Люди и скот
Хозяйство «Большое» было безграничным: коровник на сто коров, паровая сыроварня, фруктовый сад и прочее. Все это принадлежало старому Пазотти, который жил один на хуторе Бадия и командовал целой армией батраков.
И вот однажды батраки зашумели и двинулись в Бадию под предводительством Пеппоне. Старый Пазотти выслушал их требования через окно.
— Черт вас побери! — крикнул он, высунувшись из окна. — В этой поганой стране приличному человеку ни минуты покоя не дают.
— Приличным людям дают, а эксплуататорам, отнимающим у рабочего класса кровно заработанное и причитающееся ему по праву, — нет.
— По праву им причитается то, что записано в законах. А по закону — у меня все в порядке, — отрезал Пазотти.
В ответ Пеппоне сказал, что до тех пор, пока Пазотти не улучшит условия трудящихся, они не притронутся ни к какой работе.
— А сто коров своих вы будете кормить сами, — закончил свою речь Пеппоне.
— Отлично, — буркнул Пазотти, закрыл окно и отправился досматривать прерванный сон.
Так в «Большом» началась забастовка. Это была организованная лично Пеппоне акция с патрулями, пикетами, курьерами и посменно дежурящими часовыми. Двери и окна коровника были забиты досками и опечатаны.
В первый день коровы мычали, потому что были недоены. Во второй день — оттого что были недоены и голодны. На третий день прибавилась жажда. Мычание было слышно по всему округу и за его пределами. Тогда из дома Пазотти вышла старая служанка. Остановившему ее патрулю она сообщила, что идет в городок, в аптеку за дезинфицирующими средствами.
— Хозяин сказал, что не хочет подхватить холеру, после того как начнут разлагаться туши, когда коровы передохнут от голода.
Эти слова заставили пошатнуться самых старых из батраков Пазотти, проработавших в «Большом» по пятьдесят лет и твердо знавших, что Пазотти упрям как осел и если что решил, то его не перешибешь. Тут Пеппоне пришлось выступить лично, поставить в охрану своих людей и сказать, что тот, кто посмеет подойти к коровнику, будет рассматриваться как предатель родины.
К вечеру четвертого дня в приходской дом пришел Джакомо, старый скотник из «Большого».
— Там корова одна должна вот-вот отелиться. Она так орет, что сердце разрывается. И ведь без подмоги-то она точно сдохнет, а коровник охраняют, кто приблизится — все кости переломают.
Дон Камилло припал к оградке алтаря.
— Иисусе, — воззвал он к Христу, — удержи меня, а то я им сейчас марш на Рим устрою!
— Успокойся, дон Камилло, — с укором сказал Христос, — насилием добиться ничего невозможно. Людей нужно убеждать доводами разума, а не раззадоривать своей агрессией.
— Это правда. Надо заставить их подумать. Жаль только, что, пока я буду заставлять их думать, все коровы передохнут.
Христос улыбнулся.
— А как, по-твоему, что лучше, если с помощью насилия мы спасем сто коров, но потеряем человека, или с помощью убеждения мы не дадим пропасть человеку, но потеряем сто животных?
Дон Камилло был в таком негодовании, что никак не мог расстаться с идеей марша на Рим. Он покачал головой.
— Ты заставляешь меня рассуждать в неправильных категориях. Ведь речь идет не просто о ста коровах, но об общественном достоянии. Гибель этих животных — это не только материальный ущерб для упрямца Пазотти, но ущерб для всех, и плохих, и хороших. Гибель коров может получить такой резонанс, что обострятся все конфликты и начнется такое противостояние, при котором погибнет не один человек, а все двадцать!
Христос не согласился.
— Если с помощью убеждения ты можешь предотвратить убийство одного человека сегодня, то почему точно так же ты не сможешь избежать гибели двадцати завтра? Ты утратил веру, дон Камилло?
Дон Камилло отправился прогуляться по полям, потому что был очень взвинчен. Он шел и шел, и вдруг неожиданно совсем рядом с ним раздалось мычание сотни коров. Затем он различил голоса людей из патруля. И вдруг он обнаружил, что ползет по цементной трубе высохшего оросительного канала под сеткой заграждений «Большого».
— Теперь не хватает только, чтобы на том конце трубы меня кто-нибудь поджидал с палкой, чтобы дать по лбу. Вот будет славно!
Но там никого не было, и дон Камилло осторожно пошел по дну высохшего канала в сторону фермы.
— Стой, кто идет?
Дон Камилло одним скачком выпрыгул из канала и спрятался за толстый ствол дерева.
— Стой, а то стрелять буду! — повторил голос из-за дерева на другой стороне канала.
