Глава четырнадцатая
1
Когда Григоренко вошел в кабинет, последние лучи предзакатного красного солнца падали на пол через большие окна. В комнате управления тишина. Сергей Сергеевич любит это время дня, когда молчат телефоны к никто тебя не тревожит. Он снял пальто. Садясь к столу, развернул папку. «К докладу». В ней лежал только конверт с пометкой: «Лично». Почерк показался знакомым. «Не анонимка ли опять?» — поморщился Григоренко. Разорвав конверт, он начал читать письмо, и брови его сразу же поползли вверх.
— Любопытно!.. — вслух произнес Григоренко, продолжая внимательно читать.
«Интересно, ушел Боровик домой или еще здесь?» — Григоренко набрал номер отдела кадров. Трубку взял Михаил Петрович.
— Вы еще не ушли?.. Знаете, проясняется причина, почему Комашко хотел поскорее оформить увольнение. Негодяй он отменный...
— Я давно так считал. Да и не только я... Что-то новое есть?.. Хорошо, иду к вам.
Минуты через три вошел Боровик.
— Вот полюбуйтесь, Михаил Петрович, письмо от Бегмы...
— От Бегмы?.. Что, на работу хочет вернуться?
— Нет, совсем не о том... Вы прочитайте.
Боровик стал читать.
«Товарищ Григоренко, что я вытворял на участке, трудно объяснить не только с глазу на глаз, но и написать в письме. Но я решился все вам рассказать...»
— Ишь ты! — воскликнул Михаил Петрович. — Девица красная, да и только!
«После того, — читал Боровик дальше, — когда вы прислали ко мне Сабита, я сильно обозлился. Думал, вот-вот заменит он меня. Откровенно говоря, заменить меня надо было...»
— Сам, значит, признает, что не справлялся...
— Вы дальше, дальше читайте!
Боровик снова углубился в письмо, то и дело проводя растопыренными пальцами по редким волосам. Дочитав, Михаил Петрович положил письмо на стол.
— Уму непостижимо! — заходил по комнате Боровик.— Мастер устраивает гадости своему бригадиру. Вибраторы портит, гвозди вытаскивает из опалубки. Пишет затем письмо министру. А натолкнул на это и факты ему подсунул, оказывается, Комашко. Ничего себе взаимоотношения— главного инженера с мастером! Сам свою подпись побоялся, подлец, поставить. Значит, милое это содружество существовало, пока Бегма не застал свою жену с Комашко. Так вот почему сбежал от нас главный инженер. Какой стыд, какая грязь!.. Я думаю, Сергей Сергеевич, Бегму судить нужно!
— Нет, Михаил Петрович! — сказал Григоренко. — Этим письмом Бегма сам себя осудил. А вот Комашко следовало бы разыскать. Чтобы в другом месте не пакостил.
Сергей Сергеевич вложил письмо в конверт и, поморщившись, бросил его в сейф.
2
Боровик с женой пришли к Белошапке первыми.
— Ну, поздравляю тебя, Зоя, с сыном! — сказал Михаил Петрович и поставил на стол три бутылки муската.
— Да у нас все есть, — смутилась Зоя.
— Такого муската нет. Я с Кавказа привез.
— Вы же не пьете, Михаил Петрович! — напомнил Остап.
— Водку не пью, а мускатом иногда причаститься можно. Мускат — это сок земли, взлелеянный южным солнцем. Заставь алкоголиков испробовать муската — они на водку и смотреть перестанут, — улыбнулся Боровик.
Со свертками в руках вошли Борзов и Драч. Они были без жен. У Драча кроме свертка букет цветов. Он вручил Зое цветы и поцеловал руку. Потом крепко обнял Остапа.
— Молодцы! Сына родили! За это и выпить не грех.
Пришли Сергей Сергеевич и Оксана Васильевна.
Оксана, правда, забегала и раньше. Ведь они в одном доме живут, только на разных этажах. Белошапка на втором, Григоренко — на третьем.
Люба здесь уже давно. За последнее время они с Зоей сдружились.
Поздоровавшись с Григоренко, Люба сказала:
— Вот, помогаю Зое. — И покраснела. Словно была здесь лишней. — Кухарничаем.
