Глава четвертая
1
Когда Соловушкин, взяв трубку, услышал, что звонит Григоренко, то засыпал его вопросами: почему приехал в Москву без вызова? Почему не командировал кого-нибудь другого?..
Григоренко терпеливо объяснял, все время нажимая на то, что ему необходимо поговорить с начальником главка. Для этого ему нужен пропуск.
Соловушкин недовольно пробурчал еще что-то, но пропуск заказал.
Григоренко поднялся на третий этаж и вошел в кабинет. Соловушкин встретил его внешне по-дружески. Куда девались официальный тон, строгость и недовольство в голосе.
— Ну, как там в Днепровске, рассказывай, — положил он руку на плечо Григоренко, усаживая его в мягкое кресло. — Днепр разливался в этом году? Рыба хорошо ловится?..
Сергей Сергеевич отвечал нехотя. Его привели сюда более серьезные дела, а Соловушкин расспрашивает о каких-то пустяках, далеких от гранита, щебня, дробилок.
— Ну, а как с планом? — спросил наконец Соловушкин, очевидно заметив кислую мину Григоренко. — Какие меры приняли, что наметили?
— Это и заставило меня приехать в главк.
— Да ты храбрец! Вот так просто сел и приехал в Москву! За это, брат, строго наказывают. Узнает начальник, будь уверен — перепадет на орехи!
— Мне в Днепровске делать нечего.
— Не понимаю...
— Все дробилки вышли из строя. Если не дадите ЩКД-8, придется закрыть дробильный завод. Вы же хорошо знаете, у нас очень крепкий гранит!
— Крепкий, крепкий! Гранит должен быть крепким! На то он и гранит! Но... Мы запланировали вам на третий квартал еще одну дробилку СМ-16. Новую!
— Новая тоже долго не выдержит... Нет, нам нужна ЩКД-8! Иначе из прорыва не вылезем!
— Известно ли вам, — Соловушкин вдруг перешел на «вы», — какой план дадут комбинату после установки ЩКД-8? Увеличат на пятьдесят процентов! А это миллионом пахнет! Миллионом кубометров щебня!
— Зато будем работать ритмично, уверенно. Перестанем опасаться, что дробилка каждую минуту может подвести.
— Где вы столько горной массы возьмете?
— Заглубимся на третий горизонт... Увеличим объемы бурения...
— Дробилка ЩКД-8 снята с поставки по просьбе вашего комбината. Кто теперь будет восстанавливать наряд? Надеетесь, что начальник главка подпишет?
— Думаю, подпишет, — уверенно сказал Григоренко. — Вот поэтому и хочу попасть к нему на прием.
«К нему ты, голубчик, уже не попадешь, — соображал Соловушкин. — Сегодня он в министерстве, а завтра уедет за границу.... Это и к лучшему, а то этот Григоренко черт знает что может наговорить. Ведь идея о снятии ЩКД-8 с поставки комбинату — моя. В свое время она была вполне обоснованна... Но теперь... Неизвестно, как отнесется к этому начальник?»
Вслух произнес:
— Ну, а деньги? Титул в этом году никто корректировать не будет. А как строить новый цех первичного дробления, которого нет в титульном списке вашего строительства? За такое под суд отдают!
— Начальник главка вправе перераспределять средства. Другого выхода у нас нет.
— Не так все это просто, даже для начальника главка. Мой вам совет: используйте в этом году отпущенные вам пятьдесят тысяч на строительство запланированного корпуса первичного дробления. На следующий год мы запланируем вам ЩКД... Вы же знаете, как бьют, если оборудование не установлено до первого января? Безусловно, я в этом уверен, вам не успеть, если бы мы и дали вам ЩКД. Что тогда?.. Кроме того, в первую очередь вы обязаны думать о выполнении плана этого года! От продукции вашего карьера зависит работа нескольких больших строительств! Вы же сорвете поставку щебня!.. Не выполните годовой план. Сами знаете, чем это пахнет!
— А вы нам помогаете?
— Так, как и всем. Однако другие выполняют!
— Дайте нам ЩКД — и мы выполним!
— ЩКД у нас нет... Еще раз говорю: вы сможете установить ее только весной.
— В четвертом квартале начнет работать!
— Вы просто не представляете, чего добиваетесь! — выкрикнул Соловушкин и посмотрел на часы. — Впрочем, походите по отделам, порасспрашивайте — может, кто знает, где достать ЩКД. К механикам загляните, с ними посоветуйтесь... Помог бы вам, но через час надо ехать к проектировщикам. Вы уже обедали?..
— Нет.
— Тогда пошли, перекусим в буфете.
2
Утверждают — есть телепатические импульсы. Идет, скажем, человек по улице, и что-то непонятное, неосознанное, недоступное разуму заставляет его оглянуться. Человек останавливается, оглядывается — и видит знакомого!..
Так было и с Григоренко. Он вышел из главка. С начальником, конечно, не встретился. Механики, к которым посоветовал обратиться Соловушкин, оказались влюбленными в свое дело молодыми инженерами, многое знающими и понимающими. Они-то и подсказали, где можно получить дробилку ЩКД-8. Ну кто бы подумал — в Красноводске! Далековато! Но если она там действительно не нужна, как говорят механики, то следует побыстрее туда съездить...
Григоренко шел по вечерней Москве, углубленный в свои мысли, но вдруг стал подсознательно ощущать какую-то неясную тревогу. Казалось — кто-то упорно смотрит в затылок. Он оглянулся и от неожиданности выпалил:
— Вы?!
К нему подходила Оксана Васильевна. В легком светлом платье, с модной, очевидно московской, прической, румяная от быстрой ходьбы, улыбающаяся, она показалась такой красивой, что Григоренко даже зажмурился.
— Сергей Сергеевич?! — не скрывая радости, воскликнула Оксана Васильевна, протягивая к нему руки. — Вот приятный сюрприз! Здравствуйте!
Он тоже очень обрадовался. Крепко пожал ее руки.
— Вы в Москве?! Как оказались здесь?
— Я в отпуске... Приехала сегодня утром. В Москве живет моя тетушка... Хочу просто побродить по музеям, выставкам, посетить столичные театры...
Они стояли посреди тротуара, не замечая, что мешают другим. Над городом плыли одинокие тучки. Солнечные лучи, словно прутья огромной метлы, подметали асфальт,
— Ну как там у нас? Как с планом?