Этот вечер был полон совпадений и неожиданностей, и неудивительно, что дону Камилло вдруг совершенно случайно под руки подвернулась такая железная штука, в которой он что-то подправил, а потом взвел нечто и ответил:
— Поберегись, Пеппоне, а то ведь я тоже выстрелю.
— Ну, конечно, — пробормотал Пеппоне, — и тут вам нужно путаться у меня под ногами.
— Объявляю перемирие! Под честное слово: кто на-рушит, того ждет преисподняя. Считаю до трех, на счет «три» оба прыгаем в канаву.
— Еще бы, попы — они все такие подозрительные, — ответил Пеппоне и на счет «три» прыгнул.
Оба присели на дно канала.
Из коровника раздавалось адское мычание, от которого прошибало холодным потом.
— Тебе-то, небось, страсть как приятна такая музыка, — пробормотал дон Камилло. — Жаль только, она умолкнет, когда коровы передохнут. Вы, конечно, молодцы, что стоите насмерть. Нужно было еще велеть батракам поджечь гумно, сеновал и собственные дома: вот Пазотти бы разозлился, ему бы тогда пришлось, бедняжке, бежать в Швейцарию и тратить свои последние милионы из тамошних банков на жизнь в гостинице.
— Посмотрим, доберется ли он до Швейцарии, — с угрозой в голосе ответил Пеппоне.
— Правильно! — воскликнул дон Камилло. — Пора уже решительно покончить со старыми предрассудками типа пятой заповеди, где говорится «Не убий». А при встрече с Господом Богом сказать ему прямо: «Без разговорчиков, пожалуйста, синьор Вседержитель, а то Пеппоне как объявит всеобщую забастовку, так все и сложат руки». Кстати, Пеппоне, а как ты заставишь сложить руки Херувимов? Ты об этом подумал?
Пеппоне замычал не хуже коровы, которая никак не могла отелиться и издавала душераздирающие вопли.
— Вы не священник! — процедил он сквозь зубы. — Вы генерал ГПУ!
— Гестапо, — поправил его дон Камилло, — ГПУ — это по вашей части.
— Ходите тут по ночам по чужим владениям с автоматом в лапах, как бандит!
— А сам-то?!
— Я служу народным массам!
— А я служу Богу!
Пеппоне пнул ногой булыжник.
— С попами разговаривать невозможно! Не скажешь и двух слов, а они уже приплели политику!
— Пеппоне, — с нежностью обратился к нему дон Камилло. Но тот его перебил.
— И не надо мне рассказывать про общественное достояние и все такое прочее, а то, видит Бог, выстрелю!
Дон Камилло покачал головой.
— С красными невозможно разговаривать. Не скажешь и двух слов, а они уже приплели политику.
Послышалось мычанье телящейся коровы.
— Эй, кто здесь? — раздались в это время голоса на берегу. Это были Нахал, Тощий и Серый.
— Пойдите посмотрите на дорогу к мельнице, — приказал им Пеппоне.
— Хорошо, — согласился Нахал. — А ты с кем это тут болтаешь?
— С душонкой твоей проклятой, — озверел Пеппоне.
— А корова-то с теленком все кричит и кричит, — заметил Нахал.
— Пойди попу доложи! — завопил Пеппоне. — Чтоб она сдохла! Я защищаю интересы народа, а не коровы!
— Да ты чего, командир, не злись, — примирительно сказал Нахал и ретировался со всей командой.
— Молодец, Пеппоне, — прошептал дон Камилло, — пойдем защищать интересы народа.
— Чего это вы задумали?
Дон Камилло уверенно направился по руслу канала в сторону фермы. Пеппоне приказал ему остановиться, пригрозив разрядить всю обойму в его в спину.
— Пеппоне — упрямое животное, как ослик, — продолжал миролюбиво дон Камилло, — но он не стреляет в спину священникам, исполняющим то, что им велит делать Бог.
Пеппоне грязно выругался.
Дон Камилло резко развернулся.
— Хватит вести себя как осел, а то сейчас получишь такой прямой в морду, как тот твой федеральный чемпион…
— Можете мне не рассказывать, я и так знал, что, кроме вас, некому было. Но это к делу не относится.
Дон Камилло продолжал идти, а Пеппоне плелся за ним, ругаясь и угрожая автоматными очередями.
На подступе к коровнику их остановил окрик патруля.
— Идите к черту, — ответил Пеппоне, — теперь я тут подежурю, а вы валите на сыроварню.
Дон Камилло даже не посмотрел на запечатанную дверь, он взобрался по веревочной лестнице на сеновал под крышей коровника и позвал:
— Джакомо!
