Глава 11

15 сентября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

Едва рассвет возвестил новое утро, десятки человек отправились на поиски Лили, пропавшей дочери торговца рыбой. Не было ни одного трудоспособного мужчины в приходе Сент-Хелиер, кто не проверял бы сейчас берег и лес, пещеры и руины. На острове довольно древних святилищ и погребений, таких древних, что камень крошится от старости, а земля осыпается, создавая пустоты, куда может провалиться ребенок. Или его мертвое тело.

Искать становилось все труднее: лил дождь, начавшийся, как только мы отправились на поиски, и не утихал все утро. Он лишал надежды, как будто нес с собою чье-то злое заклятие. На ум стали приходить самые ужасные мысли: что, если девочка сорвалась со скалы в море и утонула? Скалы были такими крутыми, а море – таким жадным, что это теперь казалось нам самым вероятным развитием событий. Отцы, сыновья, братья – никто не хотел терять надежду; мы продолжали поиски, тая даже от себя страх обнаружить труп.

Мы с Трентом и еще шестеро прочесывали отмели, заглядывая во все пещеры и пустоты, обследуя каменные столбы – любые места, куда хоть как-то мог забраться ребенок. С каждой новой приливной волной мы осматривали песок: не оставит ли море на нем свою добычу. Оба страшились оказаться тем «счастливчиком», который обнаружит труп: изломанное тело, запутавшиеся в волосах водоросли, ссадины на лице…

Полагаю, эта воображаемая картина ужасала меня более всех остальных: перед моим внутренним взором снова и снова вставал образ, не отпускающий меня вот уже десять лет, образ моей несчастной Дидин.

– Что заставило малышку подняться с постели? – спросил один мой товарищ у другого. – Даже если собака рычала, громко лаяла и разбудила ее, то девочка скорее должна была забраться с головой под одеяло, а не выскакивать из дома.

Резонный вопрос. Но я мог представить, как развивались события. Вот Лили подходит к постели в комнате, которую делит с сестрами. Закрывает глаза; темные ресницы бросают тень на чистую кожу. Голубоватые вены на шейке. Вот она удобно устраивается на постели: головка чуть склонена к плечу, дыхание мерно вздымает грудь. А затем…

В окне возникает собачий силуэт. Собака с глазами, как текучий топаз, – почти человеческими. Темная тварь, крупнее обычных псов; шкура сияет в лунном свете. Темная тварь. Голодная…

Дети любят животных. В доме у Лили всегда жили собаки. Если одна из них залаяла, это могло вызвать у ребенка интерес или беспокойство. Но напугать?.. А вот если она увидела рядом с собой пса с пылающими глазами и жадным голодным взглядом…

Начался отлив; море больше не делилось с нами своей добычей, и Трент предложил отправиться к Замку Елизаветы, обыскать развалины и землю вокруг них. Хотя сомнительно, что ребенок туда добрался, проверить нужно было все равно. Если девочку увели насильно, похититель мог переправить ее морем, на лодке. Если она шла сама, следуя за собакой, то могла пересечь песок прошлой ночью во время отлива – и провести все это время в окрестностях замка. Островные ребятишки обожают играть в таких местах. Они как будто попадают в волшебную страну. Возможно, Лили даже не поняла, какой переполох вызвало ее исчезновение.

С самого приезда на остров я избегал посещать подобные развалины. Заброшенные на протяжении столетий, бесполезные – приманка для путешественников, не более того. И сейчас, оказавшись здесь, я с изумлением увидел, насколько пустыми и жалкими они были.

Тем утром мы вчетвером забрались внутрь. До сегодняшнего дня я не обмолвился ни словом о том, что тогда произошло, – не находил объяснения. После моего побега из замка – да, я осознанно использую это слово! – когда я стоял, ошеломленный, на берегу, хватая ртом свежий морской воздух, я решил, что никогда, никогда не расскажу о том, что случилось, – иначе люди сочтут меня безумцем. Возможно, рассказать следовало. Возможно, тогда удалось бы избежать того, что обрушилось на нас потом.

Итак, мы вошли под каменную арку; сырость тисками сжала мою грудь. Она проникала повсюду. На острове Джерси влажность ощущается повсеместно, но здесь было нечто особое. Как будто камни замка веками впитывали воду, и сейчас она вытекала из них.