— Пока что дробилки держатся. — Оксана Васильевна сделала ударение на «пока что». — Но замучили негабариты. И третья смена не сможет спасти...
— Как — третья смена? Я ведь отменил!
— Только вы уехали, Комашко приказал снова работать в три смены. Хотел подогнать план... Вы уж не судите его строго.
«Опять, значит, за старое... — выругался про себя Григоренко. — Не хотят понять, что третья смена должна быть только ремонтной. Она обязана подготавливать для работы все — механизмы, транспорт, карьер... Постой! Постой! А почему бы в третью смену не дробить и негабаритные глыбы гранита? Накладными зарядами, малыми взрывами?!»
Оксана Васильевна молча следила за тем, как помрачнело лицо директора, как по нему пробежала сумрачная тень. Непонятно почему, но ей хотелось видеть его именно таким — озабоченным и строгим, как на работе.
— На сколько отстали? — спросил Григоренко.
— На три тысячи кубов...
— Ого!
— А как у вас?.. Дробилку обещают?
— Ничего утешительного. Но кое-что наклевывается. Нашел в Красноводске, в неликвидах, ЩКД-8. Представляете?
— Дробилка в неликвидах?! — в глазах Оксаны Васильевны промелькнули и удивление и негодование. — Шутите? Дробилка не запчасть, чтобы ее в неликвидах держать.
— Я тоже возмущен. Но больше, конечно, — рад. Механики главка каким-то образом пронюхали, что в одном тресте есть такая дробилка. Тут я подвернулся. Заказали разговор с Красноводском. Действительно, есть. Но за нее просят паровые котлы... Итак — никакой ошибки. Даже заводской номер запомнил — тридцать шестой. Выпущена еще в шестьдесят втором...
— Десять лет назад! — возмутилась Оксана Васильевна. Глаза ее сузились. Только что были голубыми, лучистыми, а тут вдруг стали серыми, суровыми, стальными. — И до сих пор не была в работе?
— Представляете, сколько щебня дала бы она за это время?
— Удивительно!..
Григоренко неожиданно засмеялся:
— Не это удивительно. А то, что мы вот уже полчаса говорим только о дробилке. С моей стороны это по крайней мере невежливо. Вам куда? Я вас провожу...
— Сама не знаю куда... Брожу просто так, преимущественно по магазинам. Знакомые кучу заказов надавали — сапожки, кофточки, фотобумага...
— Я не любитель толкаться по магазинам. Вот в кино — пошел бы... Да еще с вами!.. Ей-богу, с удовольствием сходил бы. Как вы на это?..
— Я не против, — неожиданно покраснела Оксана Васильевна.
Они смотрели какой-то заграничный фильм с замысловатым названием, которое и запомнить-то было трудно.
Первые минуты Оксана Васильевна сидела словно в полусне. Ведь рядом — Сергей Сергеевич... Ей казалось, что она его знает давным-давно. Правда, он немного скрытный, но в то же время интересный...
Оксана Васильевна смотрела на экран, но смысла картины почти не улавливала. «А что, если Сергей Сергеевич возьмет сейчас меня за руку? — подумалось ей. — Ведь руки наши совсем рядом... Ну, что это мне в голову взбрело. Нет, а все же...»
Из кинотеатра вышли молча. С облегчением вздохнули, окунувшись в свежую прохладу вечера. Медленно шли по Арбату, залитому огнями.
Время ужинать, но они единодушно решили, что идти в ресторан, где жарко и душно, не стоит.
Григоренко предложил пойти к его сестре.
— Ну что вы?.. Что она может подумать?! — стала возражать Оксана Васильевна.
— Да сестры дома нет. Она геолог и сейчас путешествует где-то в Восточной Сибири... Вот я и останавливаюсь всегда у нее... Или вы меня опасаетесь?
— Нет, не опасаюсь, — просто ответила Оксана Васильевна. — Если приглашаете, то пойдем.
Квартира была необжитой. Занавески потемнели. На подоконнике пылища. Кровать кое-как прикрыта одеялом.
— Это я здесь «нахозяйничал», — несколько смущенно признался Григоренко, ставя сковородку на газовую плиту. — Сейчас быстренько наведу порядок и что-нибудь приготовлю.
— Чего уж там, — возразила Оксана Васильевна, — я сама. Разрешите-ка, Сергей Сергеевич.
Она потянулась к сковороде, и руки их встретились. Григоренко почувствовал, как вздрогнули ее пальцы...
Ужин получился на славу. Оксана Васильевна, наливая в чашки ароматный кофе, спросила:
— Вы, наверное, любите свою сестру?
— Конечно. Она у меня одна. Когда бываю в Москве, сестра всегда провожает меня на поезд. Это хорошо, когда тебя провожают, правда?
Оксана Васильевна вздохнула и ничего не ответила. Потом улыбнулась и как бы сама себе сказала:
— Мне больше нравится, когда встречают.
Оба помолчали. Разговор как-то не ладился. Но тем не менее им казалось, что после этой встречи они уже как-то по-иному будут относиться друг к другу.
— Вы когда выезжаете? — спросила Оксана Васильевна.
— Как только раздобуду дробилку, так и отправлюсь отсюда. Возможно, в Красноводск придется слетать.
— Вы счастливый...
— Почему? — удивился Григоренко.
— Мне еще никогда не приходилось летать. Это, наверно, так интересно. Я лишь во сне видела нашу землю с высоты... Но, нет-нет, ради бога, не подумайте, что я хочу лететь в Красноводск... с вами...
— Нет, я вовсе не думаю...
Снова наступила тишина. Нарушила ее Оксана Васильевна. Она заметила, что Григоренко смотрит на нее как-то необычно, словно впервые увидел.
— Вы знаете, Сергей Сергеевич, у нас на комбинате мало кто верит, что дробилку установят в этом году. И ваши заместители тоже не верят.
— А вы?
— Я? Я верю.
— Спасибо. Благодарю вас. — Григоренко накрыл ее маленькую руку своей ладонью и слегка пожал.
Лицо Оксаны Васильевны вспыхнуло. Она торопливо освободила свою руку и поправила прическу.
— Мне уже пора, — сказала Оксана Васильевна дрогнувшим голосом.
— Вас кто-нибудь ждет? — спросил Григоренко.
— Нет. С чего вы взяли? Просто уже поздно...
