Глава третья
1
Заместитель начальника отдела карьеров Марк Соловушкин вышел из кабинета начальника главка с испорченным настроением. За окном шумела весенняя Москва, а у него на душе было по-осеннему серо и мрачно.
Действительно, что мог сказать Соловушкин в свое оправдание? Чем объяснить систематическое отставание Днепровского комбината? Его поездка ничего толком не дала. Он настоял тогда, чтобы комбинат перешел на трехсменную работу. Ну и что? Всем ясно, что за три смены камнедробильный завод должен дать больше щебня, чем за две. Но не идет план. Не идет, да и только!
«Будут теперь валить на меня, а ведь виноват во всем начальник главка Шер, — думает Соловушкин. — Надо было еще в прошлом году передать этот комбинат республиканскому министерству. Как раз подходящий момент был. Я же настаивал! Приводил факты! Так нет, Шер уперся! А почему, спрашивается? В Днепровске тяжелые условия работы. Одного грунта лежит над гранитом двадцать метров! Попробуй-ка его вывезти или размыть! Прошлый год дорого нам обошелся — двести тысяч убытка. Да и в этом году картина будет не лучше... Одни неприятности. Вот теперь и приходится стоять как мальчишке, выслушивать нравоучения...»
Ну, чем он мог оправдаться сегодня? Три смены по дроблению организованы... Назначен новый директор, говорят, толковый человек. С прежнего места работы характеристика, если верить ей, неплохая. Но Соловушкин в душе не очень надеялся, чтобы новому директору удалось добиться чего-то существенного. Надо было Арнольда Ивановича назначить. Инженер! Все с полуслова понимает. Но его, Соловушкина, в главке не послушали. Теперь, видите ли, с него же и спрашивают. Ведь он закреплен за этим комбинатом!.. Выход один — уменьшить план комбинату. Но что подумает Комашко? Когда он надрывался, тянул директорские обязанности, этого не делали, а новому директору сразу план срезали... Правда, главный инженер тоже за план отвечает... Впрочем, другого выхода нет. Да, надо план снимать! Тысяч тридцать передать Плявинскому комбинату. Там доломит, легко дробится... И тысяч десять — Клесову, он идет с опережением графика... Но когда наконец Шер поедет в командировку? Это надо делать в его отсутствие,— заместитель быстрее подпишет перераспределение плана.
— Командировка начальнику главка не предвидится? — спросил Соловушкин у секретаря.
— Что, консультантом думаете с ним проехаться?
— Хотя бы и так.
— Через несколько дней уезжает за рубеж.
— О, загранкомандировка!.. Не подходит. Денег еще не поднакопил.
Настроение у Соловушкина сразу улучшилось. Он озорно подмигнул девушке, даже на комплимент не поскупился и вышел в широкий светлый коридор.
2
Водитель автомашины «ГАЗ-69» хорошо знал квартиру, вернее, дом, где одну половину занимало семейство Комашко, а другую — бывший директор комбината. Домик государственный, не свой. Но архитектурой отличался от соседних. Облицован керамической плиткой. Белоснежный, аккуратный, как игрушка.
У калитки ждала Юлия Варфоломеевна. Как только подъехала машина, по ступенькам с веранды сбежал Арнольд Иванович, за ним шла молодая женщина.
«Кто она? — подумал Сергей Сергеевич. — Сестра? Жена?»
Молодая женщина была в ситцевом платье, в голубой косынке. То ли от хлопот по хозяйству, то ли от ожидаемой встречи с новым человеком, щеки ее горели. Волосы, заплетенные в две длинные косы, блестели от заходящего солнца. А в глазах была грусть.
«Прелестная, — подумал Сергей Сергеевич. — И косы не срезала. Ничего кричащего, все скромно и со вкусом».
Арнольд Иванович был одет, словно для торжественного приема: модный черный костюм, галстук. Только орденов и медалей не было. Наверное, он их еще не заслужил.
