Ромео и Джульетта
Когда про кого-нибудь говорили, что он с Выжженной Земли, то с ним было все сразу ясно. Там, где появлялись люди с Выжженной Земли, случались драки и сыпались такие оглушительные оплеухи, что волосы на голове вставали дыбом. Выжженной Землей называлась узкая полоса, отделяющая поместье Боскаччо от большой дамбы. Ее прозвали так за полное отсутствие растительности, как будто по ней лишь вчера прокатилось войско Аттиллы. Посеять там можно было разве что динамит, ничто другое, точно, не выросло бы, потому что земля была каменистой, в сущности, и не земля вовсе, а часть речного русла. Старый Чиро купил ее в незапамятные времена, когда вернулся из Аргентины. Всю жизнь он надрывался, чтобы вырастить на ней хоть что-нибудь, он сеял пшеницу, но жать было нечего — земля не давала урожая. Зато рождались и рождались дети, и всю эту армию нужно было кормить. Тогда Чиро плюнул на землю и выложил последние из аргентинских сбережений за паровой комбайн, молотилку и фуражный пресс. Шел 1908 год, и это были чуть ли не первые машины во всей Низине. И вскоре он уже не только поправил свои дела, но и машин завел столько, что мог без труда смолотить зерно, производимое в нескольких округах. Уже тогда, в 1908, Чиро называли «стариком с Выжженной Земли», хотя ему едва стукнуло сорок. Зато у него было шесть сыновей, старшему из которых восемнадцать, и работал он как бык.
Выжженная Земля граничила с поместьем Торретта, которым владел Филотти. В 1908 году у него было тридцать голов скота и пятеро детей. Дела его шли неплохо, потому что на его участке стоило плюнуть — и вырастали такие пшеница и кукуруза, что хоть на выставку вези.
По правде говоря, Филотти был так туго набит деньгами, что едва не лопался, как бычья шкура на барабане, но вытащить из него хоть грош и Всемогущему было бы не под силу. Когда же наступала пора молотить, Филотти переплачивал втрое и вызывал молотилки бог знает откуда, чтобы только не пользоваться машинами с Выжженной Земли. Поводы у этой вражды были пустяковые: забитая камнем курица, собака, которую поколотили палкой. Но в Низине климат такой: летом солнце бьет по голове и плавит дома, а зимой и вовсе не разберешь, где тут деревня, а где погост, так что любой чепухи достаточно, чтобы разгорелся нескончаемый конфликт.
Филотти был богомолен, из тех, кто ни одной службы не пропустит, пусть у него хоть вся семья перемрет. Старик с Выжженной Земли назло ему отдыхал по субботам, а по воскресеньям работал. Он завел себе мальчишку-часового, чтобы тот сообщал ему, когда Филотти появится у забора, тогда старый Чиро выскакивал и начинал выкрикивать такие кощунственные слова, что у деревьев кора трещала от ужаса. Филотти все это выслушивал и копил желчь. Он ждал удобного случая. Потом случилась забастовка 1908 года. Казалось, народ совсем обезумел, дело принимало серьезный оборот. Тогдашний священник поддержал землевладельцев и тоже впал в немилость. На стенах появились грозные предупреждения: тому, кто посмеет пойти на мессу, не поздоровится.
В воскресенье Филотти поставил детей и родственников сторожить коровник, а сам взял двустволку и пошел на мессу как ни в чем не бывало. Старый священник сидел у себя в приходском доме.
— Все меня бросили, — пожаловался он Филотти, — все убежали, и пономарь, и служанка. Перетрусили до смерти.
— Это неважно, — сказал Филотти, — все равно надо служить.
— А кто мне будет прислуживать?
— Разберемся, — ответил Филотти.
Старик-священник начал служить, алтарником у него был Филотти, он стоял на коленях на ступеньке солеи, а под мышкой у него была зажата двустволка.
В церкви, кроме них, не было ни души, снаружи — тоже никого. Казалось, что город вымер.
Во время Евхаристического канона священник поднял, благословляя, Дары, и в этот миг дверь церкви с грохотом распахнулась. Священник не выдержал и обернулся: на церковном дворе в мрачном молчании стоял народ.
В дверях появился Чиро с Выжженной Земли, он стоял, не снимая шляпы, во рту его была сигара.
