Глава 21
56 год до н. э.
Остров
– Прибыл вестник: меньше чем через луну здесь высадятся римляне, – сказал Овейн. – Собери-ка несколько мехов с вином. И еще фрукты.
Гвенор спросила:
– Уходишь?
Он кивнул.
– Попрошу совета у богов. Они давно не посылали мне видений.
– Почему ты тревожишься? Разве мы не готовы дать отпор?
– В этот раз кораблей много. И на борту не отверженные бродяги без роду и племени, а солдаты, большое войско. После них остается пустая земля.
– Но и ты, и воины…
– Нас задавят числом. – Он встряхнул головой. – Боги подскажут, как поступить.
Гвенор кивнула. Что толку в спорах? Нужно идти – значит, она соберет ему еду и будет обходиться одна. Он ведь и без слов понимает, что ей неспокойно. Сильная, никого и ничего не боящаяся женщина, перед его отлучками она испытывала необъяснимый ужас.
Около дома их одиннадцатилетний сын мастерил из орешника тотемного зверя. Перед инициацией каждый сам должен полностью изготовить ритуальную маску. Брис почти закончил вырезать свою.
Овейн испытывал гордость: мальчик очень быстро понял, что от него требуется.
– В непрекращающихся, вечных поисках тайн сотворения жрецу нужна не только мудрость: он должен найти свой путь в волшебное царство, – объяснял он сыну. – Тотем поможет тебе в этом. Он – мост между двумя мирами: миром плоти и разума.
– Тотем – зверь, с которым я сольюсь? – спросил Брис.
– Да, сын. Каждый зверь, каждая птица обладает своими талантами. Филин дарует проникновение в суть вещей. Волк – большую чуткость к опасности.
Зверь может помочь и наделить силой. И в его выборе нельзя ошибиться. Понимание того, какой тотем избрать, создание собственных орудий для медитации и вызова уже сами по себе помогали стать сильнее.
Брис работал над тотемом последние четыре луны, и Овейн видел, как изменился мальчик.
Овейн гордился, что именно ему доверена инициация сына. Он введет Бриса в сообщество жрецов, проводит его в тайную пещеру, куда не проникают лучи солнца. Там совсем близко до центра земли, до духов зверей-тотемов. И там – с помощью ладана, который выделяют камни пещеры, и священного питья, настоянного на травах, – он научит Бриса, как в танце сливаться со своим тотемом и как достигать ясности духа и озарения. И знания, пришедшего из-за Грани.
Зимой они уже навещали священное место. Брису завязали глаза и отвели во внутренний храм. Он вдыхал ладан и пил настой, и медитировал. Это должно было подсказать мальчику, какой зверь станет его вторым «я».
Брис увидел кота – и обрел проводника в мире духов. То существо, с которым он теперь сможет беседовать в магические часы: на рассвете, в сумерках и в полночь – в священной пещере или древних рощах.
Теперь требовалось придать духу физическую форму – следующий шаг подготовки к инициации. И Брис каждый день работал, вырезая своего кота.
Подобающий зверь для жреца. Кошки берегли тайны мира по ту сторону, служили проводниками в мир духов. Защитники и хранители сокровенных знаний, они открывали ворота, через которые жрец мог прозревать будущее и постигать замыслы богов.
Брис был похож на отца: такой же темнокожий и высокий. Умный и мягкий мальчик, он с редким состраданием относился к соплеменникам. Эту черту он тоже унаследовал от отца. А от матери – чувство юмора и озорство: на людях Овейн часто делал вид, что сердится на ее шутки, а наедине с женою хохотал до слез.
А еще Брис унаследовал от матери любопытство.
Один из старших жрецов, Овейн выполнял церемонии, которые обеспечивали жизнь и процветание племени. Вопросы Гвенор не всегда были удобными, часто на грани бунта. Законы требовали от людей полного повиновения. А Гвенор подвергала их сомнению. И Овейна беспокоило, что любопытство жены дурно повлияет на сына. Или на других женщин племени, они и так часто смотрели ей в рот…
Превратить Гвенор в послушную жену было Овейну не под силу, слишком независимой и гордой она была. Да Овейн, честно сказать, сомневался, так ли уж он желает ее покорности. Гвенор – его сердце. Когда Роуэн, брат, привел молодую жену и Овейн бросил на нее взгляд, в его чреслах вспыхнул огонь желания. И первые три года того брачного союза Овейн день за днем давил в себе запретные мысли, борясь с собственной похотью и проклиная богов за несправедливость. Ну почему Гвенор выбрала брата?
Брис трудился над маской. Размеренный стук долота не мешал думать.
