Глава седьмая
1
Город начал погружаться в синие сумерки. Но звезд не видно. Их закрывают тучи, похожие на груды черной ваты. Они движутся навстречу друг другу. Те, что ближе к земле, — в одну сторону, а те, что повыше,— в другую, словно перестраивают свои боевые порядки перед грозой. Где-то далеко на западе, как огонек отсыревшей спички, изредка вспыхивают молнии, доносится глухое ворчание грома.
Первая весенняя гроза!.. Еще совсем недавно повсюду лежал снег. И вот гроза. Придет ли она сюда?
Весна!.. Как она прекрасна! Пора ожиданий, пора пробуждения всего живого. И дышится весною совсем иначе. Весной с особой силой чувствуешь всю полноту жизни.
Лисяк шел из города порядком нагруженный. Сетки у него не было, одни кульки и свертки. Кольцо копченой колбасы, полдесятка сырков, банка консервов, любимые конфеты, буханка хлеба... Одним словом — после получки.
Ростислав взглянул на небо — завтра должна быть чудесная погода. После грозы всегда так бывает.
Сзади послышались торопливые шаги. Не успел Лисяк оглянуться, как почувствовал сильный удар по голове. И сразу же перед его глазами поплыли, перекрывая друг друга, красные круги. В тот же миг — подножка и толчок. Упали, разлетелись в разные стороны его покупки.
«Наверное, перепутали меня с кем-то?» — подумал Ростислав.
На него навалились трое. В рот засунули кляп. Лисяк успел лишь заметить, как сверкнула молния. Больше ничего не видел. Голову закутали какой-то тряпкой.
«Здорово, сволочи, подготовились. Все предусмотрели».
Заурчал грузовик. Ростислав обрадовался; может, испугаются и бросят его. Но напрасно. Машина остановилась рядом. Значит, тот, кто привел грузовик, с ними.
— Бросай в кузов!
Это о нем. Это его будут бросать, как вещь, как мешок с грузом. Чей же это голос? Злой, хриповатый. Нет, не знакомый.
«Неужели конец? — пронеслось в голове. — Каюк. В двадцать пять лет...»
— Хочешь жить — лежи тихо!
Вот как. Жизнь обещают. Но зачем глаза завязали? И куда везут? За город, куда же еще.
Так и есть. Вот железнодорожный переезд. Остановились. Шлагбаум, наверное, закрыт. Ростислава душили стыд, злость, беспомощность. А рядом курили, непристойно шутили, смеялись.
Простучал мимо поезд. Лисяк помнил: за переездом справа лес. Так и есть, повернули направо... Вскоре грузовик остановился. Дальше ехать, видимо, боятся, можно забуксовать.
— Слезай! Приехали!
Лисяка столкнули. Как мешок с капустой. Хотя нет, мешок с капустой так не бросают. Его осторожно снимают, чтобы не повредить содержимое. А его сбросили.
Развязали ноги, размотали голову. Кляп Лисяк выплюнул сам. Перед Ростиславом стоял верзила. По сторонам от него — еще двое. Четвертый сидел в кабине. Он не показывался.
— Кайся, сука! — прошипел верзила.
— Не в чем мне каяться.
— Падай в ноги, землю грызи! Проси живым оставить.
— Я ни в чем не виноват!
— Бить будем. Убьем, как собаку.
— За что?
— За показания на суде. За то, что старых друзей продал!
— Каких друзей?
— Да у тебя что, память отшибло? Ничего, сейчас напомним.
«Бежать! — мелькнуло в голове Ростислава. — Улучить момент — и бежать!»
— Ну, чего молчишь?
— Нечего мне говорить! Ведь под Указ попадете...
Лисяк внезапно пригнулся и головой ударил одного, второго. Третий отскочил. Ростислав кинулся бежать к дороге, где одна за другой сновали машины.
«Только бы добежать туда, — думал Ростислав.— Там преследовать не станут. Побоятся».
Но его догнали. Заломили руки за спину. Свалили на землю, начали бить: остервенело, изуверски.
— Звери! — простонал Ростислав.
— Под печенку! Под печенку его!..