Комашко расплылся в улыбке, показывая золотой зуб, раскланялся, даже пристукнул каблуками лаковых туфель.
— Мать, — кивнул в сторону Юлии Варфоломеевны. — Жена, Зоя... Степановна...
Мать можно было и не представлять. Они уже были знакомы.
«Жена?! — подумал Сергей Сергеевич. — Где это он сумел отыскать такую красавицу? Оказывается, главный — парень не промах. А я-то думал — мямля!»
Перед домом сад, огород. Небольшой участок, соток шесть.
Всюду порядок. Ровные, строго ровные грядки. Подстриженные деревья. Виноградная лоза на лесенках из металлических прутьев. Виноград, видно, устойчивый, на зиму не укрывается, уцепился усиками за проволоку мертвой хваткой. Крепко держится.
Помидоры только что высажены, маленькие, а у каждого куста колышек. Дали первые ростки георгины. И розы. Много роз, и у некоторых уже бутоны, вот-вот распустятся.
— Это особый сорт, — перехватив взгляд Григоренко, сказала Юлия Варфоломеевна. — Цветут с весны до заморозков. Арнольд из Киева привез.
«Такой бы порядок на комбинате завел», — подумал Сергей Сергеевич о Комашко.
У забора, рядом с беседкой, расцветала сирень. Рос грецкий орех. В беседке накрытый стол. Богато сервирован. В вазе яблоки. Зимний сорт. Симиренко. На специальной фарфоровой доске — ломтики сыра. Белые грибы. На красивой тарелке форшмак. Сливочное масло в причудливой масленке. Пластинки белого хлеба. Открытая коробочка с черной икрой. Изящные рюмки с золотым ободком и большие фужеры рядом. Хрустальные. В центре бутылка коньяка, вино, два сифона с минеральной водой. И ваза с цветами.
Вокруг стола — плетеные кресла.
Арнольд Иванович открыл бутылки. Наполнил рюмки и фужеры.
«Угощение изысканное, — подумал Сергей Сергеевич.— Только в дом почему-то не приглашают».
Первый тост провозгласила Юлия Варфоломеевна.
— За приезд нашего дорогого Сергея Сергеевича,— сказала она.
Григоренко попытался было возразить, но куда там, ему и слова не дали вымолвить.
Дзинь.
Выпили стоя. Не сядешь же, когда хозяева стоят.
Когда сели, Юлия Варфоломеевна намазала себе хлеб маслом и потянулась к коробочке с икрой.
Комашко начал длинную, но интересную беседу. О проблемах кибернетики, о счетно-вычислительных машинах.
— Знаете, Сергей Сергеевич, если и дальше так пойдет, к восьмидесятому году все будут заняты учетом и управлением. Некому станет выполнять физическую работу. Только счетно-вычислительные машины могут спасти нас...
Комашко говорил и говорил.
Может, может блеснуть эрудицией Комашко. Но Сергей Сергеевич невольно удивился: неужели человек настолько потерял чувство меры, что вот так, безудержно похваляется своими знаниями.
Григоренко быстро надоели эти словоизлияния Арнольда Ивановича. Не на диспут же он приехал к нему, а в гости.
Он взял вилку, достал грибы.
— Свои? — спросил Сергей Сергеевич.
— Арнольд с женой собирали. В двадцати километрах отсюда. Как поедут — по две корзины привозят.
Григоренко взглянул на Зою. Она чуть-чуть опустила голову. Глаза светло-серые. Печальные. Зоя взяла сифон с минеральной водой.
— Грибки отменные, — похвалил Сергей Сергеевич. — Вкусные!
«Почему она такая грустная, ушедшая в себя. Слова не произнесла за все время, пока я здесь, — подумал Григоренко. — Что-то у нее не так!»
Хотелось Сергею Сергеевичу спросить у Комашко о жене, где она работает, но не спросил. Может, она и вовсе не работает. На душе у нее, по всему видно, не легко. Но расспрашивать неудобно. Могут счесть его вопрос бестактным.