Священник окаменел с вознесенной Остией в руках. Чиро выпустил изо рта клубы сигарного дыма, надвинул поглубже шляпу на глаза, сунул руки в карманы и вошел в церковь.
Филотти позвонил в колокольчик, потом прицелился и выстрелил. Он перезарядил ружье и опять позвонил в колокольчик. Священник пришел в себя и продолжил службу.
С церковного двора всех будто ветром сдуло, даже мух не осталось.
Чиро не умер, он даже не был серьезно ранен, но продолжал лежать, потому что боялся получить еще заряд дроби. Он встал, когда месса закончилась и, не издав ни единого звука, поковылял к врачу, чтобы вынуть дробинки, изрешетившие его бок.
* * *
Через месяц Чиро окончательно поправился, созвал четырех своих старших сыновей, выдал каждому по двустволке, и они тронулись. «Дорожник» был уже на ходу. Сыновья окружили паровой агрегат, а Чиро залез на машину, дернул за рычаг, крутанул руль: железное чудовище поползло, и за ним двинулись остальные.
«Дорожников» теперь уже нет, их вытеснили трактора на бензине. Они были устроены, как паровые асфальтовые катки, но только без этого валика впереди, восхитительные, медленные, могучие и бесшумные машины. Они могли молотить, но служили также и для возделывания целинных земель.
«Дорожник» двигался по полям в сторону дома Филотти. Откуда-то выскочила собака, но она и звука не успела издать, как ее оглушил удар дубиной. Сильный ветер так гудел, что машина совершенно незаметно подъехала на расстояние сорока шагов от дома. Чиро развернул «дорожник». Старший из сыновей подхватил конец железного троса, намотанного на лебедку, и направился в сторону гумна Филотти, остальные сыновья двигались за ним, наставив ружья. Они подошли к гумну, старший обвязал тросом центральный столб и побежал что есть мочи обратно. Чиро повернул ручку лебедки. Послышался оглушительный грохот. Чиро замотал трос и на всех парах поспешил восвояси.
Все Филотти остались живы. Погибли три коровы, да обвалилось полдома, частично с жилой, а частично с нежилой стороны.
Филотти никому об этом ни слова не сказали.
Это были их личные счеты, и правосудие тут ни к чему.
Больше таких страшных историй не происходило. А когда случались стычки у мальчишек, старики выходили из дома и шли, не торопясь, к разделявшей их владения живой изгороди, туда, где росла дикая груша. Семьи в полном составе молча сопровождали их. В двадцати метрах от границы владений они останавливались, далее их родоначальники шли по одному. Старики встречались у груши, снимали пиджаки, закатывали рукава рубашек и начинали молотить друг друга что есть силы. Тяжелые удары, каждый в пуд весом, падали неспешно и размеренно, как стук молота по наковальне. Поразмяв как следует кости, старики расходились по домам в сопровождении своей семьи. Сыновья подрастали, стычки между ними прекратились, и старики перестали драться. Потом пришла война и унесла у каждого из них по паре сыновей. Потом была послевоенная неразбериха и все такое прочее, так прошло двадцать лет, и все, казалось бы, забыли об этой истории.
Но в 1929 году первый внук старого Чиро Мариолино осознал, что человек в возрасте двух лет должен изучить окружающий его мир, а иначе невозможно создать себе четкое представление о Вселенной, и пустился в путь, слегка покачиваясь на ходу. Добравшись до живой изгороди он уселся под той самой легендарной грушей. Вскоре рядом с ним появилось еще одно чумазое существо, схожее с ним по весу и размеру, — то была Джина, старшая внучка Филотти, двух лет от роду.
Так получилось, что оба они в какой-то момент возжелали закрепить свои законные права на некую изрядно подгнившую грушу и, визжа и царапаясь, вцепились друг другу в волосы. Обессилев, они плюнули друг на друга и разошлись по домам.
Дома даже объяснять ничего не пришлось: вся семья сидела за обеденным столом, когда появился Мариолино с опухшей физиономией, отец его было вскочил, но старый Чиро одним движением головы пригвоздил его к стулу. А сам встал и неспешно направился к груше, и на некотором отдалении за ним следовала вся семья.