— А как хорошо у вас! — воскликнул Борзов. — Даже дуб в окно заглядывает...
К нему подошли Григоренко, Боровик, Драч, стали любоваться деревом.
Дуб щедро положил мощные ветви прямо на перила балкона. Красивое дерево дуб! Красивое и сильное. Снег выпадет, все деревья листву потеряют, а дуб стоит себе, словно ему и это нипочем. Только листва позолотой покроется. От него всегда веет могучей силой и спокойствием. Вот и сейчас, когда налетали порывы ветра, дуб, казалось, встряхивал головой, как это делает человек, откидывая пряди волос назад, идя навстречу ветру.
— Ты смотри, действительно сохранился, а я как-то и не замечал его,— сказал удивленно Сергей Сергеевич.
— Сберегли, — откликнулся Остап Белошапка. — Собирались его выкорчевывать. Дерево мешало строить. Даже бульдозер подогнали. Но я убедил ребят оставить. Не трогайте, говорю, он же против моей квартиры растет.
— Вот оно что! Оказывается, ты давно нацелился на эту однокомнатную квартиру, — подмигнул Остапу Боровик. — С балконом и красавцем дубом!
Все засмеялись.
— А вообще так в жизни и бывает, — продолжил Боровик, — сделай для других добро, и оно вернется к тебе.
— Не всегда, — заметил Михаил Андреевич.
Никто возражать ему не стал. С Драчом спорить трудно.
— Зоя Степановна, покажите-ка нам своего Алешу-богатыря. Хотя бы одним глазком взглянуть, — попросил Борзов.
— Потом, потом, — засмущалась Зоя.
— Вы правы, настоящий богатырь! — сказала Оксана Васильевна. — Больше пяти килограммов весил, когда родился.
На столе появлялись все новые и новые блюда. Стол большой, круглый. Тесно не будет.
— Прошу к столу, дорогие гости! — стала приглашать Зоя.
Оксана Васильевна и жена Боровика стояли у окна. Они тоже, как и мужчины до этого, любовались молодым дубом. Впрочем, Оксана Васильевна больше рассматривала отражение своего лица в стекле. Ей казалось, что она различает даже крупинки пудры и трещинки помады на губах, похожие на морщинки. Видела она, конечно, и настоящие морщинки, и едва заметные «птичьи лапки» у глаз. «Неужели так вот незаметно и подкрадется старость? — задумалась Оксана Васильевна. — Ох, как не хочется стареть!..»
За стол сели дружно. Мужчины налили себе, кроме Боровика, коньяку. Женщинам — мускат.
— Михаил Петрович, а мускат действительно приятный,— пригубив, сказала Зоя. — Смотрите, смотрите: и в самом деле солнце в бокале!
В квартире стало тихо. Даже слышно было, как ветви поглаживают перила балкона.
— Давайте еще по чарочке, — предложил Остап.
— Правильно! — поддержали мужчины. — За маму! За маму!
Прокатился мелодичный звон бокалов.
Михаил Петрович отпил немного муската. Закусил сыром. Потом недоверчиво посмотрел на блюдо перед собой. Не свинину ли, запеченную в тесте, ему поставили?
— Это судак, — успокоила его Люба, заметив, как он с опаской поглядывает на блюдо.
Михаил Петрович аккуратно отрезал небольшой кусочек, попробовал. Потом второй, третий...
— Вот это судак! — похваливал Боровик. — В лучших ресторанах такого не ел. Как вы его готовите?
— Это Люба приготовила, — ответила Зоя.
— О! Я и не знал о ваших способностях в кулинарии. Расскажите, пожалуйста, жене о ваших секретах!
— Обязательно, даже напишу все подробно, — отозвалась Люба.
Общий разговор никак не получался. Каждый чувствовал это, но старался не замечать. А все потому, что сегодня ночью Григоренко уезжает в Москву.
Люба сидела словно сосватанная за нелюбимого. Грустная, задумчивая. В мыслях она прощалась с Сергеем Сергеевичем. «Он был для меня всем: и отцом, и наставником... И люблю я его, как прежде. И буду любить!.. Но неужели он не догадывается? Не может быть... Но пусть не судит строго... Наверное, молодости моей испугался. Сказал бы только — на край света за ним пошла!.. Если его уволят, он, конечно, здесь не останется... Да, важные проблемы решал ты, Сергей Сергеевич, но не смог в мое сердце заглянуть!.. Фу, что за глупые мысли? Чужому счастью завидую, бессовестная! У него ведь жена есть. Вон — рядом. И, как всегда, искоса поглядывает на меня...»