Говорили здесь вычурным языком, неискренне. Беседа велась, как на дипломатическом приеме, и Григоренко вдруг захотелось поскорее отсюда уйти.
Вокруг лампочки, что висела в беседке, вились причудливые бабочки. В деревьях жужжали майские жуки.
На землю опускалась ночь. Светло-голубая, огромная и короткая...
3
Свое пребывание в больнице Михаил Петрович Боровик переживал тяжело. И надо же было попасть ему сюда именно теперь, когда приехал новый директор! Как-то он поведет себя? Видно — с характером. Только бы не горячился. На первой планерке директор ему не понравился. Не познакомившись с предприятием, не вникнув в причины невыполнения плана, сразу распорядился: «На дробилках работать в две смены!» «А ведь нам многое виднее! Мы тоже не лыком шиты. Не мальчишки! Все болеем за общее дело и вместе ответственность несем».
Михаил Петрович любил, когда его навещали. Приходят, — значит, не забывают. Он очень обрадовался, когда утром в воскресенье сестра сказала, что внизу его ждет какой-то незнакомый мужчина.
Боровика мучила не одна болезнь. Еще в армии он заболел желтухой. Комиссовали. Нужна была диета. А тут еще и желудок дает себя знать! Но как ни придерживался Боровик диеты, все равно часто болел.
На комбинате, кроме основной работы — начальником отдела кадров, его выбрали секретарем партийной организации. Нагрузка немалая. Но уж если доверили — надо работать. И не как-нибудь, а в полную силу. Да иначе он и не умеет. Не привык. Партийная совесть не позволяет...
Михаил Петрович спустился вниз и возле окна увидел Григоренко с кульками в руках. Поймал себя на мысли, что никак не ожидал такого посетителя. С новым директором они виделись всего один раз.
— Как с планом, Сергей Сергеевич? — спросил Боровик, поздоровавшись.
Григоренко улыбнулся:
— Михаил Петрович, я пришел проведать вас, узнать о вашем здоровье, а вы — о плане...
— Поправляюсь... В норму вхожу... Диету расширяю...
— Может, в отпуск после больницы? Взять бы путевку в Трускавец или в Моршин? А?
— Нет, нет. Только не теперь... Я ведь по глазам вижу, Сергей Сергеевич, что у вас на уме другое.
— Что же, по-вашему?
— То, что и у меня, — дела комбината... Давайте о них и побеседуем.
— Ну что ж, рад поговорить по душам... Скажите, Михаил Петрович, почему комбинат из года в год отстает?
Они сели в кресла, покрытые чехлами из белого полотна.
— Причин много, Сергей Сергеевич. Одна из первых, на мой взгляд, в том, что на комбинате не было хорошего хозяина. Отсюда — неорганизованность, низкая трудовая дисциплина, расхлябанность... Затем: на первичном дроблении стоят маломощные дробилки, которые от нашего гранита расползаются по швам. Ставить мощную дробилку боятся — план сразу вдвое увеличат. С добычей тоже отстаем. Как видите, заколдованный круг.
— Все же прежний директор настаивал на установке дробилки ЩКД-8. Я читал его письма в министерство.
— Настаивал, но в главке его не поддержали. Может, и сам не очень добивался... Кадры наши знаете какие?! В карьер не каждый пойдет: работа не из легких. Идет тот, у кого трудовая книжка не в порядке. Значит — либо лодырь, либо летун, а не то и хулиган... Извините за откровенность, но так оно и есть: толку от них мало, а хлопот не оберешься. Вот и миримся. Ничего не поделаешь — план-то надо выполнять.
— Понятно, — вздохнул Григоренко, помолчал, раздумывая, а затем спросил: — Так вы за то, чтобы поставить мощную дробилку, Михаил Петрович?
— Ну, как вам сказать... Я, конечно, — за, но с нею тоже горюшка хватим. Пока установим, пока наладим, пока повысим добычу гранита... Говорю все это для того, чтобы вы знали: есть еще и третий путь...