Под грушей его уже дожидался старый Филотти. Обоим было за шестьдесят, но дрались они, как в давние времена. Правда, на восстановление сил в этот раз ушел целый месяц, а когда старый Чиро смог опять дойти до границы своих владений, он увидел, что половина ее затянута металлической сеткой. Тогда он приказал огородить металлической сеткой и вторую половину и больше о том уже не вспоминал.
* * *
Жители больших городов стремятся жить как можно оригинальней, из этого получается экзистенциализм и подобного рода штуки. На самом деле, смысла в этом мало, но создается иллюзия существования, отличного от традиционных схем. А в городках Низины люди рождаются, живут, любят, ненавидят и умирают в привычно заведенном порядке. Никого не волнует, что жизнь его оказывается копией «Романской крови», «Ромео и Джульетты», «Обрученных», «Сельской чести» или еще какой литературной дребедени. Их жизнь — это бесконечное повторение одних и тех же старых, как мир, сюжетов, но, в конце концов, и обитатели Низины сводят счеты с жизнью точно так же, как интеллектуалы из больших городов, разве что те помирают более сердитыми, потому что им обидно не только помирать, но и помирать неоригинально, в то время как жителей сельской местности расстраивает только сама по себе невозможность продолжать дышать. Образованность — одно из самых больших свинств этого мира, потому что она омрачает не только жизнь, но даже и смерть.
Годы шли. Случилась еще одна война, и наступило еще одно послевоенное время. Выжженную Землю по-прежнему населяли красные как огонь коммунисты, убеждения же жителей Торретты были по-прежнему черны как уголь.
Так все и обстояло, но вот как-то вечером к дону Камилло пришел один из работников Филотти.
— Дело срочное, — сказал он. — Идите скорее.
Дон Камилло застал семейный совет в полном сборе. Все собрались за огромным столом, во главе которого восседал Филотти.
— Садитесь, — сказал он строго и указал дону Камилло на пустой стул справа от себя. — Мне нужно ваше духовное руководство.
Все немного помолчали, потом старый Филотти подал знак рукой, и привели Джину, старшую его внучку, настоящую красавицу.
Она стояла перед дедом, который угрожающе указывал на нее пальцем.
— Значит, это правда? — спросил Филотти.
Девушка опустила голову.
— С каких пор?
— Не помню, — запинаясь, ответила она. — Дырку в сетке он проделал, когда нам было лет по пять, мы были маленькие.
Старик воздел руки и завопил.
— Этот мерзавец проделал дырку в сетке?!
— Успокойтесь, — попросил дон Камилло. — Кого это вы обзываете мерзавцем?
— Мариолино с Выжженной Земли.
— Так это он! — воскликнул дон Камилло и вскочил.
— Он самый, дон Камилло.
Дон Камилло подлетел к девушке.
— Антихристово отродье, проклятая душа, красный бандит, из тех, кто совращает народ своими речами на площадях и подбивает его к бунту! Бесстыдница, как могла ты, честная, богобоязненная девушка, обратить свой взгляд на это исчадие ада?!
— Мы были детьми, — объяснила она.
— Еще бы, дырку в сетке проделали! — ухмыльнулся старый Филотти.
Он медленно встал, подошел к Джине и дал ей пощечину.
Она закрыла лицо руками, потом подняла голову и твердо сказала.
— Мы поженимся.
Прошло две недели или чуть больше, и вот однажды вечером, когда дон Камилло сидел в своем кресле и читал книжку, в дверь приходского дома несмело постучали. Открыв, дон Камилло увидел перед собой женщину в наброшенной на голову черной шали. В темной прихожей он ее не узнал, но в кабинете при свете лампы он с удивлением обнаружил, что это была Джина Филотти.
— Что тебе надо в такую поздноту? — спросил он ее.
— Венчаться, — ответила девушка.
В памяти дона Камилло всплыл эпизод из «Обрученных», о том как Лючия Монделла просила дона Аббондио обвенчать ее с Ренцо.
— И что же теперь предпримет дон Родриго? — иронически воскликнул дон Камилло. — А главное, чтобы венчаться, нужно быть как минимум вдвоем.
— А я здесь, — послышался голос Мариолино, входящего в дом.
Дон Камилло сжал кулаки.
— А ты, агент Коминтерна, сатанинский приспешник, что ты забыл в доме служителя Божьего?
Мариолино схватил Джину за руку.