— Сергей Сергеевич, а как с главным инженером? — спросил Остап. — Не подобрали еще?
Прорабу не безразлично, кто будет главным инженером, с кем ему придется работать. Настоящий главный инженер — мозг предприятия.
— Из Москвы привезу, — улыбнулся Григоренко.— Или сам главным приеду, если доверят...
— Послушайте, мужчины, здесь не производственное совещание, — сказала жена Боровика. — Давайте лучше споем!
— Может, какую-нибудь довоенную, — предложил Григоренко и сам начал: — «Утро красит нежным светом...»
Спели несколько песен.
— Да, любим мы довоенные песни, — задумчиво произнес Боровик. — В них что-то чистое, светлое...
Вскоре мужчины вышли из-за стола покурить.
«Странно, — думал Остап, — не прошло и двух лет, как прибыли мы сюда в одно время с Григоренко. А оглянешься назад, сколько хорошего, удивительного произошло. Все, даже мелочи кажутся полными особого смысла. Не зря то и дело слышится: «А помнишь?», «А ты помнишь?» Да как не помнить! Пройдут годы, а вспоминаться все будет».
Разошлись рано. Вечер прошел как-то скованно.
Григоренко понимал, что причиной этому был его отъезд. Ему было и приятно, и неловко.
3
Сестра подняла Сергея Сергеевича рано, как только куранты пробили шесть утра. Накормила завтраком и сказала:
— Ну, в добрый час, братик!
Стояло чудесное утро. Воздух свежий, прохладный. За ночь все припорошило свежим снежком. По светлому небу проплывали редкие, с розово-золотистыми краями, освещенные низким солнцем растрепанные облака.
В телеграмме было сказано, что Григоренко должен явиться в главк, к Шеру.
Этого вызова с нетерпением ждал не только Сергей Сергеевич. Ждали и сотрудники комбината. Ждали и думали: кем же возвратится Григоренко из Москвы? Многие предполагали, что его освободят. Иначе не вызвали бы — приказ с выговором можно и по почте прислать.
«Через час все выяснится, — раздумывал Григоренко.— Да что там!.. Все давно решено, только я не знаю. Ну ничего, осталось недолго ждать».
Сергей Сергеевич вышел из троллейбуса за две остановки до главка. Решил немного пройтись. Рано еще. Торчать у дверей главка не к чему. Шагал медленно. Тревожные мысли не оставляли его.
Нет ничего тяжелее директорских обязанностей. Вот, к примеру, водитель. Отработал восемь часов — и до свидания. Сам за себя отвечает. Или продавец. Если ты вежливый, предупредительный, честный — будешь пользоваться уважением. Не так уж много у продавца обязанностей, чтобы не справиться. А директор? За что только он не отвечает! Если бы только за план. За тысячи разнообразнейших дел директор в ответе. Ради дела приходится иной раз даже законы обходить. А это очень тяжело. Нет ничего хуже, когда знаешь, что нарушаешь закон, хотя и в интересах дела. «Директор предприятия— хозяин!» — часто повторял на совещаниях секретарь горкома партии Громов.
Если смотреть со стороны, то это действительно так. Хозяин! И не только «со стороны». «Положение о государственном социалистическом производстве» дает директору право самостоятельно решать многие вопросы.
«Решать?! — усмехнулся Сергей Сергеевич. — «Положение» позволяет... А инструкции министерств, ведомств? Сколько их появилось за это время. Руководителей предприятий просто засыпали разными инструкциями, дополнениями, изменениями, разъяснениями. Вот и получается: куда ни глянешь — «нарушил». Как же работать?..»
Его обогнали двое юношей с девушками. У девушек — цветы. Живые цветы. Не иначе как на кладбище идут. Вот оно, Ваганьковское. На нем похоронен Сергей Есенин. Григоренко часто корил себя за то, что ни разу не побывал на могиле поэта. Всегда времени не хватало. Все на потом откладывал. «Но сегодня обязательно схожу, — решил Сергей Сергеевич. — Когда еще выпадет такой случай». Он взглянул на часы. До приема пятьдесят минут. Идти до главка минут семь-восемь. Не больше. «Вот прямо сейчас и зайду», — решил Григоренко.