Толщина крепостных стен превышала метр; узкие щели-бойницы давали освещение и толику свежего воздуха. Снаружи солнце то пряталось за тучами, то выглядывало вновь; в его неверном свете мы шли, отбрасывая длинные тени. На стенах кое-где сохранились лохмотья гобеленов. Возможно, когда-то они изумляли красотой и изысканностью, но сейчас настолько обветшали, что, казалось, подуй – и улетят, не останется ни клочка. Рисунок едва просвечивал на ткани: очертания тел, движения рук или ног – все остальное оказалось изъедено временем и молью. Остов здания и клочки некогда прекрасных драпировок вызывали на ум только одну метафору: могила – и в ней разложившиеся трупы.

Углубляясь в развалины, мы почти не разговаривали; только время от времени звали пропавшую девочку. Ее имя эхом отражалось от стен, пока мы бродили по обломкам.

Кое-где крыша сгнила и провалилась, в иных местах – уцелела. От мебели остались жалкие обломки. Дерево, когда-то, вероятно, радовавшее блеском, было теперь изъедено червями и сыростью. На гигантском обеденном столе горой громоздилась пыль. В опрокинутых стульях с вывернутыми внутренностями гнездились мыши. Из большого буфета вывалились ящики, и дыры зияли темнотой.

Время взяло свое – напористо, грубо. Я не привык к такому. В Париже, Неаполе, прочих крупных городах теснота и скученность не позволяют дожидаться, пока здание обветшает до такой степени. Любое покинутое жилище заселяется вновь; а если какое строение остается без должного ухода, то на его месте быстро возводят новое.

Мы поднялись по чудом сохранившейся каменной лестнице. Во второй комнате наверху раньше, вероятно, располагалась детская: здесь сохранились рамы от двух маленьких кроваток и деревянная колыбель. Именно в этой комнате я впервые почувствовал запах. Просоленным морским воздухом пахло в замке повсюду – но сейчас потянуло дымом и ладаном, сладко и душно. Кто-то вошел следом за мною? Я повернулся. Нет, никого.

Я взглянул на камин, почти ожидая обнаружить горящее пламя. Но здесь не было ничего – только пыль в очаге. Откуда мог доноситься запах? Объяснения этому не находилось.

Раздраженный и недоумевающий, я окликнул коннетабля.

Трент и полицейский примчались бегом.

– Вы что-то обнаружили?

Я покачал головой.

– Чувствуете запах? Кто-то был здесь недавно.

Оба втянули носом воздух. Кивнули. Одновременно произнесли:

– Цветами пахнет.

– Огнем.

Но ни цветов, ни пламени вокруг не было. Откуда же взялся запах? Обычная комната прямоугольной формы; ничего, кроме двери да пары створчатых окон. На стенах когда-то была драпировка; сейчас она сбилась и свисала под странным углом.

Такая же дряхлая, как те, что мы видели внизу.

Может ли кто-нибудь укрываться за ней? Есть ли вероятность, что там спрятался ребенок?

Я отодвинул край драпировки. Она зашуршала и упала к моим ногам. Там действительно было кое-что. Не ребенок. Просто дверь.

Задержав дыхание, я открыл ее.

Всего лишь чулан. Пустой.

Я осторожно провел рукой по стенам, ощупывая их, надеясь найти потайную панель.

– Что-нибудь видно? – спросил Трент.

– Ничего.

Я уже собирался войти, когда случайно посмотрел вниз и заметил люк, прорезанный в деревянных половицах. Металлическое кольцо было утоплено в дереве. Я попробовал подцепить его и потянуть вверх. Ничего не выходило – ржавчина проела его почти насквозь.

– Помогите мне, – позвал я Трента.

Используя нож, он сумел поднять кольцо и потянуть вверх. Вместе мы справились. Внизу не было ничего, кроме пыли и мелких костей. Крысы, я подумал о крысах.

– Надо искать дальше, – разочарованно сказал Трент, внимательно осмотрев пространство под люком. – Ничего тут нет.

Он вышел из комнаты, полицейские двинулись следом. А я стоял, по-прежнему сбитый с толку. Откуда же так пахнет?