— Какой же?
— Попросить несколько новых маломощных дробилок. Их и установить легче, и сырья для них хватит...
— Ну знаете, я не сторонник половинчатых мер... Если уж работать, то на полную мощность!
— Желаю вам успеха.
— Вы-то... поддержите?
— Безусловно... Сколько сил хватит, — виновато улыбнулся Боровик.
К ним подошла женщина лет пятидесяти с подростком.
— Вот и мои! — обрадовался Михаил Петрович. Привлек к себе жену и сына, поцеловал их. — Знакомьтесь — это наш новый директор, пришел навестить меня.
Сергей Сергеевич назвал себя и пожал мягкую маленькую руку женщины.
— Не буду вам мешать. Появится возможность, загляну еще. Не торопитесь выписываться, поправляйтесь, Михаил Петрович.
— Я провожу вас, — предложил Боровик.
— Нет, нет. Оставайтесь с семьей.
Григоренко попрощался и ушел.
4
Пентецкий по вызову директора прибыл сразу. В руках держал обшарпанную папку, из которой выглядывали какие-то тетрадки, бумаги...
— Николай Фролович, сколько строительных объектов вы ведете? — спросил Григоренко.
— Семь.
— Не восемь?
— Э-э-э... — Пентецкий открыл папку, нашел какой-то документ, быстро пробежал глазами, неуверенно сказал: — Если не принимать во внимание корпус первичного дробления и склады взрывчатки, то семь.
— Ну вот... А не кажется ли вам, Николай Фролович, что корпус первичного дробления — это главный объект? Да-да, главный!
— Я вас не понимаю... Зачем же строить корпус для дробилки, которую сняли с поставки. В этом году нам ее не получить.
— Поживем, увидим... Скажите, сколько лет вы работаете прорабом?
— Шестой.
— Шестой?! И такая механизация! Скажите откровенно: вы не любите механизацию или не придаете ей серьезного значения?
— Люблю.
— Что-то не заметно... Какое же у вас освоение средств за первый квартал?
Пентецкий стал копаться в бумагах.
— Мизерное освоение... Зима. Зимой какая работа!..
Он ничего не находил и молчал.
— Ну хорошо, тогда скажите хотя бы, сколько истрачено на корпус первичного дробления.
— Тысяч пятнадцать... двадцать. Это в прошлом году.
— Попрошу точнее.
Прораб снова стал рыться в папке.
— Как вы думаете, план второго квартала выполните? Какие объекты обеспечены материалами? Какие нет?..
— План четырех месяцев мы не вытянем. Но второй квартал выполним. Обязательно выполним!
— Каким образом?.. Носилками? Тачками?.. Бетон вам на строительство доставляют в десять часов, а то и позднее... На строительстве магазина нет бутового камня. И это у нас, где гранита — сколько угодно!
— Не пришла машина... А бетон... Мы ведь работаем с восьми.
— Бетонный завод тоже — с восьми?
— И бетонный...
— Почему бы заводу не начинать работу на час раньше?
— Так взрывы же в карьере!..
— Они заканчиваются в семь.
— Иногда позднее...
— Тогда выводите бетонщиков на работу в девять. Нельзя же заранее планировать простои! Графики ведения работ у вас есть?
— Видите ли...
— Почему нет аккордных нарядов?
«Повторяю истины, которые всем давно известны, — сердился в душе Григоренко. — Ну, а что такому скажешь нового!»
— Выдача аккордных нарядов отнимает много времени и мало что дает...
— Вы выдавали такие наряды?
— Пробовали, но ничего не вышло.
— Пробовали... А какие ваши, Николай Фролович, планы на будущее? — тихо спросил директор.
— Вы спрашиваете о квартальном плане? Я уже говорил...
— Нет, я интересуюсь вашими личными планами на будущее... До пенсии вам далеко? ..
— Шесть лет еще.