Кладбище начиналось большим памятником. Кому же это? Прочитал: «Драматический писатель...» Нет, фамилия не знакома. Но, наверное, в свое время славился. Иначе не соорудили бы такой памятник. Да-а, многое забывается...
Вот и могила Есенина. Холмик, гирлянды, живые цветы. Их совсем недавно в открытый грунт высадили. Они еще не видели снега. Посадили их в определенном порядке. Выше, у самого постамента, — темно-синие, почти черные, потом посветлее и, наконец, желтые — с золотым ободком. По самому краю могилы разрезают зеленый ковер бледно-зеленые лезвия декоративной серебристой травки.
Рядом с могилой насыпан свежий желтый песок. У загородки врыта в землю низенькая скамейка. Все — и скамейка, и ограда — покрашено в голубой цвет. Похоже, что само небо окрасило их.
Подойдя к ограде, Сергей Сергеевич задумался, стараясь представить то далекое время, когда жил поэт.
Вокруг тишина, покой...
«Что это я?.. — вдруг опомнился Григоренко. — Пора идти, чего доброго, опоздаю...»
Как ни торопился Сергей Сергеевич, но он действительно опоздал. Минут на десять... Секретарь Шера, увидев директора Днепровского комбината, улыбнулась ему, как старому знакомому, протянула маленькую руку.
— Приехали? Вот и хорошо, — сказала она приветливо.— У Мирона Моисеевича сейчас два генерала. Подождите немножко. Думаю, военные долго не задержатся. Ну, как доехали? Какая у вас погода? Наверно, еще тепло? Говорят, у вас Новый год без снега встречают. Правда?
— Наведывался и к нам снег, — ответил Григоренко.
— А у нас больше месяца лежит.
«Что это она так приветлива? Жалеет, что ли?»
Секретарь оказалась права — военные вскоре вышли.
— Теперь можно зайти? — спросил Григоренко.
— Да. Заходите, — и секретарь одарила его сияющей улыбкой.
Начальник главка вышел из-за стола навстречу Григоренко.
По серьезному лицу и глубоко спрятанным за густыми бровями глазам Шера трудно понять, как он настроен. И по пожатию руки не определишь. Оно, как всегда, твердое, приветливое.
— Приказ получили? — спросил Шер, садясь в кресло.
— Нет.
— Пришлось вас, товарищ Григоренко, строго наказать.
«Наказать, — отметил про себя Сергей Сергеевич.— Значит, не сняли...»
— Особенно возмущался министр тем, что передали в аренду дробильную установку. И еще: эти пять тысяч кубометров загрязненного щебня! В нашем министерстве его не хватает, а вы сельскому хозяйству отдаете, колхозам! Щебень сильно загрязнен?
— До десяти процентов.
— Наши строители взяли бы такой щебень?
Григоренко пожал плечами. Откуда ему знать, взяли бы они или не взяли. Иногда из-за двухпроцентной засоренности рекламации подают на продукцию да жалобы пишут.
— Почему получался такой щебень?
— Жаль было грязный гранит в отвал выбрасывать. Ведь камень тоже денег стоит. Вот и передробили на щебень. На свою беду, как теперь оказалось.
— Согласен, колхозам помогать надо, но не в таких размерах. Понимать нужно: ведомственные интересы... Партийные органы, и даже ЦК республики, за вас горой. Однако, не накажи вас, весь щебень отдадите области. Спасли себя от худшего — вы сами. Тем, что прирост продукции обеспечили. Когда министру доложили, что выпуск щебня увеличен более чем на четыреста тысяч кубометров, он сразу подобрел. Гранитные плиты тоже помогли. Да и председателя комиссии вы чем-то очаровали... По правде говоря, после проверки вашего комбината и нам досталось... А как дела с заводом вторичного дробления?
— К маю сдадим в эксплуатацию.
— Так. А пихта вам зачем?
— Для пола на заводе.