— Пойдем, — прошептал он, — говорил я тебе, что эти клерикалы — ядовитые змеи и думают только о политике.
На лоб юноше падали спутанные волосы, он машинально отбросил их назад, и дон Камилло увидел рваную рану у него на лбу.
— Что это с тобой? — спросил дон Камилло.
И тут, дрожа от гнева, за парня вступилсь Джина.
— Они на него набросились все сразу. Родственники называется. Били его по лицу кулаками, ломали стулья об его спину, и все потому, что какая-то малолетняя негодяйка выследила его, когда он через окно подавал мне знаки. Большевики проклятые, всех их давно пора от Церкви отлучить!
Мариолино схватил ее за руку и подтолкнул поближе к лампе.
— У нас-то, конечно, одни проклятые большевики в доме, а у них сплошные праведники, богобоязненные и святые, посмотрите только.
С головы Джины упала шаль и стало видно, что лицо ее все в синяках, а волосы растрепаны так, будто причесывал их не гребень, а бешеный кот.
— Они уже две недели держат ее взаперти, как в тюрьме, а когда узнали, что она махала мне рукой, поколотили ее так, что еле жива осталась. Вы, Филотти, вообще шайка ханжей и лицемеров!
— А вы, с Выжженной Земли, — уголовники безбожные, богохульники бессовестные! — не осталась в долгу девчонка.
— Вот Сталин придет, приведет вас в чувство! — пообещал Мариолино.
— Придет правосудие и отправит вас всех на каторгу, — ответила Джина. — Скорее бы уж выйти за тебя замуж, я тебе тогда все глаза выцарапаю!
— А я, как женюсь, таких пощечин тебе надаю! — не отставал юнец.
Дон Камилло встал.
— Если вы сейчас же не прекратите, я дам по пинку обоим, — сказал он решительно.
Джина в изнеможении упала на ближайший стул, спрятала лицо и заплакала.
— Конечно, домашние меня хотят побить, он меня хочет побить, священник меня хочет побить. Все хотят меня бить. И за что? Что я им сделала? За что они все на меня ополчились?
Юноша положил ей руку на плечо.
— Не надо так убиваться, — сказал он с нежностью. — Разве со мной не так же? А ведь и я никому ничего плохого не сделал!
— Ты — никому. Это все твои родственники, мерзавцы, — всхлипывала Джина.
— Стоп, — приказал дон Камилло, — хватит рассказывать сказку про белого бычка. Если вы пришли сюда ссориться, то выметайтесь вон.
— Мы венчаться пришли! — ответила девчонка.
— Да, венчаться, — поддержал ее мальчишка. — А что вы имеет против? Разве мы не христиане, как все остальные? Разве мы уже не совершеннолетние? Имеем мы право жениться когда и на ком хотим, или на это нужно разрешение от партии христиан-демократов?
Дон Камилло развел руками.
— Можешь так не распаляться. Разве я сказал, что отказываюсь? Я вас обвенчаю точно так же, как обвенчал всех остальных, у кого все было в порядке и кто хотел пожениться. Все должно быть по закону.
— Но мы очень спешим! — воскликнула Джина.
— Я к вашим услугам. Как только пройдет минимальное время объявления, так вы сразу и поженитесь.
Мальчишка нетерпеливо дернул плечом.
— Объявления! Да как только у нас дома узнают, что мы захотели обвенчаться, так тут-то нас и прикончат! Нет, отче, наш случай — это смертельная опасность, вы должны нас обвенчать немедленно.
— Дети мои, брак — дело серьезное. Заключить его можно за десять минут, но длится он потом всю жизнь. Это торжественная, важная церемония даже при самых скромных условиях. И потом, ведь есть правила, от которых нельзя отойти ни на шаг. Потерпите немного, брак — это вам не гоголь-моголь: взял два яйца, взбил и готово!
— А если человек при смерти и захотел жениться, — прервал его Мариолино, — то что, надо дать объявление и ждать, сколько положено? А жизнь ему на это ожидание из курии выдавать будут?
— Это особый случай.
— И тут, и там вопрос жизни и смерти. Вы это отлично знаете. И прекрасно можете нас обвенчать без проволочек, articolum mortorum, как если бы мы были на смертном одре.
Дон Камилло развел руками.