— Позвольте вас проводить.
— Нет, нет. Не нужно. Пожалуйста, не провожайте!
Сергей Сергеевич провел ее до дверей. Он чувствовал, как эта неожиданная встреча сблизила их, и не понимал, почему Оксана Васильевна так неожиданно заторопилась, ушла. Не обидел ли он ее чем-либо?
Еще минуту слышались ее шаги, а потом все стихло. Сергей Сергеевич подошел к окну и посмотрел на улицу. Оксана Васильевна остановилась на миг и помахала ему рукой.
3
Случилось это в четверг. Самохвал снова послал Сабита и Остапа в город к незнакомым людям, где нужно было выложить кирпичные стены.
Ехали троллейбусом. Не доезжая до Днепра, сошли и еще квартала четыре добирались пешком. Сабит впереди, за ним — Остап.
— Похоже, Сабит, ты уже здесь работал?
— Работал. В ту субботу. С бригадиром.
— И подручные были?
— Были. Много подручных.
Сабит сказал правду. Подручных и сейчас было много. Да все старушки, старики. Руководил ими дородный пожилой мужчина с густой черной бородой.
Работу начали организованно. Раствор был уже заготовлен, кирпичи лежали на подмостках. Бери и клади. Только поспевай за подручными.
До обеда ребята успели сделать немало. Сабит надеялся, что к вечеру закончат кладку стен. Но произошло неожиданное.
По улице проходили два пожилых рыбака с удочками. Шли медленно, разговаривая. Вдруг остановились напротив Остапа. До него донесся их разговор.
— Гляди, — сказал седоусый, — как стараются! Так и горит все в руках! Школы бы так строили!
— Э-э, да тут калым! — ответил ему другой, сухощавый, с жилистой загорелой шеей. — По четвертаку за день загребут! Общине что? Заплатит! По рублику соберут... — Он сплюнул и пошел с приятелем дальше.
Слова эти поразили Остапа.
— Слушай, Сабит, что мы строим? Разве это не жилой дом?
— Жилой? Ха!.. Это, брат, мечеть.
— Что?
— Мечеть. По-вашему — церковь.
— На церковь что-то не похоже, — с сомнением сказал Остап и положил кельму. Сойдя с подмостков, зачерпнул кружку воды, выпил. Спросил чернобородого: — Что мы строим, папаша?
— Пристройку, сын мой. Пристройку к молельному дому... Ныне церкви божьи не строят... Вот мы и достраиваем. Расширяем. Как теперь говорят, реконструкция! Вот так-то!
Остап с негодованием посмотрел на Сабита. Махнул ему рукой:
— Ну-ка, Сабит, слезай!
— Ты что?
— Кончай работу, тебе говорят!
— Остап, ты, случаем, не сдурел мало-мало?
— Слезай!
Сабит уложил еще три кирпича, подобрал кельмой раствор и только после этого спустился.
— Ну, что?
— Тебе, Сабит, надо бы морду набить! Вот что!
— Ай-ай-ай, зачем кричишь?
— Ты знал, что мы строим?
— Знал... Так мы не сами пришли. Бригадир посылал. Для всей бригады стараемся. Полсотни вечером принесем...
— Мне плевать на ваши полсотни! — Остап рассвирепел не на шутку. — Калымщики несчастные!.. С Самохвалом я еще поговорю! Больше он меня на такие дела не пошлет!.. Идем!
— Идем так идем. Только что теперь бригадир скажет?
Они сложили свои вещи, вымыли руки.
— Ребята, куда же вы? — заволновался чернобородый.
— Клади, дядя, сам, — сдержанно ответил Остап и быстро пошел к выходу. — Мы тебе не работники!
Сабит поплелся следом.
Самохвал заметил их издалека и вышел навстречу.
— Что так быстро, закончили? А-а, решили искупить вину за тот случай, у главного...
Остап молча приблизился к нему, схватил за ворот.
— Гад!
— Ты что? — Лицо Самохвала стало серым.
— Ты куда нас посылаешь? А?
— Как куда? Подработать!.. Мы тут тоже не гуляли. За вас двоих отдувались!.. И работа не страдает, и мы будем по пятерке на брата иметь!.. Да пусти ты, черт! Задушишь!
— И задушу! Как мокрицу раздавлю!.. Сволота, молельные дома строишь, а здесь приписками занимаешься? Всех обманываешь? ..
— Ишь какой ты честный стал! Пять годочков отбухал за убийство! А краля тебе хвост показала. За другого выскочила. За того, кто побогаче! Инжене-ерша!..
Ярость затуманила Остапу разум. Еще миг — и он задушил бы Якова Самохвала. Но голос Сабита вернул его к действительности:
— Остап! Остап!! Отпускай его!
Остап так тряхнул Самохвала, что посыпались отлетевшие пуговицы.
— Ах ты сволочь! Из-за кого я отбухал пять годочков? А? Из-за тебя, подонок!.. Ты во всем виноват! Не Зоя, а ты! Слышишь?!..
Остап с такой силой швырнул Самохвала, что тот отлетел к насыпи, упал на просмоленные шпалы.
— Ну, ну, ты не очень! — вскочил Самохвал на ноги. — Я тебе покажу! Ты у меня запоешь!..
— Я тебе так запою, что своего голоса не услышишь, гад!
Самохвал снова отлетел назад и схватился рукой за лицо. Глаза его налились злостью, но кинуться на Остапа он не осмелился.
— Ребята! Он меня убить хотел! Меня, бригадира! — закричал вдруг Самохвал, обращаясь к рабочим, которые стояли неподалеку. — Вы все видели?!.. Я в суд подам! Будете свидетелями!
Сабит мрачно глянул исподлобья.
— Не видал я, — сказал твердо и отвернулся.
— Как это не видел?
— Да так, не видал — и все! Пусть в свидетели идет, кто видал!..
Другие тоже стали отворачиваться. Некоторые отходили в сторону.
— Кореши, куда же вы? Ведь вы видели?
— Ничего мы не видели, — буркнул кто-то.
— Вот, значит, как! Ну подождите! — прохрипел Самохвал.
Никто не откликнулся. Тогда он отряхнул с брюк песок, застегнул на рубахе уцелевшие пуговицы и побежал вдоль насыпи.
4
— Что с тобою, Остап? — спросил Иван Середа, когда ребята пришли в общежитие. — Ты мрачнее тучи!.. Неприятности? Заболел?
