Книга: Экстремал из будущего
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая

Глава двенадцатая

— Я тоже теперь дворянин? — Задумчиво спросил Тимоня.
— Верно. И если хочешь, теперь ты можешь оставить военную службу…
— Ты меня гонишь!?
— Нет, — несколько растерялся князь, — если хочешь, можешь и дальше оставаться моим денщиком.
— Хочу, — ответил успокоенный улан, — я ж сказал, что никуда от тебя. Вот — уже дворянином стал и поместьице есть…
Вскоре после неудавшегося мятежа, Грифичу пришёл очередной пакет документов из адвокатской конторы. Шуршание бумаг, чтение… Информация интересная — юристам удалось выбить кое-какую бывшую собственность Померанской династии. Не слишком много — только "выморочные" имения и фермы, да ещё и только в Шведской Померании — с Прусской пока глухо.
Формально список владений достаточно велик — два десятка мыз, ферм и имений. Но вот на деле… На деле теперь он мог назвать себя помещиком средней руки, но на уровень имперского князя по благосостоянию никак не тянул. Много Владимир не думал и тут же написал им, чтобы продолжали свою деятельность по возвращению его собственности и дальше, ну а средства на неё брали, сдавая пресловутые фермы арендаторам.
Медленно? А что делать… Но впрочем, не так уж и медленно — прецедент уже создан, так что дальше дела пойдут немного проще. Мелькнула было мысль пусть в дело средства, заработанные на службе в России, но пропала — несмотря на наличие русских войск на территории Пруссии и Померании, дела складывались не так хорошо, как хотелось бы. Нет, ничего определённого, но… мутно.
Да и откровенно говоря, выкупом бывших владений Грифичей заниматься не хотелось — это могло создать прецедент, но на этот раз не в пользу князя. Впрочем, дело тут было не только в прецедентах, но и в политическом влиянии. Сейчас он — воспитатель цесаревича и одно из доверенных лиц русского императора. Проще говоря — "давить" его юристам на судей станет намного проще. Пусть и считается, что суды в Западной Европе беспристрастны, но это далеко не так. Ну и… Одну и ту же статью закона в большинстве случаев можно трактовать по разному.
С Павлом, кстати, дела обстояли неважно. Нет, Владимир не потерял его доверие и цесаревич по прежнему любил его и доверял. Но вот психологически ему было тяжело — пусть он и не слишком любил мать, но это всё-таки мать, да и возраст у него пока ещё такой… Неподходящий.
Разговоров о Екатерине мальчик не вёл — понимал, что ТАКОЕ в принципе не прощается. Раскрылись уже планы насчёт убийства Петра после переворота, так что…
Предательство же Панина, выступившего на стороне Екатерины, мальчишка воспринял спокойно и на его слова о том, что переворот совершался в пользу цесаревича, только скривил гримаску. Ну в самом деле — верить в такую ерунду не мог даже ребёнок.
Цесаревич прекрасно понимал, что придя к власти, заговорщики первым делом принялись бы набивать карманы, а благо государства подождёт… Ну и соответственно — к власти Павла не допускали бы очень долго и вопрос ещё — а допустили бы вообще? Как-то сомнительно звучит — допустить до реальной власти человека, наследство (страну) которого ты грабил (если бы планы заговорщиков осуществились) в течении многих лет. Он ведь и спросить может…
Понятное дело, что понял это Павел не сам, хотя вообще-то — ребёнок рос умным. Объяснил наставник, научив с помощью простейших логических блоков "ковыряться" в происходящем.
— Плохо мне, — мрачно протянул мальчик, прижавшись к боку Владимира во время прогулки по парку.
— Понимаю, — столь же мрачно ответил тот, — я ведь тоже со многими из них знался.
Позитив и прочая хрень? Ну так психологом попаданец не был (пусть и частенько бывал в их кабинетах), а натужные попытки развлечь ребёнка "любой ценой" считал неправильными. А вот если он поймёт, что плохо не ему одному, а всем близким, пережившим такое предательство… Общее горе объединяет.
— А их правда опоили? Ну, гвардейцев? — спросил мальчик чуть погодя.
— Правда.