— Да-а, — разочарованно протянул Григоренко.— И до пенсии далеко, и строительства наладить не можете. Ну, мы еще вернемся к этому разговору.
«Сурово это, — подумал он, — но что поделаешь? Придется принимать и крайние меры».
5
Остапа увлекла идея — перемыть громаднейшие горы отходов. Подсчеты показали, что в них около миллиона кубометров мелкого щебня. Около миллиона!.. Он сначала сам себе не поверил. Это же двухгодичный план комбината! А затраты, по сравнению с выгодой, просто ничтожные... Только бы сконструировать мойку! Тогда с комбината потоком пойдет почти даровой щебень... Он — строитель по призванию и знает, как всюду ждут этот щебень. На железобетонных заводах без него — как на хлебопекарнях без муки... Автодороги!.. Домостроительные комбинаты!.. Не пересчитать!
Пока что он ни с кем не говорил о своем замысле. Боялся, что мечта останется только мечтой, если не удастся убедить руководство комбината. Рассказал одному только Сабиту.
— Посмотри, Сабит, — показал он чертежи. — Вот приемный бункер. Сюда будут возить отходы самосвалами. Дальше они по транспортерам направятся в моечные корыта. А оттуда, уже чистые, — в другой бункер. Затем самосвалами прямо в вагоны или на склад. Совсем не сложный процесс! Нужно только одно — достать корытную мойку. Я недавно в журнале читал о такой...
— Мало-мало понимаю, Остап. Давай делай. Ты с директором говори об этом...
— Ну, так сразу и к директору!
— К кому же? Директор разрешит, начинать можно. Не разрешит, твой план верблюд без горба!
— Да я знаю. Конечно, нужно к директору, но еще рано. Пока нет чертежей, расчетов, пока не все продумано как следует и, главное, нет мойки, нечего беспокоить директора... Ты мне поможешь, Сабит?
— А что нужно? Класть кирпич — в этом я мало-мало разбираюсь... Забивать костыль в шпала — тоже... А чертеж делать...
— Чертежи я возьму на себя. Вот мойку — ее одному не сделать. Здесь руки нужны. Такие, как у тебя, Сабит. Ну, и мои тоже.
— Если только руки...
— Вот и хорошо... Смотри. Вот это — первый эскиз.
Они склонились над белыми листами плотной бумаги и так увлеклись, что не заметили, как в комнате потемнело. Работа захватила обоих. Самые скромные подсчеты давали колоссальную цифру — миллион кубометров щебня. И это при том условии, что в отходах его только пятнадцать — двадцать процентов, как получилось у Остапа после перемывки взятых на пробу десяти килограммов. Ну, а если больше?
Они не услышали, как тихо приоткрылась дверь и в комнату вошла девушка с маленьким чемоданчиком.
— Привет, ребята!
— А-а, Светлана! Привет. Ты к Вано?
— Да.
Светлана улыбнулась, и на ее лице весело проглянули мелкие, едва заметные веснушки. Они так ей шли, что без них трудно было даже представить девушку.
Чувствовала она себя здесь как дома. Порылась в шкафу, достала носовые платки Ивана, грязные носки, майки, свитер, кинула все это в чемоданчик.
— Где же мой?
— Кто — мой? — раздраженно кинул Сабит.
— Как кто? Не ты, конечно! Иван.
— Вано! Ах, Вано!.. Мало-мало знаю. К Марина пошел...
— К Марине?.. Ишь чего выдумал: все знают, какая Марина... Ты что — смеешься надо мной? Или дурака валяешь?
— Зачем дурака, — рассердился Сабит. — У него не только Марина, еще жена есть!
— Жена? Откуда ей взяться?.. Ты говори, Сабит, да не заговаривайся. Он же сказал, что не женатый!.. — Девушка побледнела. Пристукнула крышкой чемодана.
— Говорю, — значит, знаю!
— Вот как!.. Ну, смотри, если наговариваешь, глаза выцарапаю! — И, хлопнув дверью, выбежала из комнаты.
