения, покуда она не накинулась на него сзади, как дикий зверь, расцарапывая спину, плюясь. Проклиная.

Гвенор яростно бросалась на него снова и снова. Овейн не ослабил хватку и продолжал держать Бриса в купели. Он не мог сейчас прервать священнодействие. Он должен был довести его до конца. Завершить.

Старейшины оттащили обезумевшую женщину, и Овейн остался один на один с жертвой.

Убедившись, что жизненная энергия сына иссякла, он достал мертвое тело из купели, взял на руки, вынес из святилища и направился в пещеру на берегу – к месту последнего упокоения. Он нес тело сына и, не останавливаясь, шептал его имя. Брис будет погребен в самом сокровенном месте острова, там, где хоронят только жрецов.

Этот путь верховный жрец племени должен был проделать в одиночку. Но Овейн больше не ощущал себя жрецом. Бремя оказалось слишком велико.

Он уложил сына у входа в пещеру и зажег первую свечу, а потом, проходя по коридору, остальные. Запалил пламя на погребальных кострах, которые сам приготовил еще вчера. Все они были частью ритуального погребения. Шесть костров, сложенных из высушенных веток орешника, стеблей шалфея, омелы и кусочков золотистых камней – сокровища, которым обладало племя.

Пламя бушевало, очищая воздух и наполняя его ароматом. Овейн приготовил все для приема жертвы и внес сына во внутреннее святилище. Возложил Бриса на священный очаг. Поджег от свечи сноп сухих колосьев пшеницы и поднес язычок пламени к растопке из орешника.

Огонь зашипел. Сильнее запахло горящим деревом, шалфеем, омелой и сладким ароматом золотистых камней.

И здесь, в пещере, стены которой давили на него теперь, как стены узилища, он в последний раз поднял тело сына – и водрузил его на костер. И когда первый оранжевый язычок лизнул кожу мальчика, Овейн закричал.

Обычай не требовал от него дольше оставаться в пещере. Он остался. Последняя почесть сыну. Он стоял на страже у костра, вдыхая сладковатый ужасный запах. Он смотрел, как его чудесного ребенка поедает жестокий бог огня.

Второй раз за сегодняшний день Овейн не услышал появления Гвенор. Он был захвачен врасплох и, когда она вошла в помещение, не успел ничего предпринять. А потом стало поздно.

Не видя мужа, молча, безучастно, будто погружаясь в море в ласковый теплый денек, Гвенор шагнула в огонь, который пожирал ее ребенка, и взяла сына на руки.

Сначала загорелись ее волосы, ее прекрасные волосы. Они слепящим ореолом окружали голову, ярко пылая во тьме.

Овейн спрятал лицо в ладонях, не в силах кричать. Он пытался убедить себя, что это не конец. Души возродятся; однажды они снова найдут друг друга, и там, в следующей жизни, расплатятся за ошибки этой.

На следующий день за ним пришли старейшины, но он остался в пещере. Он не спал, не ел. Двадцать долгих дней, до того, как остановилось сердце, Овейн провел у погребального костра, оплакивая жену и сына, прошлое и настоящее, страшась того, что случится в будущем с его душой. И с душами погубленных им близких.