Такое уж лицо у Остапа Белошапки — все на нем написано, ничего не скрыть! Плохо на сердце — лицо хмурое. Радость — улыбкой светится. Лукавить никак не может.
— Спроси у Сабита, — сердито отмахнулся Остап.
— Зачем Сабита? Сабит — что? Бригадир послал! Попробуй не пойти! Он найдет как прижать!.. — обиженно забубнил тот.
— Сегодня послал молельный дом класть, а завтра — красть, — неожиданно для себя в рифму сказал Остап и поэтому улыбнулся.
— Сабит красть не пойдет. Сабит честный... Нет, нет, Сабит не вор! — обиделся Сабит.
— Ну, ладно. Затараторил! Нечего теперь вывертываться!.. Что касается меня, то со строительства я уйду. Ко всем чертям Самохвала! С ним мне не сработаться!.. Поеду куда-нибудь, наверно в Комсомольск..
— Правильно говоришь, — согласился Иван Середа.— Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Я бы тоже ушел с карьера, да мне бульдозер обещали дать. Новый. Прищепа обещал.
— Жаль мне уезжать отсюда. Полюбил я вас, друзья. Даже вот этого бывшего калымщика Сабита, которому так и дал бы хорошего тумака, полюбил...
Сабит посмотрел на Остапа печальными глазами-маслинами, потом вскочил со стула, обнял.
— Ну, давай мне тумак! Давай, Остап!.. Заработал я! Только не поезжай в Комсомольск!
— Нет, поеду!
— Прошу тебя — не поезжай!.. Плюнь на Самохвала!
— Так и плюнешь! Если бы только Самохвал...
Сабит понял, что скрывается за последней фразой Остапа. Зоя! Жена главного инженера... Вот кто бередит сердце его друга!
— Ну, а мойка?! Разве тебе легко бросить мойка?
— Мойку?..
— Ну да... Сколько думал! Сколько вечер работал! Я мало-мало помогал... Все якши стал. И в техникум ты заявление посылал. Ответ ждешь. Тебе разрешат диплом защищать. Техником станешь. Может, мойка как дипломный работа посчитают! Вот будет праздник!.. Ну, Остап, думай-думай: зачем ехать? Я мало-мало так никогда не сделаю!
Печаль Сабита была настолько искренняя, что Остапу стало жаль его. Он обнял друга за плечи, провел рукой по колючей, коротко стриженной голове.
— Ну и хитер ты, Сабит!.. Ладно, пока останусь. Вот только уйду в другую бригаду, обязательно!
Радости Сабита не было границ. Он готов был расцеловать друга.
— Вот, мало-мало разум видно!.. Я тоже перейду! Куда ты, туда и я!
— Давай, ребята, к нам, — предложил Иван Середа. — В бригаду бурильщиков... Остап бригадиром может стать. От нас бригадир ушел, с Лисяком не ужился.
— Что Самохвал, что Лисяк — один шантан. Шакалы! — сказал Сабит.
— У тебя, Остап, из родных кто-нибудь есть? — спросил Иван, который улегся на кровати прямо поверх одеяла. — Братья, сестры?
— Нет ни братьев, ни сестер. Отец после войны инвалидом вернулся. С осколками. Без счета. Один — лет шесть под сердцем лежал. Потом зашевелился и... в сердце. Через год после отца похоронил мать...
— У меня отец живой. Только слабый очень, — сказал Середа. — Тоже покалеченный пришел с войны. И мать жива. Все хозяйство на ней. Получу квартиру, заберу к себе стариков.
— А жена? — спросил Сабит.
— Я с ней, можно сказать, разошелся. Да мы и не регистрировались.
— Письма получаешь... — не отставал Сабит.
В комнату вошла Марина.
— Ваня, вставай, — тихо позвала. — Ты же обещал пойти со мной на танцы!
Иван Середа, не меняя позы, продолжал лежать и безразличным взглядом смотрел на девушку.
— Обещал. Но вечером... Сейчас еще и семи нет. Мне отдохнуть надо. С молотком так натанцевался, что голова как с похмелья гудит!.. Это тебе не котлеты пальчиками на тарелочки раскладывать...
— Вовсе не пальчиками, — надула губы Марина.— Мы вилками раскладываем...
— Дай часок отдохнуть!
— Отстань от него, Марина, — вмешался Сабит. — Человек, мало-мало, спать хочет...
— Это дело наше, Сабит, — тихо ответила девушка. — Ваня, ты часочек поспи. Только не больше. Я тебе ужин принесу, а потом пойдем.
Глаза влюбленные, преданные.
Сабиту даже неприятно, что Марина, веселая и жизнерадостная девушка, так страдает от любви, так смотрит на Ивана.
Она ушла, но через полчаса снова появилась. Быстро прибрала на столе, сложила стопкой газеты, поставила на освободившееся место тарелку с гречневой кашей, которую больше всего любил Иван. Сверху положила три котлеты. Затем достала из сумки бутылку пива. Для Ивана это и не ужин вовсе, если он пива не выпьет.
Марина готовила из редиски салат и поглядывала влюбленными глазами на Ивана. Тот крепко спал.
Поставив салат и отрезав два больших ломтя хлеба, Марина подошла к кровати и осторожно присела с краешку. Подождав немного, легонько погладила Ивана по голове:
— Проснись, Ваня. Проснись. Я тебе пивка принесла.
Это подействовало. Иван открыл один глаз, потом другой. Поднялся и сел на кровати.
Марина, казалось, ничего не замечала. Она не обращала никакого внимания ни на Сабита, ни на Остапа, которые молча наблюдали за тем, как священнодействовала девушка.
— Пошли, Сабит. Нам ужин никто не принесет, — встал Остап.
Они неторопливо оставили комнату.
5
Григоренко проснулся от собственного крика. Какое-то мгновение прислушивался. Не слышал ли кто, как он кричал? Нет, тихо. У соседей ни шороха... Может, ему только показалось? Но нет. У него до сих пор стоит в ушах этот страшный, отчаянный крик.
Приснилась ему мощная дробилка ЩКД-8. Новенькая, прямо из сборочного цеха. И вдруг подходит к ней Лисяк с ацетиленовым резаком и начинает кромсать металлическую станину. Режет, как масло.
— Что вы делаете? — закричал Григоренко и почувствовал, как зашлось у него сердце.