— Зачем ты так, Сабит? — укорил его Остап. — Может, Иван вовсе не к Марине пошел.
— К Марина! Я знаю. Сам сказал... А мне шибко все надоел! Придет, сядет — до полночи шепчутся... Иван ничего серьезно не думает, она напрасно надеется.
— Значит, влюбилась, Сабит. Подожди, и ты влюбишься.. .
— Я?! Никогда! Нельзя им верить!.. Клятва дает, обещает, обещает, а потом за другого — прыг!...
Остап побледнел, опустил глаза. Слова Сабита больно ударили его по сердцу.
Сабит заметил состояние друга и замолчал. Он ни разу не спросил Остапа о его отношениях с Зоей, но все понял из разговора перед домом Комашко и сейчас мысленно корил себя за то, что неосторожно задел его свежую рану.
— Да брось, Остап, волновать себя! — не удержался все-таки Сабит, увидев боль в глазах товарища. — Зачем сердце терзаешь! Не хотела ждать, — значит, не любила! Вон, помнишь, жены декабристов за сколько тысячи верста поехали к мужьям... И расстояний, и время, и каторга не пугал их... Зачем думать о такой, что из армии дожидать не могла...
— Постой, постой... Значит, и у тебя такая же история?
— Ты думал, зачем я приехал с Алтая? — горько усмехнулся Сабит. — Был и у меня любовь! .. Та-акой любовь!.. А пока я служил здесь, у вас в Днепровске, она за другого выскочил... Приехал домой, как узнал — сразу на поезд и опять сюда! Чтоб мало-мало забыть измена...
— Вот оно что! — Остап с сочувствием взглянул на друга, обнял его за плечи. Горько усмехнулся. — Выходит, не только у меня...
— Не только у тебя... А, пропадай он все пропадом...
И друзья снова склонились над чертежами...
6
Сегодня третья ремонтная смена не подготовила фронта работ, и первая — начала дробить камень с опозданием. Как только Григоренко узнал об этом, сразу же помчался на камнедробильный завод. На душе было тревожно: нарушится ритм всего комбината. Завод, как сердце, ни на минуту не может останавливаться!
В цеху он застал Михаила Андреевича Драча, директора завода. Высокий, худой. Держится вызывающе.
— В чем дело, Михаил Андреевич? Почему третья смена снова не выполнила задания? — с трудом сдерживаясь, спросил Григоренко. — Почему завод так плохо работает?
— Об этом нужно спрашивать начальника горного цеха Прищепу. Он, наверное, забыл, что у нас стоят дробилки СМ-16, которые принимают гранит кусковатостью не более полуметра диаметром, а не ЩКД-8, которым и полутораметровые по зубам... Негабариты замучили! Вот полюбуйтесь сами!
Они спустились к дробилкам.
Там действительно лежала гора огромных глыб гранита, так называемых негабаритов. Серый, крепкий, как сталь, гранит — ни одной трещинки в нем! «Такой и вправду не по зубам нашим дробилкам, — не мог не согласиться Григоренко. — Это не клесовский, ноздреватый, трещиноватый, который и под молотком разлетается вдребезги».
К ним подошел запыленный машинист.
— Товарищ директор, что же это такое? Сколько негабарита за смену подали, будь оно... Такой застрянет — приходится полчаса из дробилки вынимать! Больше стоим, чем работаем!.. Дробилка давно на ладан дышит! Принимайте меры!..
Григоренко молчал. Что он мог ответить? Машинист был прав.
— Пошли в горный! — бросил коротко.
В карьере не было слышно шума механизмов, где-то в стороне трещали два пневматических молотка. Зато вовсю гремела ругань начальника цеха Прищепы.
— Что вы — ослепли? Что грузите? Что?.. Здесь в каждой глыбе больше двух метров!.. Кто их будет дробить? Чем?..
— Мы тут при чем? — огрызнулся маленький белокурый экскаваторщик. — Гранита в карьере нет. За каждым камнем, как за зайцем, гоняемся!
