Синьора Кристина

Старая учительница, синьора Кристина, как звали ее все в городке, была местным достоянием. Она всех здесь обучала грамоте: отцов, детей и детей детей. Теперь она жила в маленькой лачужке за городом и сводила концы с концами при своей пенсии только потому, что, когда посылала в лавку за пятьюдесятью граммами масла или мяса или еще какой еды, денег с нее брали за пятьдесят, но отпускали двести, а то и триста граммов.

Хуже было с яйцами, ведь учительницы, даже в возрасте двух или, скажем, трех тысяч лет, могут утерять понимание веса, но, получая вместо двух яиц шесть, сразу замечают неладное. Эту проблему разрешил доктор: он встретил ее как-то на улице, заметил, что выглядит она неважно, и посоветовал убрать из рациона яйца.

Синьору Кристину все в городке побаивались. Даже дон Камилло и тот старался обходить ее стороной. С того дня, как его собака забежала к учительнице в палисадник и опрокинула горшок герани, всякий раз, завидев дона Камилло в городе, она грозила ему палкой и кричала, что если Бог есть, то Он, уж конечно, найдет управу на распоясавшихся попов-большевиков.

Она также никак не могла простить Пеппоне, что он всегда таскал в школу лягушек в карманах, полудохлых птенцов и всякую гадость, а однажды приехал в класс верхом на корове, со вторым таким же дураком Нахалом, который был при нем за оруженосца.

Старая учительница редко выходила из дома и ни с кем особенно не общалась, потому что терпеть не могла сплетен. Но когда ей сообщили, что Пеппоне выбрали мэром, и он теперь печатает манифесты, она собралась и пошла на площадь. Она остановилась перед манифестом, надела очки для чтения и внимательно просмотрела текст, с первой строчки до последней. Затем она достала из сумочки красный карандаш, исправила ошибки, а в конце поставила резолюцию: «Осел!».

За ее плечами все это время стояли и мрачно смотрели самые суровые красные в округе. Руки их были сложены на груди, зубы сжаты, лица непроницаемы. Но никто не осмелился сказать ей хоть полслова.

Поленница у синьоры учительницы была за домом, в огороде. Она была всегда полна и отлично сложена, потому что время от времени по ночам кто-нибудь перелезал через забор и подкидывал туда полено-другое или вязанку хвороста. Но зима в этом году была долгая, а на хрупких, сгорбленных плечах старой учительницы лежало тяжелое бремя долгих прожитых лет, и протянуть такую зиму ей было не по силам. Ее долго не видели на улицах городка, а сама она уже перестала различать даже восемь яиц, присланных вместо заказанных двух. И вот однажды, во время заседания коммунального совета, Пеппоне доложили, что синьора Кристина прислала за ним, и чтобы он поторапливался, а то она не намерена дожидаться его, чтобы помереть.

Дона Камилло позвали еще раньше, и он сразу побежал, потому что понимал, что счет идет на часы. В домике синьоры он увидел большую белоснежную постель, в которой лежала такая крошечная, такая хрупкая старушка, совсем как дитя. Но синьора Кристина вовсе не впала в детство — как только она увидела огромную черную фигуру дона Камилло, она тоненько засмеялась.

— Ну что, надеетесь, что я сейчас буду каяться в куче мерзопакостей, которую наделала за свою жизнь? Ничего подобного, достопочтенный! Я позвала вас, потому что хочу умереть со спокойной душой, без всяких обид. Поэтому я прощаю вам разбитый горшок герани.

— А я прощаю вам, что вы обзывали меня попом-большевиком, — прошептал дон Камилло.

— Спасибо, это лишнее, — отрезала учительница. — Дело ведь в том, с какими намерениями что-то говорится. Я называла вас большевиком так же, как Пеппоне ослом — без всякого намерения обидеть.

Дон Камилло нежно заговорил, пытаясь убедить синьору Кристину, что на пороге вечности нужно забыть все мирские дрязги, что тот, кто надеется попасть в рай…

— Надеется? — перебила его синьора, — Я совершенно уверенна, что туда попаду.

— Это грех гордыни, — мягко напомнил дон Камилло. — Никто из смертных не может быть уверен, что всю свою жизнь провел, безукоризненно соблюдая божественные установления.

Старая учительница улыбнулась.

— Никто из смертных, кроме синьоры Кристины, — ответила она. — Потому что синьоре Кристине сегодня во сне явился Иисус Христос и сказал, что она пойдет прямиком в рай. Поэтому я совершенно уверена. Если только вы не намерены утверждать, что понимаете в этом лучше Христа.

Перед лицом такой ясной, такой неукротимой и несгибаемой веры дону Камилло оставалось только поклонится, встать в уголке и молиться.

И тут пришел Пеппоне.

— Я прощаю тебе лягушек и прочие мерзости. Я знаю, что, в сущности, ты не так уж и плох, и буду просить Бога простить тебе твои тяжкие грехи.

— Синьора, — развел руками Пеппоне, — но я никогда не совершал тяжких грехов.

— Не лги, — синьора Кристина была сурова. — Ты и другие такие большевики выгнали нашего бедного короля, заточили его на бесплодном острове и обрекли на голодную смерть его и его бедных детей.

По щекам синьоры потекли слезы. У Пеппоне при виде слез такой крошечной старушки возникло желание громко закричать.

— Это неправда! — воскликнул он.

— Еще как правда, мне сказал синьор Билетти, а он каждый день слушает радио и читает газеты, — всхлипнула синьора Кристина.