— Металлолом делаем, — хищно оскалился Лисяк. — Братве на выпивку! Металлолом сдадим — деньгу получим, директор!
— Остановитесь! — неистово закричал Григоренко.— Прекратите немедленно!
И проснулся. Сердце болезненно сжималось и часто стучало.
С улицы доносились какие-то неприятные звуки. Это грузили контейнеры на мусоровоз, заменяя их пустыми.
Сквозь щели штор тоненькими ленточками пробивались солнечные лучи. Ему казалось, что он слышит такие знакомые удары кремлевских курантов. Однако отсюда, с Арбата, с Калошина переулка, их не услышать. Это, наверно, радио. Да, радио... куранты отбивают шесть. Утро.. .
«Что день грядущий мне готовит? — подумал Григоренко. Конечно, как и все, он ожидает ясного дня. — Каким он будет для меня? Днем удач или разочарований? Надо же, какой нелепый сон!»
В коридоре послышались шаги.
«Не Наташа ли приехала? Нет, прошли дальше. .. Сегодня обязательно побываю в Кремле. Интересно, какой стала та яблоня-красавица? Сколько же это лет прошло? Десять!»
Тогда у него тоже было подавленное настроение. Все мечты о дальнейшей военной службе вдруг рухнули. В двадцать девять лет капитан Григоренко был уволен из армии. Попал под сокращение.
Сергей Сергеевич лежит с закрытыми глазами. Так лучше представить Кремль и стоящую возле только что построенного Дворца съездов яблоню. Она цвела тогда. Площадь обнимала ее, белоцветную, как мать дочку. Лепестки цветов на ней были широкие и сочные. Она стояла среди людей, среди каменных громадин, в праздничном белом наряде, как образ чистоты и ясности. Григоренко вслух произнес тогда:
— Все-таки это здорово — жить! К чертям мрачное настроение! Ведь я молод, и все еще у меня впереди!..
«Обязательно посмотрю на ту яблоню, — раздумывал Григоренко. — Не уеду, пока в Кремле не побываю».
Потянулся к столику, взял папиросу, закурил. Сколько еще придется ему здесь пробыть?
Быстро поднялся, оделся и поехал в главк.
Григоренко, очевидно, успел намозолить глаза девушке-секретарю. Увидев его, она сказала:
— Подзадержались вы в Москве, — и скрылась в кабинете.
Вернулась, пожала плечами:
— Не принимает.
Григоренко упорно ждал. Наконец вышел последний посетитель. Начала собираться на обед и секретарь.
— У него никого нет, — заговорщически кивнула она в сторону двери.
Сергей Сергеевич зашел в светлый просторный кабинет.
Заместитель начальника главка поднял глаза от бумаг, которые читал, смерил Григоренко с ног до головы.
— Разве не видите, что я занят?
— Я директор комбината, — ответил Григоренко.— Из Днепровска, — и подал подготовленное им отношение об отпуске ЩКД-8.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул заместитель, — садитесь, пожалуйста.
Он пробежал глазами поданный документ.
— Значит, для вашего карьера необходима дробилка ЩКД-8?
— Очень нужна, — ответил Григоренко.
— Так-так... Две недели назад главк от нее отказался. Я сам подписывал отношение в Госплан...
Лицо его было спокойным, только густые седые брови сошлись на переносице.
«Так вот почему Соловушкин послал меня с отношением именно к нему, — соображал Сергей Сергеевич. — Всего две недели тому назад решилась судьба дробилки. Я в то время был уже в Днепровске».
Настроение у Григоренко упало.
— Так что же будем делать? У дядюшки просить или как? — продолжал заместитель. — В Госплан, конечно, теперь не суйся. Сами знаете, что нам скажут...
«Не подпишет...» — расстроился Григоренко.
Заместитель поднялся и стал ходить по кабинету. Потом остановился у стола.
— Ну хорошо, отдадим за дробилку несколько паровых котлов. Иначе ничего не получится. — Немного погодя спросил: — Успеете установить ее в этом году? — и пристально посмотрел на Сергея Сергеевича.
Григоренко почувствовал, как теплая волна радости поднимается к сердцу.
— Обязательно установим; надеюсь, и щебень давать начнем!
— Хотя бы успели монтаж закончить в этом году. Ну, а щебень будем ждать в первом квартале. Не запустите дробилку к сроку — строго спросим!
— Не подведем, будьте уверены!
Заместитель взял ручку и не торопясь вывел разборчивую подпись.
— Желаю успеха, — сказал он, подавая Григоренко отношение. — Вы, как вижу, человек смелый и настойчивый. Все бросили — и в главк. Ну что ж, пожалуй, иногда так и нужно! — И заместитель улыбнулся каким-то своим мыслям.
6
Бурильщика Ивана Середу Остап Белошапка нашел сразу. В карьере это просто. Ведь что такое карьер? Тысяча двести метров в длину, девятьсот — в ширину. И глубина метров сто. Это огромный котлован, или, попросту говоря, яма. Сначала снимают слой грунта, а потом добывают гранит, который залегает пластом в сотни метров.
Увидев Ивана, Остап подошел к нему:
— Ну вот, принимай пополнение.
— Давно бы так, — хлопнул его по плечу Середа.
— Рассказывай, что здесь к чему... Где я буду работать? Сказали — к тебе подручным. Мол, Середа у нас — бог бурильщиков. Он научит...
Иван отложил в сторону перфоратор.
— Серый гранит, Остап, вещь неодолимая. Его так просто, голыми руками, не возьмешь. Надо технику и к ней голову иметь!.. Сначала делают скважины — каждая метров по пятнадцать глубиной. Мощными шарошечными станками бурят, если они, конечно, есть. На Клинском карьере их много, а у нас — только один. Поэтому приходится закладывать штольни. Куда деваться?.. Штольня — это большая нора в граните. Тоннель. Вон видишь, там, прямо в откосе... Сначала бурят перфораторными молотками. Вот таким, как у меня... Сделал шесть-семь метровых шпуров, заложил взрывчатку — и бабах! Готова метровая ниша... Вычищают ее от обломков и снова бурят. Опять подрывают... И так до тех пор, пока не пройдут десять — пятнадцать метров. Все это на коленях, потому что бурить выпрямившись не выгодно. Чем уже дырка, тем меньше бурить приходится. А шире — больше. Платят же не за объем, а за длину.