Я еще раз обошел комнату по периметру, изучая каменную кладку, надавливая на стену там и здесь, пытаясь обнаружить тайник. Тщетно. У камина я принюхался снова.

Мне мерещится – или здесь пахнет сильнее?

Должно быть, обогревать эти сырые комнаты нелегко: ясно, почему камины в замке куда больше, чем в моих домах в Сент-Хелиер и Гавре. Под его свод можно было забраться, даже не сутуля спину. Согнувшись, я коснулся железного колосника, под которым находился короб для золы. На ощупь колосник оказался холодным и был полностью покрыт пеплом.

Когда здесь последний раз разводили огонь? Кто? Сколько времени прошло с тех пор – века, десятилетия? Или моя склонность к романтике все усложняет? Возможно, всего лишь неделю назад мальчишки устраивали здесь привал и жарили на огне свой нехитрый ужин?

Я поднял глаза. Сквозь дымоход виднелась полоска неба, настолько яркого и синего, что она, казалось, несла жизненную энергию в эти мрачные комнаты. Это подбодрило меня. Теперь я четко ощущал, что запах дыма и ладана здесь сильнее, чем во всей остальной комнате.

Камни внутри очага были выложены ступенькой метровой высоты. Странная конструкция: непонятно, зачем кому-то пришла в голову такая идея. Я перешагнул через короб с золой, желая получше рассмотреть заднюю стену, и потревожил головешки, оставшиеся здесь с последней растопки. Взметнулось облачко черной пыли и на миг зависло в воздухе силуэтом лебедя. Я закашлялся и потер глаза. Когда зрение ко мне вернулось, я направил факел на правую стену. Потом на левую.

И увидел то, что снаружи было не заметно.

Как и остальные стены, левая образовывала ступеньку. А за нею просматривался узкий ход. Каменная лестница вела вниз, вероятно, на первый этаж и дальше, в погреба и подвал замка.

Не колеблясь, я начал спуск; меня вел запах. Десять шагов. Двадцать. Сорок, шестьдесят, пока, наконец, на восемьдесят пятом я не достиг самой нижней ступени. И оказался у тяжелой деревянной двери, легко поддавшейся под моими руками.

Как ни странно, внутри все осталось в целости. Комната почти не подверглась воздействию времени и сырости, не пощадивших замок. Гобелены на стенах сохранили краски. Их не тронули ни грызуны, ни насекомые. Четыре стены, четыре драпировки; на всех – один и тот же сад; в нем животные, среди которых фениксы и единороги, и резвящиеся дети. На заднем плане – растения и цветы, многих я никогда не видел. Не просто драпировки – произведения искусства, выполненные так тонко, как экспонаты парижских музеев.

Я был настолько захвачен и поражен открывшейся картиной, что не сразу осознал: мне удалось наткнуться на источник запаха, за которым я последовал вниз. Пахло от вытканных на полотне гобелена бутонов и цветов.

Немыслимо, но именно так.

Я ощутил аромат дыма и ладана, роз, жасмина, гиацинтов и чего-то еще, что я не мог различить. Но это же невозможно!!!

Чем дольше я стоял здесь, тем большую растерянность испытывал. В конце концов я начал подозревать, что нахожусь под действием дурмана.

Я устал – но что в этом странного? После бессонной ночи у меня кружилась голова. За весь день я съел одно лишь яблоко, которым Трент угостил меня утром. И я спускался глубоко вниз по крутым ступеням.

Где-то справа залаяла собака. Я повернулся на звук. На гобелене были изображены похожие на собак существа, резвящиеся у водопада. Снова раздался лай. Казалось, он исходит от крупного черного пса ростом почти мне по грудь. Он смотрел на меня глазами цвета текучего топаза. Они светились. Не злобой, но умом.

Должно быть, сказались усталость и отчаяние, испытываемые мной. Веки резало, как от песка. Может быть, на мое зрение повлияло именно это. Я еще раз протер глаза и вгляделся в гобелен. Теперь рядом с собакой стояла маленькая девочка со светлыми волосами. Мгновение назад ее там не было!!! Или была?

Я зажмурился. Досчитал до пяти. Открыл глаза.