При мысли о Роуэне друид испытал привычную вспышку желания и чувство вины. Как бы он ни горевал по брату – а он горевал, вспоминая его ежедневно, – не распорядись судьба так, что брат погиб в сражении, Гвенор не досталась бы ему. И не подарила бы сына.
– Совсем недолго осталось. Скоро его двенадцатилетие, – сказал Овейн жене. – А потом инициация. Самые последние месяцы его детства, самые драгоценные.
– Не мешай ему становиться взрослым. Отпусти.
Впрочем, Гвенор говорила это уже не раз.
– Он так готовится к обряду.
– Он выдержит.
Овейн кивнул. Жена не знает, как тяжело приходится мальчикам на инициации. Не каждому удается ее пройти. Для неудачников все заканчивается плохо. Тревожась за сына, Овейн крутил на указательном пальце кольцо. Выполненное из медного сплава, оно несло на себе сложный магический узор. Он различал только переплетенные узлы, но Гвенор утверждала, что видит странное лицо с провалами вместо глаз, смотрящими на нее в упор. Это кольцо Овейн получил на собственной инициации. Через несколько недель он вручит сыну такое же – как подтверждение его жреческого статуса.
– Да, выдержит. – Но голос дрогнул.
Гвенор сказала:
– Будь он сыном Роуэна, его готовили бы к воинскому пути. Это куда опаснее.
– Он так быстро вырос… – Овейн не мог отвести взгляд от сына. – Это не Роуэн.
В племени верили, что после смерти тела жизнь не заканчивается и человек может переродиться. Бессмертие души не подвергалось сомнению. Разве листья, опавшие с дерева, не становятся перегноем, питающим дерево, родящее новые листья?
Овейн хотел, чтобы душа Роуэна возродилась в Брисе. Молился богам, ждал знамений. Многие годы он надеялся получить подтверждение, знак, хотя бы намек на узнавание. И каждый раз Гвенор остужала эту надежду: она твердила, что его действия бессмысленны. Душа брата воплотилась не в сыне – в самом Овейне.
Гвенор ведала тайным знанием. Замечала то, что оставалось секретом для остальных. И она видела, что Роуэн слился после гибели со своим братом. Она носила на теле колдовскую метку. Маленькая родинка в форме звезды, на левой груди, прямо над сердцем. Овейна эта родинка приводила в восторг. И Брис тоже родился с такой.
Однажды ранним утром, через несколько месяцев после рождения сына, Гвенор застала мужа над колыбелью. Овейн раскачивал металлическую звезду, сделанную им для сына. Тот тянул ручки и смеялся, когда Овейн отодвигал игрушку.
– Ты ложился? – спросила она.
Он промолчал, да Гвенор и не ждала ответа. Она знала, какое наваждение преследует его и почему он часами сидит над сыном.
– Мне нужно кое-что тебе рассказать.
Она колебалась, не зная, как муж воспримет известие.
– Твой брат. Во время погребения кое-что произошло.
– О чем ты, жена?
– День был хмурый, помнишь?
Овейн кивнул.
– Но во время обряда тучи разошлись. Помнишь?
– Нет.
– Разошлись. И внезапно на небе сверкнул яркий желтый луч – и упал прямо на тебя. Как будто укутал в золотой плащ. Такой яркий, что глаза слепило. А потом ты словно впитал его, растворил в себе. К концу обряда ничего уже не осталось. Так вот, это был Роуэн. Я чувствовала его присутствие, его запах. Он был там, Овейн, в этом луче, этим лучом – и луч вошел в тебя.
Овейн слушал – и не верил. Если бы Гвенор говорила про чью-то еще душу… Но Роуэн – в нем? Он не мог не думать, что Гвенор убеждает не его – себя. Она так и не смирилась с его смертью.
Они оба тяжело переживали эту потерю. Разумом Овейн понимал: раз он по-прежнему оплакивает брата, то и жена тоже. Ведь если человек больше не дышит – это же не причина, чтобы его разлюбить? Но как бы он ни боролся с собой; как бы ни убеждал себя, что понимает жену, – ревность ела его поедом.
* * *
Гвенор вошла в комнату и встала рядом.
– Все смотришь? – Она мотнула головой, указывая на Бриса.
Протянула мужу кубок меда. Тот принял и выпил.
– Не отвлекай, пусть мальчик трудится.
Она взяла мужа за руку. Тот повернулся к ней, стараясь не думать о том, что раньше она любила другого. Что, возможно, до сих пор хочет Роуэна – не Овейна. Она была его женой уже четырнадцать зим. И сейчас стояла рядом, предлагая бегство от всех тревог.