«Все, конец тебе, Лисяк. Амба», — мелькнула мысль.
Вскоре он перестал ощущать боль. Удары казались какими-то далекими, словно били не его.
Последнее, что он услышал, это сильный раскат грома...
Очнулся Лисяк от холода. Лил дождь. Попробовал подняться и не смог. Все тело ныло, одна нога — как деревянная. Но и лежать дольше нельзя, замерзнешь. Попробовал еще раз подняться, но напрасно. Отдохнул немного. Постепенно оперся на руки, потом встал на колени. Сделав невероятное усилие, поднялся на ноги, однако идти не смог. «Нужно ползти, — решил Ростислав.— Там, на дороге, люди, там спасение». Он пополз. Больно, но все же получалось. А дорога совсем рядом. Еще немного, еще... Вот наконец и мокрый, скользкий асфальт. Лисяк, пошатываясь, встал.
Проскочивший было «Запорожец» притормозил, сдал назад.
— Садись, друг. Ну и вымок ты. Давно голосуешь?
— С вечера, — попытался пошутить Ростислав, но шутка не удалась.
— Вот стервецы, проезжают и даже в дождь не возьмут человека! Тебе куда?
Но Лисяк не ответил. Он потерял сознание.
2
По дну гигантского котлована сновали, вроде бы беспорядочно, десятки автомашин и бульдозеров. Тут и там вгрызались в камень экскаваторы. В воздухе стоял непрерывный раздражающий шум. Сердито отфыркивались и урчали моторы машин, тарахтели перфораторы, долбившие неподалеку гранитный выступ, бестолково орали и ругались шоферы. Очевидно, кто-то из посторонних ухитрился загрузиться вне очереди...
— Тебя каким ветром сюда занесло? — спросил Комашко у мастера Бегмы.
— Отправили две машины за гранитом, так ни машин, ни людей.
— Где же они?
— В котловане, перекур с дремотой устроили.
— Не из бригады Сабита?
— Нет.
— Ты успехам Сабита не радуйся. Григоренко на твое место его метит.
— А меня куда?
— В техники-нормировщики пойдешь.
— Нет, туда не пойду. Лучше уволюсь.
— Да не дам я тебя съесть, не бойся.
Комашко достал пачку папирос, угостил мастера.
— Идет камушек, идет.. — многозначительно произнес он.
— Да идет, — ответил Бегма и поднял на Комашко глаза, темные и беспокойные.
— Впрочем, я не о том, — проговорил главный инженер.— Из арендованной у нас КДУ щебеночку везут в колхозы... — и, теснее придвинувшись к Бегме, словно их могли подслушать, приглушенно закончил: — А за так ничего не делается. Уразумел?
Бегма пожал плечами, ничего не ответил.
Мимо них, ревя моторами, поднимались в гору машины с камнем. Одна, вторая... Бегма погрозил им кулаком, потом оглянулся на Комашко. Выражение его лица не понравилось мастеру. Да и тон, каким были сказаны последние слова, его покоробил. Но ответить не успел.
— Я тебя разыскивал вот для чего, — меняя тему разговора, сказал Комашко. — Когда говорили о том, чтобы устроить Марину в лабораторию, я забыл тебя предупредить, что иногда она будет ездить в командировки.
— Надо так надо.
— Придется эти дни холостяком побыть.
— Я к этому привычный.
— Из Одессы пришла рекламация на большую засоренность щебня. Зевнули мы. Надо ехать защищаться.
— А сможет она что-нибудь там сделать?
— Не одна поедет. С инженером-лаборантом. Может, и мне придется съездить. Дело слишком серьезное. Но ей только анализы надо будет сделать на месте.
Ночью Комашко и Марина выехали в командировку.
3
Григоренко разделся в прихожей и хотел уже пройти в свою комнату, как вдруг распахнулась входная дверь и ворвался Белошапка, взъерошенный, похожий на разъяренного медведя.
У Сергея Сергеевича сердце екнуло в недобром предчувствии. Он знал Остапа Белошапку как спокойного, уравновешенного человека, а сейчас... Если что случилось, мог бы доложить на предстоящем утреннем совещании. Но, видимо, стряслось что-то совсем необычное. На карьере — как на войне, все может произойти. Повсюду механизмы, строгий ритм, зазевался — в беду попал. В карьере смотри в оба. И за все в ответе он — директор.
Григоренко пропустил прораба в комнату, прошел за ним.
— Что случилось, Остап Вавилович?
Белошапка остановился и с возмущением чуть ли не крикнул:
— Лисяка до полусмерти избили... Без памяти он, в больнице!
Сергей Сергеевич от неожиданности замер. Потом, придя в себя, резко спросил:
— Кто? Когда?
— Неизвестно... Какой-то водитель подобрал его за городом.
Григоренко мысленно прикидывал: кто же мог это сделать? Конечно, враги у Лисяка есть: в первую очередь прежние дружки, с которыми он порвал. Не исключено, что и новые появились... Нет, Конопля вряд ли на такое пойдет. Скорей всего, это старая бражка не простила ему показаний на суде. После суда прошло уже пять месяцев, и директор успел узнать Лисяка получше. Он расположился к этому парню. Кое-кому ставил его даже в пример. И вполне заслуженно. Плохи дела были на стройке завода вторичного дробления, так Лисяк сам попросился туда. Освоил строительную специальность. Возглавил звено каменщиков... А ведь каким был недавно... Даже вспоминать не хочется.
— Нет, этого так оставлять нельзя, — произнес Григоренко,— мерзавцев надо найти. Поехали, Остап Вавилович, к Лисяку. Где он?
— В третьей больнице.
4
На табуретке у кровати Лисяка сидел следователь и дотошно его расспрашивал.
— Скажите, какой голос у высокого? Он не картавит?
— Нет, не картавит.
— Как он был одет?
— В синей телогрейке, двое других — в осенних темных пальто.
— Четвертый выходил из машины? Его голос вы слышали?
— Нет, не выходил. Даже когда я убегал, он не побежал за мной. И голоса его я не слышал.
— Поймите, мне необходимы малейшие подробности. При розыске преступников любая мелочь может стать главным звеном. А оно, в свою очередь, позволит вытянуть всю цепочку фактов, необходимых для следствия. Очевидно, того — четвертого — вы хорошо знаете, иначе зачем бы ему скрываться? Правильно? Автомашину мы нашли. Но она краденая — ее похитили со двора гостиницы. Машину бросили за Нефтехимстроем. Значит, преступники, скорее всего, оттуда. Не исключено, конечно, что и на ложный след наводят... Кстати, Самохвал в это время в кино был. Даже клочок билета нашел в кармане. И кинофильм помнит. Но его сбрасывать со счетов тоже нельзя... Слушай, Ростислав Романович, а не могли это сделать люди с комбината? Со строительства? Вы там с Сабитом Наримановым кое-кому, говорят, поприжали хвосты...
— Сейчас на комбинате мало плохих людей, — перебил следователя Лисяк. — Если говорить о них, то в том числе надо и обо мне...
— Ну, ну, незачем на себя напраслину возводить.
— А вам известно, кем были «лисяковцы» на карьере всего год назад? Хулиганы, воры, прогульщики, вымогатели...
— Как, как? «Лисяковцы»?
— Бригадиром я у них был. Вот и прижилась такая кличка для всей этой братии. Я в большом долгу перед государством, перед настоящими людьми. По правде говоря, мое место еще там, за решеткой. Вот о чем часто думаю. Даже в судьбу стал верить. Напаскудил — все равно отвечать придется!
— Ну, а нога как?
— Срастется. Обещали скоро гипс снять. Хорошо, что печенку не отбили.
— Вам, можно сказать, повезло. В то самое время возвращались отдыхающие из санатория «Сосновка». Вдруг слышат за кустами — шум, ругань, возня, вроде бы — драка. Они туда. А из кустов: «Ну, пошутили, и будет! Пошли, братва!» Отдыхающие постояли, постояли, но ближе не подошли. Чего, мол, с пьяными связываться. Вас же они не слышали. Вы на помощь не звали. Думаю, что эти негодяи удрали потому, что неожиданно появились отдыхающие, а то могли бы и убить вас.
— Сразу, может, и не убили, а печенки отбили бы. Я слышал: «Под печенку бей, под печенку!» В больнице умирать бы пришлось. А так, видите, живой. Нога и ребра срастутся, боль в голове пройдет...
— Что вы еще можете дополнить?
— Ничего, больше ничего.
— Ну, я к вам еще зайду. Вы не сердитесь, что надоедать буду. В нашем деле главное — не терять времени. Если вспомните что-нибудь новое, пусть сестра сразу мне позвонит.
5
Директор комбината приехал на участок рано. Но бригада Середы уже возилась у новых машин, которые высились в конце карьера.
Чертежи и инструкции Середа знал назубок. Борзов, хотя и дал ему тщательно продуманные указания, тем не менее сам участвовал в установке и налаживании станков.
Работа шла слаженно. Но все-таки то одно, то другое задерживало, сбивало ритм. Бригадир вскоре понял, что пустить станки в эксплуатацию придется позднее намеченного срока. Об этом он прямо и сказал директору.
— А где Гамза? — спросил Григоренко.
— Сегодня его еще не было, — ответил Середа. — Рановато. Вчера раза два подходил.
— Вы что, Гамзу не знаете? — улыбнулся Борзов.— Главный механик там, где все в порядке, где механизмы как следует работают.
«Я ведь приказал ему все время быть у новых машин,— недовольно подумал Григоренко. — У Борзова тоже тысячи дел, но он все же здесь».
Сергей Сергеевич поднялся в контору дробильного цеха и позвонил в отдел главного механика. Трубку поднял Гамза.
— Что вы делаете в управлении? — строго спросил Григоренко.
— Уточняю заявки на запасные части к режущим и шлифовальным машинам, — спокойно ответил Гамза.
— Сколько времени вы будете их уточнять? Машины устанавливаются без вашего присмотра. Где инженер по эксплуатации?
— Он сегодня в отгуле.
— А вчера?
— Вчера он там был. На сборке машин...
«Нашел время брать отгул,— окончательно рассердился Григоренко. — Когда премии получать, так все вы тут как тут, а на работу силой загонять приходится».
Резальные и шлифовальные машины начали работать только на пятые сутки. Григоренко в этот день был на пленуме горкома и заехал сюда лишь в обеденный перерыв.
— Вот она, плита, Сергей Сергеевич! — радостно показал Иван Середа. — Как хороша! Даже не верится, что это мы выпускаем.
— За этой плитой следят и в главке, и в министерстве. Красивые плиты! Наконец-то пошли. Доброе дело делаем.
Григоренко пожал рабочим руки и снова уехал на пленум.
Настроение Сергея Сергеевича стало веселым, приподнятым, и, пока он ехал до Дворца культуры, все время напевал любимую мелодию. Встретившись в фойе с секретарем горкома, Григоренко радостно сообщил ему:
— Пошли плиты, Георгий Михайлович!
— Получилось?
— Получилось!
— Ну, поздравляю! Это дело новое, перспективное. Ты не захватил с собою плитку?
— Привез, Георгий Михайлович. Лежит в машине.
На следующий день, рано утром, в квартире Григоренко зазвонил телефон. Звонил начальник горного цеха Борзов.
— Сергей Сергеевич! Неприятность!
— Какая?
— Плиты имеют микротрещины.
— Как микротрещины?
— А так, под нагрузкой трескаются и разрушаются.
«Так это же провал! — схватился за голову Григоренко. — Полный провал!»
Ему хотелось призвать к ответу всех: и главного инженера, и начальника планово-производственного отдела, и начальника главка, который дал на освоение нового карьера лишь сто тысяч рублей. И, конечно, себя тоже — за то, что решил часть этих средств направить на строительство карьерных сооружений. Нет, никто сейчас не сможет помочь ему. Ни Комашко, ни Борзов, ни Шер...
— Как же так? — помолчав немного, произнес Григоренко.— В заброшенном карьере брали плиты только для памятников. Подрывали порохом. Так говорят все старожилы. И Шевченко, и Степан Степанович Борода...
Сергей Сергеевич не хотел верить, что карьер поражен микротрещинами от взрывов. Правда, не исключено, что гранит взрывали немцы. В то время здесь не было ни Шевченко, ни Бороды, ни Любы Зинченко. Любы тогда и вовсе на свете не было.
— Вы брали гранит из двух блоков?
— Из двух.
— Возьмите еще из третьего. Потом будем решать. Или, может, у вас уже есть какое-нибудь решение?
— Думаю, что решение возможно одно из двух. Первое — разрабатывать карьер порохом, пока не кончится гранит, пораженный микротрещинами. На это, думаю, уйдет не менее трех месяцев. Второе — в каком-нибудь блоке вести разрезную траншею с тем, чтобы обойти гранит с микротрещинами. С этой работой, пожалуй, справимся за месяц-полтора. Но, правда, вначале фронт работ будет узким. И вскрышные работы большие. Придется вывозить много грунта. Осилим ли мы это?
Григоренко прикинул: для того чтобы вывезти грунт с площади двухсот — трехсот квадратных метров, разрабатывая уступ двадцатиметровой высоты, потребуется ежедневно до пятнадцати одиннадцатитонных «КРАЗов». А их на всем комбинате только двадцать. Да... грунт придется смывать гидромониторами. Но где достать два километра труб большого диаметра? ..
— Сережа, что случилось? Опять неприятности? — подавая завтрак, спросила Оксана.
— Полный провал, Ксанка! Заброшенный карьер оказался в микротрещинах.
— Что же решили делать? На валунах ведь долго не продержитесь.
— Придется держаться.
— Ты сам, Сережа, виноват. От изготовления плит надо было отказаться. Передали бы другому комбинату. Провалишь это задание — тебе первому достанется. Брал бы пример с Лотова. Ему тоже навязывали плиты. Громов проходу не давал. Но Лотов... Нет, он не отказался. Нет. Он просто передал все дела проектной организации. Пускай, мол, она решает. Ведь он исполнитель. И все отвязались. Дело не стоит на месте, проблема разрабатывается. Правда, проектная организация свое решение выдаст не раньше чем через год-другой, зато ответственность будет нести она...
«Странно рассуждает жена, точно так же, как когда-то Комашко. Откуда это в ней? Раньше она была другой».
— Ну знаешь...
Больше Григоренко не сказал ни слова, вовремя сдержался.
— Что ж, договаривай, договаривай!.. — Брови у Оксаны сошлись в одну линию. Глаза стали темно-серыми, колючими.
Сергей Сергеевич впервые вышел из дома, не поцеловав жену. «Надо бы позвонить ей, — думал он по дороге.— Нельзя так. Это свинство с моей стороны». Но вскоре мысли его снова вернулись к производству.
«Где достать трубы? Ничего не поделаешь: придется звонить в Москву».
Москву дали после десяти. У телефона был заместитель начальника главка Егоров.
— Я к вам с просьбой, — начал Григоренко. — Комбинату срочно нужны трубы большого диаметра.
— Обратитесь в отдел снабжения, — ответил Егоров. — Что там у вас случилось?
— Вскрышу для нового карьера решили снимать гидромониторами.
— Что же вы раньше молчали? Заявку подавали?
— Заявки на металл и конструкции на этот год представили еще в мае прошлого года. А задание на выпуск плит получили в конце декабря. Но мы и сами виноваты. Думали, продержимся в старом карьере, а там гранит оказался с микротрещинами. Вот и приходится его расширять.
— Так... Трубы сможете получить в лучшем случае в четвертом квартале. Постарайтесь найти на месте.
— Но трубы-то — фондируемый материал...
— А щебень? Щебень тоже фондируемый...
Положив трубку, директор соединился с начальником отдела снабжения.
— Лев Давидович, дорогой, ищите трубы!
— Сергей Сергеевич, трубы не запчасти, разве их найдешь? — взмолился Файбисович. — Кто же их даст?!
— Постарайтесь, как никогда. Надо. Очень надо!