— Завтра же этому реакционеру начищу рожу, — промычал Пеппоне. — Дон Камилло, ну хоть вы скажите ей, что это не так.

Дон Камилло подошел к кровати.

— Синьора, вас дезинформировали, нет никаких островов, никакой голодной смерти, вас ввели в заблуждение.

— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнула старушка.

— Да и выслали его не одни только мы, — гнул свое Пеппоне. — Был референдум, и тех, кто его хотел, оказалось меньше, чем тех, кто его не хотел, вот он и уехал, и никто ему ничего не делал и не говорил. Так устроена демократия!

— Причем тут демократия?! — заметила учительница строго. — Королей не высылают!

— Простите, — сказал Пеппоне и покраснел.

Да и что он мог еще ответить?

Потом синьора Кристина перевела дух и вновь заговорила.

— Ты теперь мэр, и вот тебе мое завещание. Дом и так не мой, а тряпье раздай тем, кому оно нужно. Книги забери себе. Они тебе пригодятся, тебе нужно учиться писать, и повтори спряжение глаголов.

— Да, синьора, — ответил Пеппоне.

— Похороны я хочу без музыки, музыка — вещь несерьезная. И без траурных катафалков. Хочу, как в старые времена, чтобы гроб несли на плечах. А на гробе хочу, чтобы лежал мой флаг.

— Да, синьора, — ответил Пеппоне.

— Мой флаг, что висит за шкафом. Мой флаг — с гербом.

Вот и все, что она сказала. Потому что потом она прошептала:

— Благослови тебя Бог, мальчик мой, хоть ты и большевик. — Закрыла глаза и уже их не открывала.

Утром следующего дня Пеппоне созвал представителей всех политических партий. Они собрались, и он сообщил им о смерти синьоры Кристины и о том, что городское самоуправление в знак народной признательности учительнице берет на себя организацию торжественных похорон.

— Это я говорю вам как мэр. И как мэр, как исполнитель волеизъявления всего населения, я созвал вас сегодня, чтобы вы потом не говорили, что это все самоуправство. Суть дела в том, что синьора Кристина пожелала перед смертью, чтобы гроб несли на руках и чтобы покрыт он был флагом с гербом. Теперь пусть каждый из вас скажет, что он об этом думает. Представители реакционных партий могут помолчать, мы и так прекрасно знаем, что они-то будут счастливы, если оркестр к тому же исполнит и так называемый «королевский марш»!

Первым выступил представитель Партии Действия. Он говорил хорошо. Оно и понятно — человек с высшим образованием.

— Из уважения к одному усопшему нельзя оскорблять память сотни тысяч павших, пожертвовавших своей жизнью за Республику!

Он еще много чего с жаром произнес в том же духе. В заключение он заявил, что синьора Кристина хоть и трудилась при монархическом строе, но работала она на благо Родины, и потому честно и справедливо будет покрыть ее гроб тем знаменем, которое в настоящий момент является символом Родины.

— Верно, — поддержал его социалист Беголлини, более убежденный марксист, чем сам Карл Маркс. — Кончилась эпоха сантиментов и тоски по прошлому. Если она хотела флаг с гербом, должна была помереть раньше.

— Ну, это вы глупости говорите, — не удержался аптекарь, глава местных исторических республиканцев. — Нужно скорее подумать о том, что появление этого герба на похоронах в настоящий момент может спровоцировать превращение торжественной погребальной церемонии в политическое выступление, а это обесценит, а может, и вовсе лишит погребение его высокого назидательного смысла.

Затем настал черед христианских демократов.

— Воля усопшего священна, — промолвил представитель ХДП, — а воля покойной учительницы тем более священна, потому что мы все ее любим и почитаем, ее служение в наших глазах подобно апостольскому. И именно наше благоговейное почтение и уважение к ее памяти требует от нас постараться избежать какого бы то ни было оскорбительного жеста, пусть даже не в адрес ее самой, а только связанного с ней предмета. Исключительно во избежание малейшего проявления неуважения, способного осквернить память покинувшей нас синьоры, мы также присоединяемся к тем, кто не советовал бы использовать на похоронах старое знамя.

Пеппоне с серьезным видом одобрительно покивал. А затем обратился к дону Камилло, которого также пригласили на собрание. Дон Камилло был бледен.

— А что об этом скажет синьор священник?

— Синьор священник предпочел бы выслушать сначала мнение синьора мэра.

Пеппоне откашлялся.

— Как мэр я благодарю всех собравшихся за участие в обсуждении, как мэр я также одобряю ваше предложение остеречься использовать знамя, предложенное покойной. Но поскольку в нашем городке командует не мэр, а коммунисты, то как вождь коммунистов плевать я хотел на ваше предложение. Завтра синьора Кристина пойдет на кладбище под тем флагом, под которым она пожелала, потому что ее мертвую я уважаю больше, чем всех вас живых. А если кто-то желает возразить, то я его в окно вышвырну! Синьор священник желает еще что-то сказать?

— Уступаю грубому насилию, — развел руками дон Камилло, который был на седьмом небе.

Вот так и вышло, что на следующий день синьора Кристина отправилась на кладбище на плечах у Пеппоне, Нахала, Серого и Грома. У всех четырех на шее развевались красные платки, а на гробе лежал флаг синьоры Кристины.

И такое может случиться в этом безумном городке, где летом солнце бьет жаром, как молоток по темечку, а люди орудуют скорее дубинами, чем мозгами. Но что-что, а волю усопших там уважают.