— Ну знаете! Это — партизанщина! С проектной организацией согласовали? Нет. Значит, сами решили! Ну, автоматика, телеустановки — это можно понять. Но для чего вам пол из пихты? Масло масленое выходит! Кое-где пихта в сто раз нужнее. Пихту мы отберем. Сколько ее у вас?
— Два вагона.
— Один вагон немедленно отгрузите на базу главка... На сколько меньше потребуется вам людей после пуска завода вторичного дробления?
— На двадцать три процента.
— Хорошо. Летом проведем экономическую конференцию на вашем комбинате. Если, конечно, не возражаете,— улыбнулся Шер.
«Мирон Моисеевич, оказывается, не такой уж сухарь, как многие считают», — подумал Григоренко.
— Постараемся принять как положено, — ответил он.
— За договор с институтом геотехнической механики Академии наук — хвалю. Другие наши комбинаты тоже возьмут на вооружение лазерные лучи.
Начальник главка встал. Поднялся и Григоренко, но Шер задержал его жестом руки:
— Сидите! Сидите! Разговор еще не окончен.
Мирон Моисеевич прошелся размашистым шагом по кабинету и снова вернулся к столу.
— Я вызвал вас, товарищ Григоренко, собственно говоря, по другому поводу. Как вы смотрите на то, что мы хотим назначить вас заместителем начальника главка?
Сергей Сергеевич от удивления широко открыл глаза. Не послышалось ли? Может, не так понял? Вот так сюрприз!
— Вместо Егорова, — добавил Шер, садясь.
— А куда Егорова? — невольно вырвалось у Сергея Сергеевича.
— Егоров на пенсию просится.
«На пенсию, — с сомнением подумал Григоренко.— Выглядит он далеко не пенсионером».
— Для меня это слишком неожиданно... Даже не думал никогда о такой работе... — признался Григоренко.
«Как бы обрадовалась Оксана моему повышению. ..» — невольно явилась мысль.
Наступило молчание. Оно показалось обоим слишком долгим. Однако Сергею Сергеевичу едва хватило времени, чтобы собраться с духом.
— Благодарю за доверие, Мирон Моисеевич, — спокойно произнес Григоренко. — Но согласиться я не могу. Рано. У меня еде очень много дел в Днепровске.
— Значит, возражаете против назначения вас заместителем начальника главка? Так я вас понял?
— Да, так.
Шер снова вышел из-за стола, зашагал по кабинету.
— Ну что ж, настаивать не будем, — сказал он, о чем-то раздумывая. — Может, вы, товарищ Григоренко, и правы. Но к этому вопросу мы еще вернемся. Определенно вернемся. Только немного позднее... Да, кстати, Петров говорил, что вы против кандидатуры Соловушкина на должность главного инженера вашего комбината. Это верно?
— Верно. Недалекого ума человек. Ограниченный. Не позавидую тому директору, где будет работать Соловушкин. Простите за откровенность.
— Вы не сшибаетесь? Голова у него соображает. Вспомните его предложение о взрывах в зажатой среде. Потом предложение подрывать гранит порохом? Я смотрел все утвержденные вами акты. Результаты замечательные! Какая экономия средств!..
— Мирон Моисеевич, при чем здесь Соловушкин?! — не сдержавшись, воскликнул Григоренко.
— Как это — при чем? — недовольно спросил Шер.
— Да все эго предложил Борзов! Начальник нашего горного цеха! Соловушкин присутствовал лишь при одном взрыве, как куратор...
Шер хмуро свел брови, заметно посуровел и как-то искоса взглянув на Григоренко.
— Хорошо, я разберусь! — произнес он после неприятной для обоих паузы.
«Не напрасно ли я это сказал? Нет, не напрасно. Пусть знает начальник главка правду о своем ответственном работнике».
— У вас есть кандидатура на место главного инженера?— сухо спросил Мирон Моисеевич.
— Есть. Борзов Валерий Ильич.
— Так, может, у вас и кандидатура на должность директора завода вторичного дробления есть?
Григоренко задумался. Кого? Конечно, Остапа Вавиловича Белошапку он бы рекомендовал без колебаний. Но не утвердят. Человек еще учится в институте...