Успокоенное сопение — всё-таки приятно осознавать, что настоящих предателей меньше, чем казалось вначале…
— Они ни в чём не виноваты?
— Виноваты, конечно, — серьёзно ответил князь — он вообще со свои подопечным старался общаться "по взрослому" В меру, кончено — ребёнок есть ребёнок и оседлать шею Наставника или поиграть в карты на щелбаны — это нормально.
— Виноваты, — повторил Рюген, — они просто обнаглели, понимаешь? Привыкли считать себя "солью Земли" просто на том основании, что достаточно высокородны и служат в гвардии. Забыли, что русское дворянство — это прежде всего обязанности, а потом уже — привилегии.
— Бабушка распустила? — повторил Павел слова отца.
— Она, — со вздохом признался Наставник, — не она одна, понятно. Просто она допустила появление при дворе группы людей, которым можно практически всё, вот и… Ну а умные и беспринципные люди могут без особого труда повернуть их в нужную для себя сторону. Так… Вроде бы невинные разговоры, потом чуть более серьёзные, ещё чуть… Затем добавить какую-нибудь дрянь в вино и вот уже гвардейцы идут устраивать переворот, искренне считая себя правыми.
— Но ведь они невиновны? — С нотками сомнения спросил Павел.
— Виновны — и ещё как. Это солдаты из крестьян могут не понимать сути происходящего, а дворяне обязаны задавать себе и окружающим вопросы, думать о сути происходящего. Ну а если нет… То ты либо просто дурак, либо в чём-то согласен с зачинщиками мятежа.
Зачинщиков "потрошили" очень серьёзно, ну так и на кону стояло государство! Пётр ходил злой и видно было — всю демократичность и либерализм из него выбило. Ну а теперь — он выбивал из вельмож-мятежников имущество.
Одно только "раскулачивание" Разумовских дало Императору свыше полутора сотен тысяч крестьянских душ — и это при этом, что "душами" тогда считались только мужчины старше определённого возраста… А ведь были ещё и другие — бывший канцлер Бестужев-Рюмин, Пассек и многие, многие другие… Общая численность крестьян, перешедших в собственность императора, составила свыше полумиллиона душ.
Император обчищал заговорщиков не только от жадности — тут скорее главенствовало решение лишить их материальной базы и показать — что бывает, когда влезаешь в заговоры. Затем уже — денежный вопрос и наконец — освобождение крестьян. Нельзя сказать, что Пётр был таким уж противником крепостничества…, но не понимать — насколько это вредно для экономики страны, он не мог, вот и решил действовать, раз уж появилась такая возможность.
После первой волны раздачи имений (без крестьян) "истинно верным", последовала и вторая — армейским офицерам и дворянам, отличившимся в боях и прежде всего — многодетным. Здесь была та же стратегия — по чуть-чуть, но многим. И "многим" было в буквальном смысле — небольшие поместья по шестьдесят-двести десятин получила почти тысяча человек, причём исключительно майораты, завязанные на службу. Государь не скрывал своей философии от Владимира…
— Когда делаешь благодеяния многим и понемногу, они остаются благодарны, а когда много и немногим — они начинают считать это должным.
Вообще, император и раньше любил красиво оформленные фразы, а теперь полюбил ещё больше, так что частенько "радовал" окружающих витиеватыми сентенциями. Была и другая подоплёка:
— Магнаты всегда опасны тем, что рано или поздно может появиться желание не просто влиять на политику в стране, а делать её самостоятельно, без оглядки на государя. А с такими деньгами, да окружённые множеством прихлебателей, дел они наворотить могут немало.
— Нуу… Сейчас — да, — согласился Рюген, — ну а позже можно будет допустить существование магнатов. Главное — чтобы были чётко очерченные границы, которые им нельзя переступать. И правила игры — жёсткие, но справедливые и главное — неизменные.
— Воля Государя превыше всего! — Стиснул Пётр руками подлокотники кресла. Присутствующий на беседе Павел (собственно говоря, она происходила в его покоях) переводил горящие восторгом глаза с одного собеседника на другого.
— И снова согласен, — китайским болванчиком закивал Грифич, — вот только приструнив заговорщиков, ты САМ должен очертить рамки — в том числе и для себя.
— Зачем?