— Лучше стойте, а негабарит не грузите! Ясно?
— Да ладно!.. Давно все ясно!
Увидев директора, экскаваторщики пошли к своим машинам.
Прищепа протянул тяжелую, как гиря, руку.
— Сил моих больше нет! — прогудел он вместо приветствия.
— Не прибедняйтесь, — сумрачно усмехнулся Григоренко, окидывая взглядом могучую фигуру Прищепы. — Лучше скажите, как это случилось, что ваш цех срывает общий план!
— Что я сделаю?! Четверо бурильщиков вчера не вышли на работу. Прогуляли. Сегодня вся бригада Лисяка не работает.
— Как это — не работает? А где же они?
— Там, — указал Прищепа на приземистое железобетонное сооружение, — возле конторки...
Как только Григоренко и Прищепа приблизились к конторке, их сразу же окружили молодые парни в брезентовых спецовках.
— Оформляй, начальник, простой! — закричал высокий, чернобровый, обращаясь к Прищепе и подчеркнуто игнорируя директора, словно его здесь вовсе не было. — Оформляй!
— Или подпиши наряд! — послышались голоса.
— Как это так — подпиши! — рассердился Прищепа.— Вы что, с неба свалились?.. Норму выполните, тогда и подпишу!
— Выполнишь тут! Компрессоры не работают!
— Сами виноваты... Сплавили карбюраторы!
— Мы сплавили?! А ты докажи, начальник! Докажи! Наше дело бурить, а не карбюраторы охранять!
— Вот так вы бурите! Одни разговоры!
— Попробуй, сам побури! Возьми молоток и побури!.. Когда сам с молотком не работаешь, то давай, обеспечь! Охрану поставь!
— К каждому механизму охрану не поставишь! Тогда вообще некому работать будет!
— Не можешь охранять, акт подписывай! Обязан подписать, по закону обязан!..
— И не подумаю!
Все кричали, перебивая друг друга. Только Лисяк стоял в сторонке и вяло ухмылялся, обнажая мелкие зубы.
— Мы в местком пойдем!
Григоренко поднял руку:
— Товарищи! Давайте поговорим спокойно... Вы болеете за план, за наше предприятие?
— Как же, директор? Когда бы не болели, не пришли сюда! Сами работы просим.
— Ну, если так, то вот вам ответственное задание: найдите карбюраторы, снятые с машин ночью. Чужие сюда не могли прийти... Без машин вам тут делать чего! И акта о простое вам никто не подпишет!
Лисяк перестал ухмыляться. Все замолчали. Григоренко подозвал его:
— Вы, Ростислав Романович, — если не ошибаюсь, вас так величать? — сами и найдете... — Лисяк хотел что-то возразить, но Григоренко повысил голос. — И второе: негабариты разбуривать на куски! Иначе мы все дробилки выведем из строя... Понятно?
— Понятно, — усмехнулся Лисяк. — Пошли, братва!
«Братва» стала молча расходиться.
— С ними надо говорить по-хорошему, — сказал Григоренко.— Они понимают. Не все же среди них разгильдяи!
— Все! — подчеркнуто выпалил Прищепа. — Все! Ни капли совести у них нет!
— Ну-у, так уж и ни капли...
7
Зоя быстро поднялась и пошла навстречу мужу. На ней — белоснежный фартучек. Волосы аккуратно и красиво уложены.
«Я женился на тебе не для того, чтобы ты работала и приносила домой свои несчастные семьдесят рублей! — заявил Комашко сразу же после свадьбы. — А для того, чтобы дома был уют, вкусный обед, чтобы ты меня провожала, ждала и встречала... Поняла?»
С тех пор Зоя сидела дома, готовила со свекровью обед, убирала квартиру, стирала, подавала на стол, встречала мужа, когда он приходил с работы.
— Подавать обед? — спросила она.