— А мы думали послать к вам директором Козырева. Молодой и, как вы говорите, творчески мыслящий инженер. Энергичный. Требовательный. Нужно, чтобы непосредственно на производстве поработал. Потом хорошим начальником отдела будет...
«А Шер с далеким прицелом, — подумал Григоренко,— он уже и директора комбината подобрал, хоть я еще и не сказал «да» на его предложение перейти в главк... Оксана, конечно, охотно поехала бы в Москву. Вот обрадовалась бы. С Клинского карьера она готова уйти куда угодно, только бы не видеться с Марченко. А я? Хочу ли я в главк? Нет, по-честному — еще рано. Не закончено строительство завода вторичного дробления, не освоена художественная резьба по граниту. И многое еще нужно сделать из того, что намечено. А в главке? Еще неизвестно — справлюсь ли? Должность высокая, ответственная. Сейчас у меня один комбинат. А там — больше восьмидесяти предприятий...»
4
Взвизгнули тормоза, и самосвал остановился рядом с Оксаной Васильевной. Она испуганно отскочила в сторону.
— Садись, подвезу! — крикнул Марченко из кабины.
— Спасибо, дойду сама. Здесь недалеко.
— Садись. Чего боишься. Не съем...
Он распахнул дверцу. Оксана подумала немного, а затем поднялась в кабину и устроилась на высоком сиденье. Марченко, косясь на округлые колени бывшей жены, дотянулся до дверцы и захлопнул ее.
В кабине чисто, ни пылинки. «Ухаживает за машиной»,— отметила про себя Оксана.
— Возвращайся ко мне. Не пожалеешь! Любое желание исполню... На руках носить буду!..
«Водкой от него несет, — поморщилась Оксана,— а говорил, что капли в рот не берет. К тому же сейчас за рулем...»
— Не стоит об этом говорить, — взглянула мельком на него Оксана. — У меня новая семья... Женился бы ты...
Марченко обогнал машину, которая шла за гранитом, потом свернул на бетонку. Люди по этой дороге не ходили, и машины неслись здесь на повышенной скорости. Еще километр, и дорога пойдет по крутому спуску.
— Конечно, там директор, — с издевкой сказал Марченко,— не то что я — простой рабочий. Шофер. Но, может, и твой директор завтра станет никем. Поговаривают, что снимут. Проворовался... Ну, чего молчишь?..
— Жду, может, что толковое скажешь.
— Где уж нам, темным...
— Останови машину! Я больше не желаю слушать твою болтовню. Мы с тобою развелись. Устраивай свою жизнь сам. Я тебе не мешаю. И ты мне не мешай...
— Нет, ты послушай меня! Послушай!..
— Ну, что еще?
— Значит, на чужом несчастье свое счастье строите? — выдавил сквозь зубы Марченко и весь напрягся.— Не будет этого! Слышишь, не будет! — закричал он, зверея, и нажал на педаль газа. Самосвал помчался еще быстрей.
Смуглое лицо Марченко потемнело, нижняя губа отвисла.
Вдруг он резко повернул руль вправо.
— Что ты делаешь, сумасшедший!—закричала Оксана. — Дочка у нас! Опомнись!..
У нее зарябило в глазах.
Мгновение спустя Марченко сбросил газ, вывернул руль влево, к бетонке, но было уже поздно. Машина стремительно полетела вниз, в лиловую пустоту...
— Так-то оно лучше, — донеслись до Оксаны последние слова ее бывшего мужа.
5
Ребята сидели после обеда на досках, ждали взрыва. Блоки теперь подрывают порохом. Далеко отходить не нужно, осколки дальше двухсот метров не летят. Бригада сейчас сплоченная, дружная. Все их уважают. Полированная плита, наконец, пошла! Сегодня, при вручении бригаде переходящего знамени, читали поздравительную телеграмму самого министра.
Погода улучшилась. Снег растаял, даже ночью теперь землю не подмораживало.
Странная зима на Полтавщине. То снег выпадет в начале октября, то в декабре вдруг потеплеет, и на Новый год — ни снежинки. Так и сейчас. Уже конец ноября, но солнце греет по-весеннему.
Зима на носу, а на строительстве производственных объектов только возводят стропила. Да, поздновато за них взялись. Все было брошено на главный участок — вторичное дробление.