Девочка больше не играла. Теперь она кричала от боли и бежала ко мне. На ее руке была рваная рана, похожая на собачий укус. Капала кровь. В волосах запутались ветки и листья. На щеке алела глубокая царапина.

Я не колебался ни мгновенья. Возможно, меня вело безумие. Я просто поднял руки и протянул их навстречу ребенку.

Ее пальцы были такими же теплыми и живыми, как мои.

Собака залаяла снова. Она предупреждала? Прощалась?

– Держись крепче, – велел я малышке, ухватил посильнее и выдернул ее из гобелена в комнату. Не устоял на ногах и упал. Отполз от стены, и девочка свалилась прямо на меня.

Мои руки были в ее крови. Требовалось немедленно остановить кровотечение. Девочка была бледна и часто прерывисто дышала. Она находилась в смертельной опасности.

Не вмешивайся.

Я не столько слышал голос, сколько чувствовал его, почти как на спиритических сеансах.

Не удерживай ее.

Я узнал голос, но мне было не до разговоров. Сняв сюртук, я свернул его и подложил ребенку под голову, а жилетом попытался зажать рану.

Говорю тебе, Гюго, это шанс, который я дарую тебе. Не удерживай ее. Отпусти.

Я не понимал, что это значит. Все мои силы уходили на то, чтобы спасти Лили.

Переселение душ – утраченное умение. Я друг тебе, а не враг.

Я продолжал зажимать ее рану.

Понимаешь ли ты, что я тебе предлагаю? Ты ведь мечтаешь о том, чтобы твоя дочь вернулась?

Сверху донесся голос Трента:

– Гюго! Вы здесь?

– Да. Помогите мне. Быстро! Сюда, вниз!

– Уже идем!

Пес зарычал, и рычал до появления людей.

– О, господи! Как она?! – Трент опустился на колени.

– Думаю, выживет.

– Дайте я посмотрю.

Он склонился над девочкой, принимая груз ответственности на себя, – что не могло меня не радовать. Разумеется, глава местной полиции способен лучше, чем я, позаботиться о пострадавшей, оказать ей неотложную помощь.

Новость разнеслась по замку. Кругом кричали, и звуки эхом отражались от стен.

– Она жива!

– Гюго ее отыскал!

– Гюго нашел Лили!

Через несколько томительных, долгих минут Лили открыла глаза. Посмотрела на Трента, потом на меня. Она казалась обескураженной, не понимающей, где находится и что с нею случилось. Но, вероятно, сильной боли девочка не испытывала. Мужественное дитя: не плакала, не стонала, позволив Тренту осмотреть рану, проверить пульс и выслушать сердцебиение.

Снаружи затопали тяжелые шаги, и в комнату вбежал торговец рыбой. Вскрикнул от радости и тоже опустился на колени. Посмотрел на дочь, нежно коснулся ее волос и обнял. Он шептал ей что-то бессвязное, о чем-то спрашивал снова и снова, не дожидаясь ответов.

– Как ты, маленькая? Всё в порядке? Что случилось? Как ты здесь оказалась? Мы так испугались…

Девочка спрятала голову на груди у отца, поверив, наконец, что теперь она в безопасности; хрупкие плечи затряслись от рыданий.

Трент осмотрел рану еще раз, убедился, что кровотечение остановилось, и разрешил отцу забрать ребенка домой.

Мы смотрели им вслед.

– Отличная работа, мсье Гюго, – сказал Трент. – Нам тоже пора. Уверен, что вам не терпится попасть домой.

Трент пошел наверх, а я задержался на мгновенье. Что здесь произошло? Я не понимал. Направил факел на драпировку: несколько похожих на собак тварей резвились у водопада. Я втянул воздух, но запах дыма и ладана исчез. Я осмотрелся, желая запечатлеть это место в своей памяти. Возможно, когда-нибудь я решусь написать об этой истории.

Медленно поднимаясь по ступеням, я опять почувствовал головокружение и голод. Тишину нарушал только звук моих шагов. Я поднялся наверх. И тут снова откуда-то издалека послышался собачий лай.

Было это прощанием? Предостережением? Я не сомневался, что существо пыталось вступить со мною в контакт. Прекрасный черный пес с глазами цвета топаза. Вот только не знаю, что он хотел мне сказать…