Ее груди, мягкая плоть под грубым холстом платья, ее запах… Запах масла: Гвенор втирала его в кожу, чтобы та не потеряла упругости. Запах ее тела. Запах, который мог пить только он один. Она пахла плодоносящими деревьями, распускающимися бутонами цветов, готовой к посеву землей.
Овейн потянул завязки платья и коснулся бедер. Ее бросило в дрожь. Его пальцы, пальцы жреца, не были загрубевшими и шершавыми, как у воинов. Как у брата. Должно быть, пальцы Роуэна оставляли на ее коже царапины. Но хоть в этом-то он нравится ей больше?
Иногда Овейн действительно испытывал чувство, что брат рядом. В такие мгновения они будто делили ложе втроем. И когда сейчас он вошел в Гвенор, теряя голову от страсти и желания заставить ее содрогаться и стонать от наслаждения вместе с ним, его вела не только его собственная страсть.
Кто внушил ему эту мысль? Гвенор? Или так и было на самом деле?
Из поколения в поколение жрецы передавали знание о том, что совокупление – священная часть обряда плодородия, ритуала жизни и смерти. Но в самой глубине сердца Овейна терзало сомнение, так ли это? Близость с женой ошеломляла. Пугала своей огромностью. Подавляла. Кружила голову сильнее, чем священные настои, которые он пил, или священный дым, который он вдыхал, чтобы услышать богов.
О ком ты сейчас думаешь? Он хотел выкрикнуть этот вопрос, входя в ее плоть, чувствуя готовность ее лона принять его. Он будто входил в священную пещеру на берегу моря. Незаметный посторонним вход, но внутри… О, внутри…
С кем ты сейчас? Со мной? С братом? Кого из нас принимает твое лоно?
Эти вопросы были его личной пыткой. Они терзали разум каждый раз, когда он делил с Гвенор ложе. Они повторялись в ритме бедер – его, ее – и в ритме его пальцев, ласкающих ее волосы, и в ритме ее пальцев, ласкающих его спину, и в ритме слипшихся губ, с ее горячим дыханием на его шее. И в ритме бьющихся вместе сердец.
С кем ты сейчас? С кем ты сейчас? Мой брат жив во мне? Он мертв?
Рука Овейна сжала ее ягодицы. Тело прижалось к телу. Близко. Невозможно близко. Она отдавалась ему целиком, вся, ее сотрясала дрожь. Вот она вскрикнула, вцепившись в него изо всех сил. Его кровь закипела. Воздух вокруг них пылал.
– Гвенор… – шепнул он. – Я так тебя хочу!
– Ты… во мне.
– Еще. Сильнее. Мы – одно. Только мы. Только я и ты.
Ее волосы благоухали цветами, губы несли вкус меда. Он вдыхал… Лакомился… Пил…
Хриплый шепот:
– Ты меня околдовала…
Гортанный смех:
– Да.
Да. Да. Околдовала. Его колдунья.
Они вместе достигли вершины; кровь неслась по жилам, наполняя тела благословенным огнем. Он вошел в нее последним рывком. Ее лоно было целой Вселенной. Вокруг взрывались и гасли звезды.
– Овейн, Овейн, – стонала она.
Взрыв. И опустошение. Его. Ее. Первое мгновение после.
Они неподвижно лежали рядом. Остывая от сжигавшего их мгновением раньше огня. Сейчас кожа Гвенор пахла ароматом их страсти. Снаружи доносились мерные удары: Брис работал над маской.
– Мне пора в святилище.
– Надолго?
– Знаешь сама. Пока не пойму, что делать.
– Ночью идти опасно. Прилив, вода стоит высоко, – предостерегла она.
– Помню.
Он ласково погладил ее, убрал со лба волосы. Кожа Гвенор была покрыта испариной. Когда ему снова удастся с нею лечь?
– Я вопрошаю богов все годы нашего брака. Что тебя встревожило на этот раз? – спросил он.
Она пожала плечами.
– Так что?
– Травы сегодня отдавали горечью.
Он знал, что для нее это дурной знак: когда определенные травы начинали горчить – жди беды.
С моря повеяло холодом. Гвенор вздрогнула.
– Грядут перемены, – пробормотала она.
Пятнадцать лет назад на племя обрушилась такая же беда. Пятнадцать лет назад случилась битва, в которой погиб брат.
Овейн сказал:
– Брис еще мал для битвы. Тебе не придется тревожиться хотя бы за него.
Сын выреза́л тотем. Овейн наклонился и поцеловал жену во влажный от испарины лоб.
– Мне пора. Буду молиться, вопрошать богов. Может быть, они даруют мне подсказку. Тогда мы успеем приготовиться к нападению римлян. Проводишь меня до моря?