Переходящее Красное знамя развевается прямо в карьере. Вечером его заносят в контору.
Строители — народ веселый. Они тоже пообедали и теперь поют:
Місяць на небі, зіроньки сяють,
Тихо по морю човен пливе.
В човні дівчина пісню співає,
А козак чує, серденько мре...
Хорошо поют. И песня задушевная, широкая, все в ней — и радость, и девичья грусть, и мечта о близком счастье. Старинная песня. Пели ее, наверно, еще наши бабушки и матери.
— Здорово поют! — задумчиво говорит Середа.
На него зашикали: не мешай, мол, слушать. Вскоре зазвучала новая песня, задиристая, бодрая. Ее начали парни:
Колеса диктуют вагонные:
Где срочно увидеться нам?
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.
Потом подхватили девушки:
Заботится сердце,
Сердце волнуется —
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес —
Не дом и не улица,
Мой адрес —
Советский Союз.
Песня затихла. Ребята прислушиваются, не запоют ли снова. Но нет, строители принимаются за работу. Они-то в зоне безопасности, и осколки от взрывов их не беспокоят.
Сирена возвестила отбой.
— Как вы думаете, — обращается Середа к Степану Степановичу Бороде, — теперь Григоренко позволит заниматься памятником?
— Приедет, узнаем, — ответил старик.— Должен позволить. План у нас идет. А там — кто его знает...
Все расходятся по своим рабочим местам.
6
— Мерзавец! — простонала Оксана.
В ее голове гремели барабаны. Но боль как-то не чувствовалась.
«Я в больнице! Значит, жива! — догадалась Оксана. Мысль эта пришла не от боли, а от запаха эфира и йодоформа. — Но почему с потолка светят яркие фары? И почему вокруг так много людей?.. Кто-то ощупывает мою голову...» Оксана, стиснув зубы, потянулась рукой к повязке, чтобы немного ее ослабить. И сразу застонала, потеряла сознание.
Когда Оксана пришла в себя, ее руку кто-то держал.
— Падает пульс...
«Это обо мне говорят», — догадалась она.
Ее подняли, положили на операционную каталку. Оксана заколыхалась, словно на волнах; так бывает, когда лежишь в лодке и смотришь в небо, а лодка плывет...
Оксана открыла глаза, яркие фары исчезли. Но люди в белых халатах не расходились. Они смотрели на нее. А один из них внимательно разглядывал рентгеновский снимок, который только что принесла сестра.
— Как себя чувствуете? — спросил врач, смотревший снимок. — Спина как?
— Нормально, — одними губами прошептала Оксана.
— Вы говорите: четвертый и пятый? — обратился врач к одному из ассистентов. — Помогите-ка мне...
Голос его строгий, властный.
Чьи-то руки осторожно повернули Оксану вниз лицом. Согнули и разогнули ногу. Потом сильно нажали твердыми пальцами на позвоночник. Оксана почувствовала страшную боль.
— Пошевелите ногой. Еще... Больно?
— Больно, ой больно... — застонала Оксана.
— Это хорошо, что больно, очень хорошо!..
Врачи продолжали говорить между собой, а Оксана соображала: «Где же Сергей? Почему его нет? Как там девочки? Постой... это же его голос! Сереженька! — прошептала она. — Я знала, ты бросишь все и приедешь. Мне теперь лучше...» Но ее голоса никто не услышал.
7
Троллейбус полупустой. Григоренко сидел и отсутствующим взглядом смотрел в окно. Город к вечеру побелел. Подъехали к Приднепровскому парку. Запорошенные снегом деревья притихли, боясь пошевелиться, чтобы не потерять свой новый, зимний наряд. Но вот парк закончился, появились дома. Они выглядят празднично, нарядно, будто их специально посеребрили. Улицы заполнены людьми. Все радуются выпавшему снегу.
— Гостиница! — объявил водитель троллейбуса.— Следующая — «Дормаш».
«Год назад я устраивал Оксану в эту гостиницу,— вспомнил Григоренко. — Нет, не легким оказался для нас прошедший год!»
Впереди Григоренко сидели две пожилые женщины. Сергей Сергеевич отчетливо слышал их беседу.
— Гляди, птицы садятся на верхушки деревьев; значит, быть морозу! — сказала одна.