— Ага, на смертном одре, когда вам на двоих еле-еле сорок лет, а здоровья столько, что каждый по отдельности до ста пятидесяти дотянет. Не будем ускорять события. Дайте мне подумать, съездить к епископу, посоветоваться, как лучше оградить вас и защитить.
— Мы должны пожениться немедленно, — твердым голосом повторила Джина.
— Зачем? Что изменится, если мы отложим на несколько дней. Никто не помрет от этого.
— Это еще как посмотреть, — вздохнул Мариолино.
— Мы убежали из дома, — призналась девчонка. — И больше туда не вернемся. Но мы не можем уехать из городка, пока не поженимся.
— Пока не поженимся, это невозможно, — подтвердил жених.
У дона Камилло по спине пробежали мурашки. Они говорили просто и уверено, как будто утверждая очевидные вещи, например, что нельзя ходить по воде или смотреть ушами. От этого ясного и спокойного тона у него захватывало дух. Он посмотрел на молодых людей с восхищением.
— Потерпите, — в голосе дона Камилло слышалась тревога, — дайте мне подумать до утра. Обещаю вам, я все устрою.
— Хорошо, — сказал Мариолино, — мы вернемся завтра.
Они ушли. Дон Камилло сжал кулаки и выпятил грудь.
— Я их обвенчаю, пусть это мне будет стоить мировой революции!
* * *
Пеппоне работал один у себя в мастерской. Он копался в моторе трактора, когда услышал скрип входной двери. Подняв голову, он увидел перед собой Джину и Мариолино.
Для Пеппоне увидеть девушку из семества Филотти было все равно, что увидеть гремучую змею. А на Джину Филотти у него был зуб особо, ведь это она своими ядовитыми речами выставила на посмешище перед всем городком женскую коммунистическую ячейку.
— Ты привел ее сюда, чтобы мозги ей на место вставить?
Пеппоне отлично знал о вражде двух семейств, несмотря на которую сошлись эти двое. Но он не хотел в это вникать и к Мариолино не приставал. Потому что принципы Пеппоне состояли в том, что «когда товарищ сослужил свою службу партии, он может служить хоть королеве Перу. Коммунист должен быть коммунистом, прежде всего, головой, а все остальное не имеет большого значения».
Поэтому он ограничился вопросом:
— Ты привел ее сюда, чтобы мозги ей на место вставить?
— Я в этом не нуждаюсь, господин подеста!
Это презрительное «подеста» вместо «мэр» было вечной издевкой Джины и стояло у Пеппоне как кость в горле.
Он подошел поближе и сердито погрозил ей черным от мазута пальцем.
— Поосторожнее в выражениях, барышня, а то я вам шею сверну, как курице.
— Конечно, — не давала ему спуска Джина, — как одной из тех куриц, что вы со своей шайкой украли у нас, чтобы отпраздновать Первое мая. Не надо злиться. Мы сразу поняли, что это было сделано во имя демократии, куры-то, видать, были фашистки.
Идея зачистить курятник Филотти принадлежала лично Шпендрику. Дело было еще в 1945 году, то есть, не считая всего остального, оно и так уже подпадало под амнистию. Но когда политические страсти в городке накалялись, неизменно вспоминали и об этих злосчастных курицах. И доставалось, конечно, бедному Шпендрику, каждый раз получавшему пинки и тычки от Пеппоне.
Пеппоне угрожающе придвинулся. Мариолино встал ближе к Джине, чтобы защитить ее. Так Пеппоне увидел и раскроенный лоб юноши, и синяки на лице девушки.
— Ну, что еще случилось? — спросил он.
Мариолино коротко доложил. Пеппоне вернулся к трактору и почесал в затылке.
— Черт возьми, — вздохнул он, — ну что вам неймется голову подставлять под оплеухи. На свете есть столько женщин, столько мужчин…
— На свете также есть немало партий, — прервала его Джина, — и что вы уперлись на той, из-за которой вас 90 % населения ненавидит?
— Какие такие 90, крошка? 60 % за нас!
— Это мы на ближайших выборах увидим.
— Дело ваше личное, — заявил без обиняков Пеппоне. — Я тут ни при чем, меня не вмешивайте. Я председатель партийной ячейки, а не общества свах.
— Вы — мэр! — напомнила Джина.
— Да, я мэр и горжусь этим. И что с того?