— Чтобы инициативу не душить. Если слишком уж увлечёшься "Волей Государевой" — вспомни, что было при Петре Первом (Великим попаданец категорически отказывался его называть).
— Верно, — нехотя согласился император, — он любую инициативу задушил, помню.
Такие беседы жутко выматывали принца, но что поделать — Пётр повадился проводить их не менее двух раз в неделю, да непременно в присутствии сына — приучал к политике. Ну а каково было Рюгену, который должен был отстаивать свои убеждения, но при этом не слишком страстно — и одновременно облекать суждения в удобоваримую форму, понятную и приемлемую как мальчику, так и Государю. Ну а если учесть, что у последнего сильно испортился характер… Было непросто.
Непросто было и с коронацией — на нём про прежнему висела часть предстоящего мероприятия и нужно сказать, что свою часть он давно уже подготовил. Отвечал Грифич за художественно-развлекательные вещи и частично за безопасность — но тут уже после Шувалова и Миниха.
Коронацию нужно было провести торжественно и без спешки, но и откладывать недопустимо — если бы Пётр короновался раньше, то многие рядовые мятежники не выступили бы против него. Церемонию назначили на середину августа, но без окончательной даты — на случай непогоды.
Коронация по традиции проходила в Москве — в Успенском соборе Московского Кремля. Грифич выехал туда загодя, а часть его людей и вовсе — ещё до попытки переворота.
Каноническая часть мероприятия прошла в Кремле — здесь сложно было внести что-то новое, поскольку всё было тесно завязано на христианстве и традициях — как византийских, так и русских. Здесь попаданец предложил несколько десятков небольших поправок, но Воронцов настоял, чтобы всё было как можно более традиционно — даже короновался Пётр шапкой Мономаха.
А вот когда он вышел из стен Кремля и поднялся на стены специального помоста — приветствовать подданных, то тут и началось время Грифича. Сперва — "Боже, царя храни", затем ещё десяток столь же торжественных песен, парад "Истинно верных" и прочие мероприятия.
Всё происходящее вызывало бурный восторг у зрителей — на зрелища эпоха не самая богатая, да ещё и религиозная подоплёка… Владимир видел множество людей, которые молились, опустившись прямо на колени — и нельзя сказать, что это были исключительно крестьяне, встречались и люди в дворянских платьях.
Торжества продлились почти неделю — и затем частично повторились в Петербурге. Попаданец выгреб из своей памяти буквально всё, что было можно — парады, кулачные бои и борьба, фехтование и фланкирование, силовое многоборье и армреслинг, клоуны на ходулях и многое, многое другое.
Основной же "фишкой" коронации было то, что большую часть представлений готовили сами зрители. То есть хотят портовые рабочие выпендриться — готовят представление и перед его началом объявляется, что именно они его готовили. Вроде бы нехитрый приём, но прошёл "на ура" и позволил не только проявить себя талантам, но и сэкономить достаточно круглую сумму. Впрочем, экономия эта оказалась бессмысленной — Пётр подарил их фаворитке…
Амнистия рядовым мятежникам прошла сразу после коронации. Ну как амнистия… Сперва долго нагнеталась обстановка и гвардейцы готовились к повторению "Стрелецкой казни" и молились, родные же осаждали всех кого можно и нельзя, прося о помиловании, заступничестве и прочем.
После коронационных торжеств объявили, что рядовые гвардейцы…
" — Заступничеством Павла остаются в живых. В искуплении вины они отправляются в армию на десятилетний срок и без возможности повышения в течении трёх лет. Ну а кто проявит должное рвение в службе и храбрость в боях, сможет заслужить повышение и сократить срок немилости". Были там и другие оговорки — вроде невозможности находиться в будущем в Петербурге и Москве, некоторых иных ограничениях прав.
На фоне возможной смерти это выглядело милостью, да и со сроком службы… Все понимали, что максимум лет через пять на рядовых должностях в армии останутся разве что откровенные дурни, остальные же просто покинут армейские ряды. В общем, кара не была жестокой.
Эффект, которого добивался хитромудрый попаданец, давший императору такой совет, был предельно прост — сбросить напряжение в обществе.