— А что дальше?
— Потом в штольню закладывают взрывчатку. Сколько? В зависимости от высоты уступа карьера. Иногда по десять тонн. Одновременно всё и подрывают. Горняки это называют большим взрывом. Сразу двадцать или тридцать тысяч кубометров камня взлетает вверх! Вот как!.. Потом подходят экскаваторы и грузят на самосвалы. Те везут каменные глыбы на завод дробить. Большие — дробилка СМ-16 не берет. К сожалению, мощной дробилки ЩКД-8 у нас на заводе нет. О ней пока только мечтают. Поэтому в больших глыбах гранита снова бурят шпуры перфоратором, закладывают взрывчатку и подрывают... Малые взрывы — так называют их горняки. Малые — если взрывчатки кладут килограмм, не больше... Вот это и будет твоя доля работы в нашей бригаде. Сила есть — гроши будут! С Прищепой я сам договорюсь.
— Почему от вас бригадир ушел?
— Почему? Не поладил с Лисяком. Лисяк начал со своими дружками ножки ему подставлять...
— Но почему?
— Лисяк делает то же, что и мы, и не хочет, чтобы кто-нибудь его перегонял...
— Но это же подло!.. И вы не защитили своего бригадира?
— Об этом, друг, долго рассказывать... Вот поработаешь здесь — сам раскумекаешь! — закончил Иван и деловито спросил: — Ты никогда не бурил?
— Нет, не приходилось.
— Ничего. Дело несложное. Смотри. Нажимаешь на этот вот рычажок, и бурильный молоток готов работать — весь трясется от нетерпения. Прижимаешь к груди — и бур входит в гранит. Конечно, молоток не пулемет, но за минуту тысячу семьсот оборотов делает. Понял?
— Да. Это совсем не сложно!
— Ну, тогда начинай!
Белошапка взялся за перфоратор. Поднял, примерился. Тяжеловат — килограммов тридцать. «Ничего, привыкну,— подумал. — Другие же бурят». И нажал на рычажок. Молоток ожил, затанцевал. Завертелся бур.
Руки сразу свело. Жиденькие рукавицы не защищали от вибрации. Но Остап на это не обращал внимания — все сильнее нажимал на молоток.
Иван Середа искоса смотрел на него.
— Силу надо беречь. Сумей распределить ее на восемь часов! В этом — мастерство бурильщика. А ты хочешь атакой совладать — будто надеешься за час весь гранит в карьере перебурить. Не выйдет!..
Остап понял, благодарно взглянул на товарища.
7
Григоренко в купе был один. За окном плыла теплая синяя ночь с далекими огнями. Доносился легкий мягкий перестук вагонных колес.
Он лежал на верхней полке и смотрел в окно. Вспоминал свою жизнь.
Какая она у него неустроенная! Два месяца уже в Днепровске, а живет в общежитии. Его мать и дочка — за тридевять земель. Из вещей — один только чемодан с бельем, бритвой, зубной щеткой...
«Может, заехать за ними? Забрать в Днепровск?.. Но куда я их привезу? Квартиры-то пока нет. И не скоро будет. Новый дом, в котором должен жить, сдадут не раньше августа, ко Дню строителя... Мать и слушать о таком сроке не хочет. Пишет и пишет — забери!.. И дочку в школу надо отдавать уже здесь, на новом месте, чтобы с начала года шла вместе с классом... — Он поправил подушку, тяжело вздохнул. — Может, все-таки заехать сейчас за матерью и дочкой? Когда еще выберусь?.. Нет, на поездку уйдет два, а то и три дня. Я и так слишком долго отсутствую на комбинате. Что там делается? Все ли хорошо?.. Комашко по телефону говорил, чтобы был спокоен. Но как можно быть спокойным, когда на тебе лежит такая ответственность?»
Поезд отстукивал и отстукивал километры. За окном проплывали города, села, станции... А сон никак не приходил к Григоренко. Снова нахлынули воспоминания. На этот раз о недавней встрече с Оксаной Васильевной. Неужели он влюбился?.. А почему бы и нет! Оксана — такая женщина, в которую просто грех не влюбиться. Красивая, умная... Правда, моложе его лет на семь-восемь. Но разве это препятствие для любви?.. Он обратил на нее внимание на первой же планерке. Потом не раз ловил ее взгляд на себе, но не придавал этому никакого значения, озабоченный делами с утра до самого позднего вечера. Но в Москве... Он улыбнулся, вспомнив те несколько дней, проведенных вместе с Оксаной, снова сделавших его счастливым. Эти дни растопили ту холодную, ледяную броню, в которую было заковано его сердце...
Из глубин памяти возник образ Клавы, его покойной жены.
С нею, тогда хрупкой, голубоглазой девушкой, он познакомился в госпитале. Товарищи по палате, все как один, завидовали Сергею Григоренко, видя, как Клава тянется к нему. Он, не понимая, какое глубокое чувство пробудил в девушке, говорил ей пустяковые комплименты, а она сияла от счастья. Искренняя и откровенная, она первой призналась ему в любви.
После госпиталя судьба забросила его в летние военные лагеря, и он больше от одиночества, чем от любви, написал, что скучает по ней. Клава сразу ответила: «Тогда я приеду к тебе». «Приезжай», — позвал ее Григоренко, хотя в глубине души не был уверен, правильно ли поступает, — потому что знал, что его чувство не было таким сильным, как у Клавы. Но в то время ему очень был нужен близкий и верный друг. Таким другом могла стать только она — душевная, преданная...
Клава приехала. Они поженились. Был ли он счастлив с нею? Такой вопрос возникал у него и раньше, когда жена была еще жива. Задал он его себе и теперь. Григоренко с уверенностью мог сказать: «Да, я был счастлив». Клава оказалась нежной, заботливой женой и, хотя природа не наделила ее красотой, после рождения дочки стала прямо-таки обаятельной.
Особенно оценил он ее характер тогда, когда был вынужден демобилизоваться из армии. Клава никогда ни в чем не упрекала, ни разу не сказала, что уменьшился бюджет семьи. Наоборот, сама пошла работать в карьер, куда его приняли сменным мастером. А как поддерживала, когда он заочно учился в институте...
Клава, Клава...