— А то, что вы должны немедленно нас поженить! — воскликнула Джина.
— Вы с ума, что ли, посходили? Я — автомеханик, — Пеппоне ухмыльнулся после минутного замешательства, нырнул с головой в тракторный мотор и принялся деловито стучать молотком.
Джина с насмешкой поглядела на Мариолино.
— И это твой знаменитый Пеппоне, который никого на свете не боится?
Голова Пеппоне вынырнула из-под тракторного капота.
— А причем тут боится — не боится? Тут все дело в законе. Не могу я женить в 10 часов вечера в автомастерской. И потом я не все регламенты знаю наизусть. Приходите завтра утром в мэрию, и мы все устроим. Какая может быть спешка, жениться в пол-одиннадцатого ночи. Такой спешной любви не бывает.
— Вопрос не в любви, — попытался объяснить Мариолино, — а в нужде. Мы сбежали из дома и больше туда не вернемся. Но мы не можем уехать из городка, пока не поженимся. Как только у нас все будет в порядке и с законом, и с совестью, мы сядем на первый же поезд и уедем. Куда приедем, туда приедем, все сгодится, все равно ведь с нуля начинать.
Пеппоне опять почесал в затылке.
— Я, конечно, все понимаю, — протянул он, — и это все так. Но надо подождать хотя бы до завтра. А там попробуем все устроить. А пока ты можешь переночевать в мастерской, а девчонка пусть пойдет спать в дом к моей матери.
— Я не сплю в чужом доме, пока не замужем, — упрямо заявила Джина.
— А кто вас заставляет спать? — парировал Пеппоне. — И не спите. Можете Евангелие почитать, за Америку помолиться. Это будет не лишним, так как атомная бомба есть теперь и у нас.
Он достал из кармана газету и начал ее разворачивать.
Мариолино взял Джину за руку.
— Спасибо, шеф, мы придем завтра.
Они ушли, а Пеппоне так и остался стоять с развернутой газетой в руке.
— Черт подери эту атомную бомбу, — он скомкал газету и с силой бросил ее в угол.
* * *
Сто лет назад полноводье прорвало большую дамбу, и река залила все до самых Тополей, отвоевав у людей тот кусок земли, что в предыдущие три века они постепенно у нее отбирали. Между большой дамбой и усадьбой Тополя в низинке стояла старая церковь с маленькой покосившейся колоколенкой, вода залила ее всю целиком, вместе со стариком-сторожем, и больше никто ее не видел. Через несколько месяцев кто-то решил достать колокол, оставшийся на колокольне старой церкви и нырнул под воду, таща за собой веревку с крюком. Поскольку он долго не всплывал, люди на берегу решили потянуть за веревку. Они тянули и тянули, а веревка все не кончалась, как будто он нырнул в бескрайний океан. Когда наконец они вытащили крюк, к нему ничего не было привязано. И в этот самый момент со дна реки послышался приглушенный перезвон.
В следующий раз утонувший колокол зазвонил через несколько лет, в ту ночь, когда некто по фамилии Толли бросился в реку и утонул. Потом его слышали, когда утопилась дочь трактирщика. Наверное, никто ничего и не слышал на самом деле, ведь колокол, погребенный под толщей воды, не может звонить. Но легенда такая была.
Легенды на поля Низины приносит с собой речная вода. Время от времени поток выбрасывает на берег призраки.
Еще лет за сто пятьдесят до того случая, во время другого наводнения затонула одна из плавучих мельниц (их и сейчас еще можно порой увидеть посередине реки — они раскрашены в черно-белую клетку, а спереди на деревянном сарайчике, поставленном на две связанные лодки, у них написано «Спаси меня Бог»). Вместе с мельницей затонул и хромой мельник, злобный старик, которого давно уже следовало отправить к чертям на тот свет. Но он остался призраком гулять по волнам. Иногда серыми зимними сумерками мельница вновь появлялась на реке и бросала якорь то рядом с одной, то рядом с другой деревней. Хромой мельник спускался на берег и шел по полям собирать по зернышку посеянную пшеницу. Он наполнял ею мешки, молол зерно и развеевал муку по ветру, и от этого поднимался такой густой туман, что хоть ножом режь, а земля в тот год зерна не рожала.
Никто в эту ерунду, конечно, не верил, но все думали о ней, когда в зимние ночи ревел порывистый ветер и издалека доносился тоскливый собачий вой.