— Ну, что было — видели, а что будет — увидим,— ответила собеседница.
Они помолчали. Потом опять заговорила первая:
— Вы слыхали? Жена директора Днепровского комбината упала в карьер. Говорят, она ехала в машине с бывшим мужем...
Григоренко было неприятно слышать этот разговор. Но ничего не поделаешь, на ходу из троллейбуса не выйти.
— Горе одно не приходит. То мать похоронил, то с женой такое несчастье, — сокрушенно ответила вторая женщина. — Да еще вроде с работы должны его снять...
— Свое счастье на чужом несчастье не построишь.
— Что ж ему, всю жизнь одному жить? Да и у нее что за жизнь была? Прежний муж — пьяница... Не слыхали, выживет ли она?
— Говорили, что жива, но в безнадежном состоянии. Доктора от нее не отходят.
Женщины на мгновение снова умолкли.
— А этот бухарик, видать, любил свою жинку, если в карьер с машиной бросился. Надо же, на такое решился!
— Подлец он, раз решился на такое. Дочка ведь у них!
— Да, дети не виноваты. Детей, конечно, жаль.
— Вы думаете, легко будет директору пережить такое?.. Нужно гранитное сердце иметь, чтобы все это выдержать. В прошлом году...
Григоренко встал, прошел к выходу.
«Гм, гранитное сердце!» — повторил он услышанные слова.
Нет, сердце у него не из гранита. И никому не ведомо, сколько он пережил в ту ночь, когда жизнь Оксаны держалась на волоске...
«На чужом несчастье свое счастье строит!..» Нет. Этот упрек Сергей Сергеевич решительно отбрасывает. Его совесть чиста.
Григоренко издали посмотрел на женщин. «Наверное, до сих пор говорят о нас... А если бы Оксана ушла, как хотела, с Клинского карьера, возможно, этого и не произошло бы...»
Да, нелегкая им выпала доля. Но с Оксаной просторнее на свете. И солнце ярче. Нет, никто не сможет помешать им. Он готов на весь мир закричать: «Я — счастлив!» Сергей Сергеевич сейчас впервые всем сердцем почувствовал, что по-настоящему счастливым он может быть только с Оксаной. И тут же спросил себя: «А если бы Оксана погибла?»
От этой мысли повеяло холодом. «Нет, этого не должно было случиться! Теперь я сделаю все, чтобы жизнь наша в дальнейшем ничем не омрачалась. Оба мы станем друг для друга просто необходимыми. Иначе быть не должно. Верно говорит народная пословица: «Счастье само не приходит».
На площадке Сергей Сергеевич замешкался, долго отыскивая ключ, чтобы открыть дверь.
Девочки с нетерпением ждали отца. Едва он открыл дверь, кинулись к нему.
— Папочка, мама скоро вернется? — защебетали они в один голос, держа друг друга за руки.
Из кухни вышла женщина с полотенцем на плече.
— Добрый день, Сергей Сергеевич!
— Здравствуйте!..
— Вы меня не узнаете? Помните, вы у нас в прошлую зиму были.
— Узнал, вы — мама Любы.
Григоренко хотел спросить, где Люба, но не решился. Где! Дома, конечно. Где же быть ей еще?
— Буду вам помогать, пока жена в больнице, — сказала женщина.— Садитесь ужинать. Девочки уже поели.
— Спасибо вам!
— Здесь вот почту привезли с комбината.
Она вышла на кухню и принесла оттуда газеты и телеграмму.
Григоренко пробежал глазами по скупым, предельно лаконичным строчкам: «Поздравляю Вас зпт коллектив комбината первым местом Всесоюзном социалистическом соревновании зпт переходящим знаменем Совета Министров тчк Главным инженером комбината назначен Борзов тчк Шер».
«А не напрасно ли я отказался идти в главк? — подумал Григоренко и тут же отбросил эту мысль: — Нет, я поступил правильно. В Днепровске для меня еще очень много дел...»
В квартире наступила тишина. Только из детской комнаты доносились приглушенные голоса.
Вдруг сильная взрывная волна всколыхнула воздух.
Это в Днепровском карьере рвали гранит.
Назад: Глава тринадцатая
На главную: Предисловие