У Арнольда Ивановича чуть было не вырвалось: «Чего ради, по-твоему, я домой приехал?» Но он сдержался. Последнее время Зою словно подменили. Замкнулась в себе, как улитка. Стала совсем молчаливой, задумчивой. «Может, забеременела?» — подумал было Арнольд Иванович, хотя определенно знал, что детей от него никогда не будет. На его же расспросы Зоя ничего не отвечала.
Комашко молча моет руки, садится к столу. Ждет. Зоя также молча наливает тарелку борща. Борщ с молодой капустой — вкусный, ничего не скажешь.
Зоя, присев к столу, наблюдает. Муж мрачен, как осенняя туча. Наверное, опять с планом не ладится. Но Зоя решила сегодня обязательно поговорить с ним.
Арнольд Иванович замечает напряженное состояние жены и спрашивает:
— Ты мне что-то хочешь сказать?
Зоя положила руки на край стола, переплела пальцы, округлила лучистые глаза. Комашко знает, что жена так делает всегда, если обижена или сильно нервничает.
— Да, мне нужно поговорить с вами, Арнольд Иванович!
Она так и не привыкла говорить ему «ты». Но Комашко и не настаивает на этом. Ему даже приятно, что жена чувствует его главенство, интеллектуальное превосходство и, наконец, материальную от него зависимость.
— Говори, — ответил он, прихлебывая борщ. — Я слушаю.
— Знаете, я хочу предложить... — начала нерешительно Зоя.
— Что именно?
— Думаю, вы не станете возражать.
— Да говори же... Чего тянешь?
— Нам обоим будет лучше...
— Ну?
— Хочу пойти на работу... Истомилась я дома. Что у меня — дети? Или хозяйство?.. Мама сама управится...
Комашко удивленно посмотрел на жену. Что-что, а уж такого от нее он не ждал. Сначала мелькнула мысль, что Зоя откуда-то дозналась о тех его грехах, о которых жене не стоит знать. Да нет, конечно, она ничего не подозревает... Ну, тем лучше!
— На работу?.. — задумался Комашко. Знал, что двум женщинам сидеть дома не к чему. Но чтобы работала его жена... — И куда же ты надумала идти?
— В комбинат. На любую работу...
— Ты — жена главного инженера. Я не позволю тебе работать где угодно. Да и какой в этом смысл? Что — тебе денег не хватает?
— Их у меня никогда и не было. Вы даете только на продукты. К тому же не мне, а матери. А она выдает мне, — обиженно сказала Зоя.
— Ну, ты это брось! У нас одна семья!
— Так что вы скажете о моей работе?
— У нас нет свободных вакансий, которые бы тебе подходили.
— Как нет? Я могу пойти нормировщицей в горный цех...
— Нормировщицей... в горный? Откуда ты об этом знаешь?
— Знаю... Там нормировщица ушла в декрет. Ее не будет около года.
— Вот как! Ты, оказывается, все проведала!.. А представляешь ли ты, что это за работа? Целый день — и зимой, и летом, и в жару, и в дождь — под открытым небом! Ругаться с каждым бурильщиком, бригадиром, мастером.
— Это меня не беспокоит... Наоборот, я боюсь оставаться в четырех стенах!
Комашко насупился и долго смотрел на жену из-под рыжеватых бровей.
«Какая ее муха укусила? — думал он. — Может, попробовать наладить отношения? Подойти сейчас к Зое, обнять, приголубить. Как легко и естественно получалось это у него раньше. А теперь? Теперь ничего подобного не будет. Она, видите ли, к директору насчет работы побежала! А мужу — ни слова. Да, таким только дай волю. Сегодня к директору, завтра в горком... Ну что ж, пусть идет работать. Может, это и к лучшему. Меньше времени на всякие мысли останется...»
Арнольд Иванович отложил ложку, вытер салфеткой рот.
— Ты твердо решила?
— Да!
— Если так, я не возражаю. Приходи. Скажу, чтобы оформили.
— Спасибо.