Такой была и ночь наших влюбленных. Она навевала мысли о хромом мельнике и затопленной церкви.
Около одиннадцати в дверь приходского дома постучали. Дон Камилло соскочил с кровати. Это был один из домодчадцев Филотти.
— Джина пропала, — прокричал он возбужденно, — старик вас требует немедленно к себе.
Коляска полетела по темной дороге. Семейство Филотти к приезду дона Камилло уже собралось на большой кухне. Там были даже дети в ночных рубашках, глаза их были огромные и круглые, в точности как пятаки короля Умберто.
— В комнате Джины стукнули ставни, — доложил старый Филотти, — Антония пошла посмотреть, а там — никого. В окно выпрыгнула и убежала. А на комоде записку оставила.
Дон Камилло прочел короткую записку: «Мы уходим насовсем. Мы поженимся в церкви, как все нормальные люди, или в старой церкви, и тогда вы услышите, как по нам прозвонит колокол».
— Они ушли не больше часа назад. В 9.40 жена Джакомо относила ей свечу, и она была еще в доме.
— За час немало может случиться, — тихо сказал дон Камилло.
— Дон Камилло, вы что-нибудь знаете об этом?
— А что я могу об этом знать?
— Ну и слава Богу, — завопил Филотти, — а то я уж испугался, что они пришли к вам, а вы их и пожалели, пусть сдохнут лучше, проклятые, пекло по ним плачет! А мы идем спать!
Дон Камилло стукнул по столу своим стопудовым кулаком.
— Еще чего, спать! В преисподнюю прямиком тебе дорога, выживший из ума старикашка! Их нужно найти.
Дон Камилло устремился к двери, все последовали за ним, включая женщин и детей. И только старик остался сидеть в огромной пустой кухне.
* * *
По большой дамбе дул ветер, но ниже, между дамбой и рекой, воздух был совсем неподвижен, как будто он зацепился за голые ветки кустарника и осел на них. Парень и девушка шли молча. Они остановились у самой кромки воды.
— Вон там старая церковь, — показал Мариолино.
— Они услышат, когда зазвонит ее колокол, — прошептала Джина.
— Чтоб их всех! — выругался он вполголоса.
— Перед смертью не стоит никого проклинать, — вздохнула она. — Проклятье на нас, ведь мы собираемся лишить себя жизни, а это — страшный грех.
— Моя жизнь принадлежит мне, что хочу, то с ней и делаю, — с горечью в голосе возразил юноша.
— А свидетелями нам будут хромой мельник и старый церковный сторож, — вздохнула девушка.
На песок набежала волна и намочила им ноги.
— Холодная, как смерть, — поежилась Джина.
— Это будет длиться недолго. Мы подплывем к омуту, обнимемся покрепче, и нас затянет на дно.
— Они услышат, как звонит колокол, — прошептала Джина. — Он зазвонит так громко, как еще никогда не звонил, ведь старый звонарь получит сразу двух гостей. Мы крепко обнимемся, и никто ничего нам не скажет.
— Смерть связывает крепче, чем священник, крепче, чем мэр, — сказал Мариолино.
Девушка не ответила.
Ночью река влечет к себе, как пропасть; тысячи девушек во все времена, оказываясь на берегу реки ночью, вдруг подходили к воде и медленно входили в нее и шли, шли, пока вода не скрывала их целиком.
— Мы пойдем, держась за руки, — повторяла почти про себя Джина, — а когда земля уйдет из-под ног, мы доберемся до омута, туда, где старая церковь. Там мы обнимемся.
Они взялись за руки и пустились в страшный путь.
* * *
Дон Камилло выбежал из владений Филотти и устремился по дороге, ведущей к реке. А за ним — все семейство.
— У трансформаторной будки разделимся: одни пойдут с этой стороны дамбы, другие — с той. Одни вверх по течению, другие вниз. И если они еще не дошли до реки, мы их перехватим.
Все шли молча, и каждый нес в руках огонек: фонарь, свечу, керосиновую лампу, масляный светильник.