" — Сам посуди, — говорит Владимир на очередной беседе с императором и Павлом, — сейчас ты вроде как помилуешь и большая часть дворянства выдохнет с облегчением. Ну кроме родственников казнённых… Впрочем, правила "игры" всем понятны и за их судьбу будут переживать только родные.
— А друзья? — Подал голос Наследник.
— Друзья? В первую очередь все будут переживать за себя. Тем более, что по факту казнённых будет не так уж и много — в основном всевозможные монастыри да служба в острогах Сибири. А так… мятежники будут опасаться привлечь к себе внимание лишний раз, ну а дальше начнут выслуживаться — служба в армии, да в чине рядового, это не то, что может понравится гвардейцу. Новых же восстаний от них можно несколько лет не опасаться — они ж разбросаны будут, да под присмотром.
— А потом? — Заинтересовался Пётр.
— А что потом? — Развёл руками Рюген, — нет никакого "потом". Кто получит помилования, всё равно не смогут возвратиться в Петербург или Москву. Да даже губернские города будут не для всех! Так что какие там могут быть заговоры в деревне? Ну а захочешь вернуться в Общество — так докажи свою полезность да верность службой на благо Отечества. Докажет — добро пожаловать, ну а нет — так и сиди в провинции.
— Ну ты прямо настоящий иезуит, — хмыкнул император."
Помилование "от Павла" дало свой эффект — люди рыдали и молились за здравие царевича. Тот был польщён…
— Не стоит, — мягко сказал ему Владимир, — это временный эффект и не стоит на него рассчитывать. Понятное дело — работать над твоим обликом в глазах людей нужно, но постоянного эффекта не будет. И не забывай, что против тебя тоже будут работать — "чернить" в глазах толпы.
Были помилования не только рядовых гвардейцев — в живых оставили Панина и даже назначали того на официальный пост — командовать Камчаткой. В те времена это была такая дыра… К слову — в живых бывшего приятеля попросил оставить Грифич, вспомнивший, что в ТОМ мире Панин вроде бы долго занимал какой-то важный пост — и достаточно успешно. Помиловали и Дашкову — одну из главных участников заговора.
Но тут другое — была она урождённая Воронцова и приходилась сестрой фаворитке императора… Ну да — высокие отношения… Её тоже сослали, но уже в Оренбург и тоже назначили на официальный пост — заведовать всеми учебными заведениями города и губернии. Много и красиво говоришь о Просвещении? Ну так поработай на него…
К большому удивлению попаданца, Потёмкин в заговоре не участвовал, а ведь помнилась совсем иная история… Здесь это был бравый вахмистр Конной Гвардии, активно участвовавший в войне с Фридрихом — причём сперва как гвардеец, а потом как представитель Гвардии у Запорожского казачества, где получил сперва прозвище Нечёса, а потом и известность как лихой и абсолютно "отмороженный" вояка.
ЗДЕСЬ никаких контактов с Орловыми и Екатериной у него не было, так что недавно появившийся в Петербурге воин без особых раздумий присоединился к уланам и действовал во время мятежа настолько достойно, что получил в награду бриллиантовый перстень, тысячу червонцев и звание поручика Конной Гвардии — и это только как приложение к неплохому поместью.
Вообще, казней было немного — только гетман Разумовский и ещё буквально десяток человек. Правда — казнили их показательно-жестоко. В частности, Кирилла Разумовского перед казнью лишили дворянства и повесили — весьма позорная смерть. Да и с его детьми поступили не слишком мягко, оставив только четверть оставшегося после "раскулачивания" отца состояния (в планах — раздача его верным людям) и это при том, что женат он был на Нарышкиной и изначально это было её приданое. Но к чести императора — это не было произволом, близкие покойного гетмана тоже были замешаны в заговоре, пусть и не слишком сильно.
Основная часть мятежников отделалась лишением большей части имущества и заточением по монастырям или службой в острогах Сибири — в зависимости от возраста и пола.
Был и неожиданный эффект помилования — по какой-то причине начали уверенно говорить, что "виной" тому не только милосердие ребёнка, но и влияние на Павла его Наставника — то есть самого Грифича. Отчасти так оно и было, так что вскоре у Рюгена появилась репутация человека пусть и жёсткого, но не жестокого.
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая