Глава 31. Флора

– А Америка, какая она? – спросил меня за ужином Николас.

Я ощутила приступ тоски по дому, вспомнив Нью-Йорк, каким он выглядел из окна булочной, подумав о папе за прилавком и маме, хлопочущей с булочками на витрине, и ответила:

– Это чудесное место.

– Вы нас когда-нибудь возьмете туда? – снова спросил он.

Я обняла его.

– Возможно, когда-нибудь. А сейчас вместе с сестрами беги наверх. Встретимся в детской.

Я несла тарелки на кухню и едва не наткнулась на мистера Хэмфри, который собирался бросить мешок в мусорный бак. Я задела его пальто.

– Извините, – сказала я, и в этот момент из его кармана выпал конверт.

Он нагнулся, чтобы поднять его, но, мгновенно узнав почерк, я опередила его и схватила первой: это было мое письмо родителям. Конверт был надорван.

– Мистер Хэмфри, – проговорила я пораженно, – как это понять? Это письмо следовало отправить неделю назад. Почему вы…

– Я очень виноват, мисс, – ответил он. – Я не хотел, чтобы вы узнали, но теперь ничего не остается, как признаться вам. Лорд Ливингстон просил меня не отправлять их.

Я покачала головой:

– Но почему?

Он виновато пожал плечами:

– Он просил меня придержать их. Это он прочел по дороге из Лондона.

– У меня нет слов! – рассердилась я.

– У вас есть все основания сердиться.

– Что ж, – сказала я, беря себя в руки, – я рада, что теперь знаю его истинное лицо.

– Телефон здесь, – сказал мистер Бердсли, указывая на стол в своей кладовке. Он виновато улыбнулся, зная о случившемся. – Если у лорда Ливингстона возникнут вопросы, я возмещу ущерб из своего жалованья.

– Вы слишком добры, – сказала я, прежде чем связаться с телефонисткой и попросить ее соединить меня с химчисткой, которая находилась рядом с булочной моих родителей. Эли передаст им от меня сообщение.

– Эли! – прокричала я в трубку. – Это я, Флора. Флора Льюис… Да, слушай, Эли, я звоню из Англии… Да, из Англии… Да, у меня все хорошо… Мне нужно, чтобы ты сходил за моей мамой. Можешь это сделать? – Я зажала ладонью микрофон. – Он сейчас приведет ее! Не могу поверить!

Чуть погодя трубку взяла мама:

– Флора?

Ее голос бальзамом пролился на мою душу. У меня подогнулись ноги, и мистер Бердсли пододвинул мне свой стул.

– Мама! – закричала я. – Я так рада тебя слышать!

– Ох, Флора! – сказала она. На линии что-то трещало, напоминая, что между нами океан. – Мы так волновались.

– Ой, мама, мне столько надо тебе рассказать! Не знаю, с чего начать.

– Ты где? – Я услышала ее приглушенные всхлипы. – Ты в безопасности?

– Да, да, в безопасности. Я работаю няней, ухаживаю за тремя детьми в английском поместье.

– Почему ты не писала?

– Я писала, но письма… – Я взглянула на мистера Бердсли. – Их так и не удалось отправить. Но, пожалуйста, знай, что я вспоминала о вас каждый день. Я просто подумала, что вы слишком заняты в булочной, чтобы написать ответ.

– Ох, милая, – сказала она. – Когда ты уехала, я так волновалась за тебя. Но надеялась, что тебе будет интересно попутешествовать. Папа верил, что все хорошо. А я, тупоголовая…

– Как папа? – спросила я.

– Мне очень жаль, но он болеет.

– Что с ним, мама?

– Легкие. Это оттого, наверное, что он столько лет вдыхал муку. Доктора говорят, что, если как следует отдохнуть, он может поправиться. – Она заплакала. – Ох, Флора, я молюсь, чтобы он поправился.

– Мама! – закричала я. – Я вернусь домой. Я сделаю все, чтобы вернуться.

– Но как же ты вернешься, милая? Война, пассажирские рейсы отменили.

– Я найду способ. Должна найти.

На следующее утро за детьми в детской присматривала миссис Диллоуэй, а я отправилась в кабинет лорда Ливингстона.

– А, Флора, – несколько удивленно произнес он, подняв взгляд от письменного стола. – Рад видеть вас этим прекрасным утром.

– Мне известно о письмах, – быстро проговорила я, сразу беря быка за рога.

Он вперил взгляд в стол.

– Как вы могли? – продолжала я. – А теперь я узнаю, что мой отец болен. Он, может быть, умирает, а я даже не знала об этом!

– Ну, тогда я, в свою очередь, должен спросить вас: как могли вы? – перешел в атаку он.

Я села на стул перед его столом.

– Вы знаете?

– Да.

– Давно?

– Уже некоторое время, – ответил он. – Конечно, подозрения у меня возникли, когда вы нашли альбом моей жены, тот самый, с гербарием. А потом мой человек в Лондоне проследил вашу связь с мошенником по имени Филип Прайс. – Он откинулся в своем кресле, осклабившись, словно я его забавляла. – Мне хотелось посмотреть, сможете ли вы справиться с его заданием. Хотелось посмотреть, найдете ли вы это. – Он выдвинул ящик, вытащил сложенный листок и развернул его, чтобы я могла видеть. – Вы ищете эту камелию?

Это была пропавшая страница из альбома леди Анны.

– Я давно решила, что никогда не смогу предать вас и ваших детей, – сказала я, мой подбородок дрожал.

Лорд Ливингстон холодно улыбнулся.

– Но вы думали об этом, правда? – Он смял листок и бросил в мусорную корзину под столом.

– Нет, – сказала я. – Это неправда. Я полюбила их, полюбила вас всех. И Десмонда.

– А что он подумает о вас теперь? – сказал он, снова протянув руку к ящику. – Когда узнает о вас правду?

Мое сердце заколотилось чаще.

– А как насчет правды о вас? – перехватила инициативу я. – Обо всех ваших женщинах, в том числе пропавших?

Когда я увидела его лицо, мне тут же захотелось взять свои слова обратно.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Лорд Ливингстон покачал головой, потом заглянул в ящик стола и вытащил мои письма к родителям. Они были перехвачены шпагатом. Мои щеки вспыхнули, я схватила пачку писем и бросилась к двери.

– Постойте, Флора, – окликнул он меня.

Я бросилась в фойе.

Миновав подъездную дорожку, я побежала вниз по склону, сама не зная куда. А потом увидела камелии. Снова шел снег, но мне было наплевать. С каждым шагом я удалялась от этого дома, от его тоски. Я больше не могла ее выносить. Наверное, и Анна ощущала такую же тоску, когда убегала в любимый сад? Я посмотрела на камелии. Они были похожи на сладости, посыпанные сахарной пудрой.

Я продолжила свой путь и повернула к старому сараю. Подойдя, я потянула дверь, и на этот раз она оказалась не заперта. Внутри на крюках, вбитых в стену, висели веревка, пила, садовые ножницы и прочие инструменты. У дальней стены на земле рядом с маленькой внутренней дверцей лежал джутовый мешок. Я открыла дверцу, и когда заглянула внутрь, у меня перехватило дыхание. На обшивке дальней стены, написанная чем-то красным, виднелась загадочная надпись: «Да будут цветы окроплены ее кровью, чтобы проявить свою красоту».

Снаружи послышался треск сломанной ветки. Мое дыхание участилось, в холодный воздух поднимались облачка тумана. Нужно убираться отсюда. Я тихонько открыла дверь и, шагнув наружу, заметила еще какие-то следы на снегу. Свежие следы. Я посмотрела по сторонам и решила проследить, куда они ведут.

– Кто здесь? – позвала я, и мои слова тут же растворились в снежной кутерьме.

За южной стеной сарая я заметила камелию, которой не видела раньше. И прямо под нижней веткой мои глаза различили розовое пятнышко. Я подошла ближе. Там на тонкой веточке висел цветок. Это был совсем маленький цветочек, и тем не менее он был необыкновенный, белый с розовой каймой. Я затаила дыхание. Миддлберийская розовая.

– Снежный цветок, – раздался мужской голос за спиной, вызывая эхо.

Я обернулась и увидела Десмонда.

– Вот почему она так любила камелии, – сказал он. – Они цветут, когда другие растения погружаются в зимний сон.

– Что ты тут делаешь? – спросила я, немного напуганная.

Он снял пальто и укутал им меня, как делал всегда, а потом повернул меня к себе. Я взглянула на это лицо, такое сильное и уверенное, лицо, на которое я могла бы смотреть всю жизнь, которое никогда мне не надоест, – и все же, могла ли я быть уверенной в нем? Он взял мои руки в свои ладони.

– У тебя ледяные пальцы, – сказал Десмонд, гладя их, как в ту ночь, когда признался мне в любви, – разве что теперь ощущения были совсем иными.

– Я уезжаю домой, – сказала я.

– Не понимаю, – сказал он, очевидно огорченный. – Почему?

– Мой отец болен. Я нужна ему. Не знаю, смогу ли я сесть на пароход, учитывая войну, но я обязательно попытаюсь это сделать.

Десмонд отвернулся.

– Ты знаешь, что если уедешь, то разобьешь мое сердце. Разобьешь на тысячу осколков.

– Я не хочу этого.

Он снова повернулся лицом ко мне.

– Что мне сделать, чтобы убедить тебя остаться?

– Прости, Десмонд, – сказала я. – Я должна уехать.

Как ни глубока была моя любовь к нему, но так же глубока была усталость; я была сломлена и напугана.

Он полез в карман.

– Хочу, чтобы у тебя осталось кое-что на память обо мне.

Он раскрыл мою руку и опустил на ладонь холодную серебряную цепочку.

– Что это? – спросила я.

– Это особенная цепочка. Она принадлежала моей матери.

Я поднесла ее к глазам и увидела прикрепленный к ней медальон. На нем был выгравирован цветок, напоминающий камелию. Несомненно, это была та цепочка, которую описывала миссис Диллоуэй, тот медальон, в котором, по ее мнению, хранилось нечто драгоценное.

– Десмонд, – сказала я, качая головой, – где ты нашел это? Миссис Диллоуэй говорила…

Он улыбнулся своим мыслям.

– Мама никогда не снимала эту цепочку. Она принадлежала еще ее матери. Она очень старая. Чистое серебро. Таких больше не делают.

Я потянула за застежку, но не смогла ее открыть.

– Разреши мне надеть ее на тебя, – сказал Десмонд. – Мама была бы рада, что ты ее носишь.

Я поежилась, когда его холодная рука коснулась моей шеи. Мое сердце забилось чаще, когда он застегнул застежку. Откуда он достал эту вещь?

– Снимите, – сказал лорд Ливингстон, подходя сзади. – Эта цепочка принадлежала моей жене.

– Но я, я… – робко залепетала я.

– Мама бы захотела отдать ее Флоре, отец, – проговорил Десмонд.

Лорд Ливингстон прищурился на него.

– Что ты знаешь о желаниях своей матери? Ты был просто избалованный ребенок. Ты был ей обузой.

Мне было неприятно слушать эти слова.

Десмонд шагнул к отцу, сжимая кулаки.

– Как ты смеешь!

В глазах лорда Ливингстона закипела злоба. Я отвела глаза.

– Ты убеждал свою мать, что она не любит меня, – произнес он. – Ты посеял ненависть в ее сердце.

– Это не я ее посеял. Она уже была там.

Лорд Ливингстон бросился на него, и оба упали на снег. Я стояла над ними, умоляя прекратить эту бессмысленную драку.

Глаза Ливингстона-старшего стали безумными. Он быстро вскочил на ноги и поковылял к сараю. Он толкнул дверь, но она не открылась, тогда он пнул ее ногой и вломился внутрь, а через мгновение появился с топором.

– Стойте! – закричала я. – Что вы делаете?!

Он шел к нам, но глаза его смотрели мимо. Он уставился на камелию. Я вскрикнула. Миддлберийская розовая.

– Надо было давно срубить это дерево, – сказал он, и я едва узнала его голос, дикий в безумном отчаянии. – Здесь она слишком много думала о жизни. Слишком много времени проводила вдали от меня. – Он поднял топор над головой и крикнул: – Отойдите!

Мы с Десмондом отошли в сторону, но я умоляла его остановиться:

– Вы сами не знаете, что творите! Только не эту камелию. Это уникальное дерево, вы же сами говорили!

Не слушая меня, он ударил топором по величественному стволу. Я вздрогнула, словно приняла на себя первый удар. Ветви храбро качались, пытаясь удержаться и прося о помощи. Но он снова взмахнул топором и ударил еще сильнее. Я увидела на его лице страдание. Он не мог заставить кого-то расплатиться за смерть Анны и ее великую печаль, но мог выместить свою злобу на камелиях. На этой камелии.

– Пожалуйста! – кричала я, тщетно пытаясь остановить лорда.

На этот раз топор перерубил ствол. Раскидистая крона, трепеща ветвями, рухнула кучей на заснеженную землю. Лорд Ливингстон упал на колени и закрыл лицо руками.

– Отец, ты ранен, – сказал Десмонд, подбежав к нему, чтобы лучше рассмотреть рану. – Рана глубокая. Я разыщу Бердсли. Нужен доктор! – Он обернулся ко мне: – Оставайся с ним. Я скоро вернусь, – и побежал вверх по склону холма к дому.

Я осторожно подошла ближе.

– Вам самое время исчезнуть, мисс Льюис, – сказал лорд Ливингстон.

Я кивнула.

– Не делайте из этого трагедии, – продолжал он. – Вы нашли дерево. А теперь его не стало. Теперь оно не достанется никому.

По моей щеке стекла слеза.

– Я не скажу Десмонду и детям, – сказал лорд Ливингстон. – Это разобьет их сердца. – Он потер бровь. – Пора. Пожалуйста, покиньте нас.

Я попятилась назад, а потом, быстро повернувшись, побежала по дорожке сквозь снег, вверх по склону к дому, видневшемуся впереди. Никем не замеченная, я проскользнула во флигель для прислуги и бешено стала засовывать вещи в кожаный чемодан. Мое сердце защемило при мысли о детях. Выбежав из дома, я увидела мистера Хэмфри, очищавшего от снега ветровое стекло машины.

– Вы бы не могли отвезти меня на вокзал? – спросила я, едва дыша.

– Конечно, мисс Льюис, – ответил он с улыбкой, с любопытством взглянув на меня. Я заметила в его глазах странный блеск. – Все в порядке?

– Мне нужно уехать, – ответила я, оглядываясь. – Как можно скорее.

Я забралась на заднее сиденье, а мистер Хэмфри сел за руль. В зеркале заднего вида я заметила Десмонда. Когда машина отъезжала, он побежал следом, крича:

– Флора, стой! Пожалуйста, остановись!

Мистер Хэмфри необычно резко нажал на газ, и колеса, подняв в воздух блестящий гравий, рывком тронули машину вперед. Несколько минут мы ехали молча. Он несколько раз посмотрел на меня в зеркало, а потом наконец заговорил:

– Вам очень идет.

Я покачала головой, смахнув с глаз слезу.

– Простите, не понимаю, о чем вы.

– Ее цепочка, – ответил шофер, поглядывая на меня в зеркало.

Я увидела, как его глаза сощурились в улыбке, и поднесла руку к шее.

– Как вы…

– Я сделал глупость, – усмехнулся он. – Она, наверное, выпала у меня из кармана в доме, и Десмонд нашел ее раньше меня. Конечно, он ничего не заподозрил. Тогда. Но непременно заподозрит.

– Мистер Хэмфри, я не понимаю – сказала я, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а потом вспомнила, что когда-то видела в его машине серебряную цепочку. Так она все это время была у него?

– Подумайте, мисс Льюис. Вы сообразительная девушка. Наверняка вы уже все поняли. – Он вытащил из кармана пистолет и положил его на сиденье.

Я прижала руку ко рту.

– С другими девушками было легко, – продолжал шофер. – Они сникали, как петунии. Но Анна была не такая. Я так и не смог ее поиметь. Она умерла, прежде чем я до нее добрался. А все этот чертов Эббот. Конечно, он хотел, чтобы тот чай выпил мистер Блит. Но чайнички перепутались. – Он хохотнул. – Мальчишка убил собственную мать.

Я хотела что-то сказать, но не могла издать ни звука.

– Вероятно, Десмонд, вернувшись домой, все сопоставил, – продолжал мистер Хэмфри. – Я думал, моя песенка спета, когда вы нашли в машине эту цепочку. И потом, когда увидели меня в саду. – Он удовлетворенно облизал губы. – Помните Терезу в городе? Ее я тоже поимел. И закопал под последней камелией в дальнем ряду.

У меня тряслись руки. Почему я ничего не замечала все это время? Грязные ботинки. Свет фонаря среди камелий. Джутовый мешок. Боже мой!

– Если бы Десмонд тогда попросил показать, что в мешке, он бы очень удивился. – Шофер покачал головой. – Как и его отец, он остерегался наезжать на меня. Они оба трусы.

Я не могла вымолвить ни слова. Я едва дышала. Машина неслась по дороге, а время словно замедлилось, почти остановилось.

– Мне не следовало брать цепочку, – говорил он. – Небрежность с моей стороны. Но, найдя Анну у камелий, я сорвал ее у нее с шеи. Поверьте, мне хотелось от нее большего. – Его глаза в зеркале вспыхнули. – Но из дома бежал Десмонд. Пришлось взять хоть что-то. – Он хмыкнул. – Думаю, я мог бы выручить за эту вещицу десять фунтов. Посмотрим, когда закончу с вами.

Ужас проник в каждую клеточку моего тела, но я не могла себе позволить поддаться ему. В приоткрытую щелочку окна залетали снежинки. Я искала глазами ручку двери. Смогу я выскочить? Смогу выброситься из машины?

– Я собираюсь сделать с вами то, что планировал для леди Анны, – продолжал говорить шофер.

– Господи! – закричала я. – Пожалуйста, мистер Хэмфри. Вы больны. Отвезите меня в город. Мы найдем, как вам помочь.

Он покачал головой:

– Этим деревьям нужна кровь.

– Кровь? – сморщилась я.

– Да будут цветы окроплены кровью, чтобы проявить свою красоту.

– Это слова на стене сарая, – сказала я. – Так это написали вы.

– Да. А вы не знали? Только так они расцветут.

– Но это неправда! – воскликнула я. – Они цветут. Им нужно лишь дать время. Нельзя заставить растение расцвести по вашей прихоти.

– Ах, мисс Льюис, можно, – ответил он. – Вы же сами видели. Миддлберийская розовая не расцветала целых десять лет. А вы видели на ней тот цветок? – Он поднял руку, перевязанную у запястья. – Мне пришлось полить ее самому. Этого хватило, чтобы появился один цветочек. Но теперь, благодаря вам… Теперь дерево расцветет снова.

– Вы сумасшедший, – сказала я.

Он улыбнулся своим мыслям и проговорил:

– Лорд Ливингстон сам не знал, как он помогал мне, приводя девушек. Он спал с ними, так что, когда в саду найдут тела, естественно, заподозрят его. Прекрасно придумано, я могу себя за это похвалить.

Я в ужасе мотала головой.

– Думают, что прислуга ничего не замечает, – продолжал шофер. – Что мы ничего не слышим. Но я следил за ним. Я знал, как он украдкой водит этих девушек к себе и где встречается с ними в городе. Через несколько месяцев они ему надоедали. И тогда приходил мой черед. – Он повозился с колесиком радио. – Теперь уже недолго осталось. Мне, конечно, хотелось взглянуть на ваше личико в саду у камелий в тот первый день.

– Так это вы были в сарае?

– Я и Женевьева Преус, – ответил он. – Это была вздорная девка. – Он улыбнулся. – Да, а сегодня я займусь вами, а потом этой чертовой горничной. Если опять услышу ее тявканье… – Он покачал головой. – Скоро будет готова и леди Кэтрин. Я внимательно за ней наблюдаю. – Он потер лоб. – Что там говорил Томас Джефферсон? – Его глаза в зеркале встретились с моими. – Вы американка, вы должны знать. – Он напряженно вспоминал. – Да! Он сказал: «Дерево свободы нужно время от времени освежать кровью патриотов…»

Трясущимися руками я достала из кармана носовой платок, на котором мама в уголке вышила мои инициалы – Ф. А. Л. Я приложила его к глазам, и в некотором роде это принесло мне утешение и придало сил, словно родители сказали мне: «Не бойся». И я вспомнила, что Джорджия написала на форзаце книги Вирджинии Вулф: «На самом деле мы всегда знаем, как поступить правильно. Трудность же заключается в том, чтобы именно так и поступить».

И тут я поняла, что делать. Я наклонилась вперед и впилась пальцами мистеру Хэмфри в глаза. В желудке у меня все перевернулось, когда я ощутила, как его правый глаз лопнул, выдавленный моим пальцем. Шофер закричал и отпустил руль, чтобы схватить мои руки, и машина вильнула вправо, потом влево, пробила защитный рельс на обочине и покатилась вниз по откосу. Я сорвала с шеи цепочку, ощутив щелчок застежки. Я не знала, останется ли мистер Хэмфри в живых и останусь ли в живых я. Но даже если он будет жить, он не продаст эту цепочку за десять фунтов. Больше никто не прикоснется к ней. Я выбросила цепочку в окно и зажмурилась.