Метров через сто они подошли к перекрестку с боковой дорогой и чуть не врезались в другую толпу — людей с Выжженной Земли. Они были там все, разумеется, кроме старика. А руководил ими Пеппоне. И в этом не было ничего странного или чудесного, просто дон Камилло, выходя из дома и садясь в коляску Филотти, велел старой служанке бежать со всех ног к мэру и все ему рассказать, чтобы он предупредил своих большевиков с Выжженной Земли.
Вожаки остановились один напротив другого и окинули друг друга гордым взглядом. Пеппоне снял шляпу и поздоровался. Дон Камилло ответил, также снимая шляпу. Дальше пошли все вместе. Море огоньков в ночи — романтическая сцена, как в какой-нибудь книге.
Перед самой дамбой верховный главнокомандующий дон Камилло распорядился:
— Поднимаемся на дамбу и расходимся.
* * *
Шаг, другой, третий, вода уже доходит до колен, она уже не кажется холодной. Путь продолжается медленно и неотвратимо. И вдруг с дамбы раздается крик. Беглецы оборачиваются, на дамбе десятки огней.
— Они нас ищут, — сказала Джина.
— Поймают — убьют, — воскликнул Мариолино.
Еще десять шагов — и они дойдут до омута. Но река и смерть их больше так не влекут. Огни, люди, крики настойчиво воссоединяют их с жизнью.
Одним прыжком они выскакивают на берег, оттуда на дамбу. За дамбой их ждут пустынные поля и леса. Но их уже заметили, за ними погоня.
Они бегут по дамбе, а под дамбой с обеих сторон несутся две разъяренные своры родных, обгоняют их и по команде задыхающегося, как стадо взмыленных боевых быков, Пеппоне, забираются на дамбу, воссоединяясь вновь.
Тут подоспел подхвативший сутану дон Камилло, и западня захлопнулась.
— Негодяйка! — закричала какая-то из Филотти, прорываясь в сторону Джины.
— Мерзавец! — завопила другая, с Выжженной Земли, и кинулась на Мариолино.
Филотти схватили свою девчонку, люди с Выжженной Земли — своего мальчишку. Послышались женские крики. Но тут показались дон Камилло и Пеппоне, каждый них сжимал в руках устрашающего вида дубину.
— Именем Господним! — крикнул дон Камилло.
— Именем Закона! — крикнул Пеппоне.
Все притихли. Колонна построилась, и все пошли в сторону дома: впереди Ромео и Джульетта, за ними дон Камилло и Пеппоне с прилагающимися к ним дубинами. А за ними, сомкнув ряды в абсолютной тишине, — оба враждующих семейства.
Как только процессия спустилась с дамбы, пришлось остановиться. Дорогу им преграждал старый Филотти. Завидев внучку, он воздел к небу кулаки, и в этот-то момент подоспел, задыхаясь, дед Мариолино. Он тут же попытался наброситься на внука. Старики стояли плечо к плечу, будто чудо какое случилось. И тут они взглянули друг на друга и, несмотря на то, что им было сто семьдесят пять лет на двоих, глаза их загорелись молодым задором.
Колонна из двух семейств распалась, все выстроились по обочинам дороги и приподняли свои светильники.
Старики встали наизготовку, сжали кулаки и начали лупить друг друга по голове. Но сил у них уже не было, одно лишь воодушевление, так что после первой же схватки обоим пришлось отдышаться, поглядвая на противника и сжимая кулаки. Филотти даже подышал на костяшки пальцев, как это делают мальчишки, чтобы придать своим кулакам особую силу.
И тогда дон Камилло обратился к Пеппоне.
— Действуй, — сказал он.
— Не могу, — ответил Пеппоне. — Я же мэр. К тому же, это может быть расценено как политическая акция.
Дон Камилло сделал шаг вперед, нежно положил руку на затылок Филотти, другую — на затылок второго старика и точным, легким ударом сдвинул обе башки. Посыпавшихся искр не было видно, но сухой стук был слышен по всей округе.
— Аминь, — сказал Пеппоне и продолжил путь.
* * *
Вот так закончилась и эта история, так же, как закончились и все остальные истории. Прошли годы. В металлической сетке, отделяющей поместье Торретта от Выжженной Земли, по-прежнему есть та самая дырка. И через нее с одной стороны на другую перелезает малыш. А старый Филотти наконец-то помирился с соседом, могильщик говорит, что давно не видел двух усопших, которые так славно ладят друг с другом.
Назад: Полевая философия
Дальше: Художник