Григоренко снова вздохнул. Прошло больше года, как умерла Клава, а воспоминание о ней опять откликнулось болью в сердце... Он остался вдовцом с маленькой семилетней дочерью Иринкой. Из Москвы от сестры приехала его мать. Но она никак не хотела жить в Клесове и все время стремилась в родной Днепровск, где родилась и где пролетели ее молодые годы. Сюда влекла также память о муже и старшей дочери, которые погибли во время войны.
— Поедем, Сереженька, — уговаривала она не раз.— Поедем в Днепровск. Там для тебя тоже найдется работа. Смотри, как осунулась Иринка. Почти каждый день бегает к матери на могилку...
В ее глазах стояли слезы. И он сдался, хотя сердцем прирос к Клесову.
Так оказался в Днепровске...
Воспоминания наплывали и наплывали под равномерный перестук колес. Лишь перед самым рассветом, когда на востоке зарозовела полоска неба, Григоренко забылся в тяжелом тревожном сне.
8
Остап издалека заметил Зою, когда она еще только спускалась в карьер с начальником цеха Прищепой.
«Чего это ей здесь надо? Кто ее пустил сюда? .. Впрочем, жене главного инженера пропуск не нужен... Гм, кажется, идет сюда».
Он видел, как Зоя на мгновение остановилась на широкой каменной приступке, а потом, что-то сказав Прищепе, решительно направилась вниз.
«Значит, ко мне», — взволнованно подумал Остап.
Зоя легко перескакивала с камня на камень и быстро приближалась. Остап, не выключая перфоратор, исподлобья следил за ней. Когда она остановилась рядом, поднял глаза.
— Да останови ты его! Ничего не слышно! — прокричала Зоя, показывая на перфоратор. — Выключи совсем.
Остап повернул рычажок. И сразу наступила тишина. Только издали, с соседних участков, доносился грохот.
— Ну, здравствуй, Остап! — протянула Зоя руку и пристально посмотрела ему в глаза.
Эта встреча Остапу была неприятной. Сам он, узнав, что Зоя вышла замуж, не искал встречи с ней и не думал, что она когда-нибудь тоже захочет увидеться. Но она почему-то решилась на это и ведет себя так, словно не чувствует за собой никакой вины.
— Здравствуй, — сухо ответил Остап и после некоторого колебания пожал протянутую руку.
Зоина рука была нежная, теплая.
— Работаешь?
— Работаю, — ответил Остап, все еще не понимая, зачем она сюда пришла. Он мял в руках большие брезентовые рукавицы.
— Что у тебя вышло с Яковом?
— Ты пришла сюда поинтересоваться, что произошло между нами?
— На комбинате говорят, что ты его избил.
— Спроси лучше у него!
— Мне незачем с ним разговаривать. Вот тебя хочу предупредить: не связывайся с этими — Самохвалом и Лисяком. Главный инженер и тот их побаивается...
«Говорит о муже, как о постороннем человеке»,— отметил про себя Остап.
— Зачем же ты за труса выходила? — резко спросил он, воспользовавшись возможностью перевести разговор на больную для него тему.
— Не обижай меня, Остап. Не надо! — спокойно сказала Зоя, и ее глаза потемнели. — Если хочешь знать, почему вышла за другого, не дождалась тебя, то сначала позволь спросить: почему я не получила ни одного твоего письма?
— Как... ни одного? — Остап побледнел. — Я столько писал!..
— Не знаю, кому ты писал...
— Тебе, тебе же писал! А вот ты мне не отвечала!
— Как я могла отвечать? Куда же писать?..
Остап в растерянности молчал.
— Это неправда! — с болью выкрикнул он.
— Нет, Остап, правда, — внешне спокойно ответила Зоя. — Я не получила от тебя ни одного письма. Ни одного!.. А тут еще Самохвал проходу не давал! Все уговаривал выйти за него замуж...
— Самохвал?! Так, может, и письма... его работа?
— Не знаю... Только опротивело мне все... и я уехала из Комсомольска... Но разве от Самохвала убежишь? И он сюда!.. Еще сильнее стал приставать...
— Ну?..
— Да лучше было в Днепр, чем за Якова... Да и что о нем говорить?! Ты его сам знаешь... Потом пошли слухи, что тебя освободили... что видели тебя с другой... Тут появился Комашко... Вроде бы неплохим человеком показался. Ну, я и...
— И...
— Сдуру вышла за него...
Зоя внезапно умолкла и порывисто отвернулась. Губы ее дрожали.
Остап увидел, как на ее ресницы набежали слезы и медленно покатились по щекам.
Он растерялся. Не знал, как поступить. Утешать и сочувствовать? Не мог. Слишком горячей болью наполнено сердце. Ругать ее? Но какое он имеет право? В конце концов, каждый может распоряжаться своей судьбой, как ему хочется.
— Так зачем же ты сюда пришла? — тихо спросил он. — Найти защиту и утешение?
— Нет, Остап. Мне не нужны ни защита, ни утешение. Что сама посеяла — то и пожинаю... Но мне казалось, что ты должен знать, как все это было... Знать правду... Потому что я теперь подозреваю — Яков мог наговорить тебе всего... Разве тебе нечего сказать мне, Остап?
Тон, которым было сказано это, заставил Остапа вздрогнуть.
— А что я могу вам сказать, Зоя Степановна? Вы выбрали свою стежку — идите по ней дальше... Я вам не помеха...
— Остап!.. Зачем так официально со мной?.. Ты не прав...
— На нас уже смотрят... Мне-то все равно. А вам... Что скажет муж? ..
— Мне тоже все равно... Я здесь работаю.
— Ты работаешь? Здесь? Вот не думал!
— Работаю. Чтобы тебя видеть, — совсем тихо, скороговоркой выпалила Зоя. — Хотя главный инженер и не пускал на работу...
— Вот как... Ну что — повидала? Теперь иди... Мне работать надо... И прошу тебя — не ходи ты ко мне. Не посыпай солью рану, когда она только стала затягиваться.
Остап понимал: он поступает жестоко. Но что можно ей сказать после всего... Отвернулся и рванул рычажок перфоратора. Зоя еще что-то проговорила, но за грохотом он ничего не услышал, боялся услышать.
И тут же проревела сирена.
— Шабаш! — закричал Иван Середа.
Ребята пошли к родничку. Любят они, прежде чем уйти домой, посидеть здесь, на этой площадке, где сквозь толщу серого гранита бьют холодные прозрачные ключи.
Родниковая вода не хуже газировки. Родничок служит и холодильником. Целая флотилия бутылок плавает в воде: молоко, кефир... Чуть дальше — купальня. В цехе есть и душ, но летом все ребята предпочитают купаться здесь.
Уходить никто не торопится... Все ждут результатов замера.
— Долго она меряет участок Лисяка, — говорит кто-то.
— Ты что, спешишь? Так иди!.. — отвечают ему спокойно.
«Приживусь я здесь, — подумал Белошапка, — ребята хорошие».
Появилась учетчица Светлана. В спортивных брюках, с линейкой и блокнотом порхает она между глыб негабаритов. Фигурка гибкая, тонкая. Посмотришь — словно бабочка перелетает с цветка на цветок. Если, конечно, представить глыбы серого гранита пестрыми цветами.
Вот она закончила промеры и идет к родничку, к ребятам. Еще издали поднимает руку и кричит:
— Поздравляю! Сто двенадцать процентов!
— Небось Лисяку процентов пять перебросила.
— Честно, мальчики. Честно! — говорит Светлана. И на лице ее улыбаются веснушки.
— Остап, здравствуйте! У вас — двадцать шесть, перевыполнение на четыре метра!
— Ему другую норму нужно установить. Повышенную!
Ребята поднялись, нестройно двинулись вверх. Светлана пошла рядом с Остапом.
— Что вы сегодня вечером делаете? — спросила вдруг она, смешно сморщив нос.
— Не знаю.
— Пойдемте в кино. Картина новая, студии Довженко. Моя подруга четыре билета взяла.
Светлана сказала это просто, доверчиво, как будто знакомы они были еще со школьной скамьи.
— А Иван?
— Иван?! Я смотреть на него не хочу. Мы с ним рассорились. Непостоянный он человек.
«Вот возьму и, назло Зойке, начну гулять со Светланой,— подумал Остап. — Тем более девушка свободная... А заявление об увольнении я, пожалуй, заберу».
9
На привокзальной площади Григоренко сразу узнал свою машину. Навстречу шел, улыбаясь, шофер.
— С приездом, Сергей Сергеевич, — поздоровался Юрко, глазами отыскивая чемодан. Но, кроме портфеля, у директора ничего не было.
«Откуда он узнал, что именно сегодня приеду? — подумал Григоренко. — Я же не сообщал...»
Ехали молча. Григоренко это нравилось, он не любил болтливых. Еще ему было приятно то, что автомашина, как всегда, ухожена, блестит чистотой.
Когда проехали половину пути, Юрко вдруг сказал.
— Сергей Сергеевич, мы не в общежитие едем, а на базу отдыха.
Базой отдыха на комбинате называли дачу на берегу Днепра.
— На базу отдыха? Это почему так? — удивился Григоренко.
— Там сейчас ваши мама и дочка.
— Мать и дочка?! — еще больше удивился Сергей Сергеевич. — Как они там оказались?
— Вчера приехали. Поездом. Я и вещи с вокзала перевез... Главный инженер хотел поселить их к себе, но ваша мама не согласилась. Тогда он распорядился разместить их на даче. То есть, простите, на базе отдыха... У нас там многие останавливаются...
— Гм... Значит, едем на базу... — сказал Григоренко и почувствовал, как вдруг радостно забилось сердце.
Снова замолчали.
«Сделала все-таки по-своему мать. Приехала в родной город сама. Не дождалась, пока заберу... Только ведь ничего в этом городе у нас не осталось. Где похоронены отец и сестра — даже неизвестно. Разве найдешь — в Днепровске фашисты расстреляли более девяноста тысяч. Население целого города!»
Григоренко вспомнил, что из командировок всегда привозил дочке подарки. Сегодня не привез. Не знал, что она здесь. Возвращаться в город, в магазин, тоже не хотелось. Спешил скорее увидеться. Мать встретила сына слезами, обняла его, прижалась лицом к груди.
— Вот мы и приехали, Сереженька. Не ждал?.. Прости, не могла там без тебя, сынок!
Он стал успокаивать мать:
— Конечно, я рад. Теперь мы опять вместе. Где же Иринка?
— Должно быть, к Днепру побежала... Понравилось ей здесь.
Мать была такой же, как и всегда, сколько он ее помнил,— скромно одетая, аккуратно причесанная, немного строгая. Только глаза сейчас влажные и на лбу появились новые морщинки. В уголках рта тоже.
— Мы расположились здесь, как дома. Заняли одну комнатку. Главный инженер распорядился... Уж слишком он предупредительный человек...
Григоренко мысленно усмехнулся. Мать наблюдательная, всегда точно определяет характер людей. «Слишком предупредительный...» Так и ему подумалось, когда впервые столкнулся с Комашко.
В комнате было прибрано. На стене мать успела повесить репродукцию картины Крамского «Неизвестная», которую как-то купила Клава. Даже лимонные деревца привезла!..
Вдруг в комнату вихрем ворвалась Иринка:
— Папка приехал! Папка!
Она кинулась к нему на руки, вскарабкалась, как белочка, и щечкой прижалась к его запыленной колючей щеке. Он поцеловал ее, подбросил вверх. Иринка завизжала от восторга и радости. Только теперь с особой остротой Григоренко почувствовал, что без дочки не смог бы жить.
— Ох, как она выросла!
— А как же! Перешла во второй класс!.. До школы отсюда близко?
— Да. От нашего нового дома совсем недалеко.
— От этого? Здесь так хорошо!
— Отсюда мы переедем.
— Куда? — спросила мать.
— Ко мне в общежитие. Там у меня комната.
— Почему не здесь?
— Видишь ли, мама, — несколько замялся Григоренко, — будет лучше, если мы отсюда переедем...
— Понимаю, понимаю, сынок, — сразу согласилась мать и стала готовить ужин.
Через полчаса все четверо — шофер Юрко отказывался, но Елизавета Максимовна не хотела и слушать — сели за стол. Григоренко, проголодавшийся в дороге, ел сосредоточенно, словно делал важное дело. Мать готовила очень вкусно. Особенно нравились ему макароны с сыром. Иринка посмеивалась над отцом, но и сама старалась не отставать от него.
Незаметно спустилась темная ночь. Ветерок доносил с Днепра перекличку пароходов и барж. Вдалеке вспыхивали светлячки — загорались огни большого города.