Старый скотник, приходивший к нему в приходской дом рассказать о телящейся корове, вылез из сена. Дон Камилло зажег фонарь. Они отодвинули один из стогов сена, и в полу показался люк.
— Залезай, — сказал дон Камилло старику.
Тот полез вниз, и довольно долго его не было видно и слышно.
— Разрешилась, — прошептал он, вылезая, — я в этом деле толк знаю, столько отелов принял, лучше любого ветеринара.
— А теперь домой, — велел старику дон Камилло, и тот исчез.
Тогда дон Камилло распахнул крышку люка, подтащил к нему скирду сена и бросил вниз.
— Чего это вы задумали? — спросил прятавшийся все это время Пеппоне.
— Давай помогай мне кидать сено, а я тебе потом объясню.
Пеппоне замычал себе под нос, но принялся скидывать скирду за скирдой. Дон Камилло спустился к коровам, и Пеппоне последовал за ним.
Дон Камилло подтащил скирду сена к правой кормушке, перерубил связывающую ее проволоку и рассыпал сено по кормушке.
— Займись левой кормушкой, — приказал он Пеппоне.
— Ни за что, хоть режьте меня! — закричал Пеппоне, подтаскивая скирду сена клевой кормушке.
Они работали, как целая рота скотников. Потом пришло время поить. А поскольку это был самый передовой коровник с двумя рядами коров и желобами для воды, то приходилось метаться вдоль сотни коровьих хвостов, отбиваться от копыт, тянуть коров за рога и бить кулаками по мордам, чтобы они не перемерли от чрезмерного питья.
Когда они управились, в коровнике было все еще темно. Но только потому, что все окна и двери были заколочены досками.
— Три часа дня, — сказал дон Камилло, посмотрев на часы, — до вечера отсюда не выбраться.
Пеппоне злился, но понимал, что ничего не поделаешь.
Вечер застал дона Камилло и Пеппоне в углу коровника, играющими при свете керосиновой лампы в карты.
— Я так есть хочу, что епископа проглотил бы всего целиком, — воскликнул Пеппоне сердито.
— Эта пища, гражданин мэр, тяжела для пищеварения, — миролюбиво отвечал дон Камилло, хотя у самого от голода стояла в глазах зеленая пелена. Он бы охотно съел хоть кардинала. — О том, как ты есть хочешь, расскажешь, когда посидишь тут столько, сколько эти коровы.
Перед выходом они накидали еще сена во все кормушки. Пеппоне ни за что не хотел этого делать и все твердил, что это предательство народа. Но дон Камилло был неумолим.
Так и получилось, что к ночи из коровника перестало доноситься мычание. Пазотти испугался, решив, что наступила агония, и у животных нет уже сил кричать. Утром он вышел на переговоры с Пеппоне. Немного уступок с обеих сторон, и все вернулось на круги своя.
Днем в приходской дом зашел Пеппоне.
— Эх, дети мои, — ласково сказал дон Камилло, — всегда нужно следовать советам вашего старого пастыря.
Пеппоне, скрестив руки на груди, застыл от такого потрясающего бесстыдства.
— Отче, — сказал он, — мой автомат!
— Твой автомат? — удивился дон Камилло. — Твой автомат был у тебя.
— Он был у меня! Но когда мы выходили из коровника, вы, бессовестно воспользовавшись тем, что у меня в голове все перемешалось, свистнули его!
— И правда, что-то я припоминаю, — с удивительной готовностью отзвался дон Камилло. — Не сердись на меня, Пеппоне. Я просто старею. Вот уже и не вспомню, куда я его задевал…
— Вы у меня уже второй автомат крадете, отче! — мрачно заметил Пеппоне.
— Не надо нервничать, сын мой, кто знает, сколько их у тебя еще припрятано по разным закоулкам, возьмешь себе другой.
— Вам палец в рот положи, так вы и всю руку отцапаете. Из-за таких, как вы, порядочные христиане в мусульман готовы обращаться.
— Так оно, наверное, и есть. Но тебе это не грозит. Разве ж ты порядочный?
Пеппоне швырнул об пол свою шляпу.
— Ведь будь ты порядочным человеком, ты бы пришел сказать мне спасибо за все, что я сделал сегодня для тебя и для народа.
Пеппоне подобрал шляпу с пола, заломил ее на макушку и направился к двери. С порога он обернулся:
— Вы можете стащить у меня хоть двести автоматов, но, когда наступит день народного восстания, я все равно найду орудие 75-го калибра и дам залп по этому проклятому дому.
— А я отобьюсь из гранатомета 81-го калибра! — нисколько не испугался дон Камилло.
* * *
Пеппоне, выходя, прошел мимо открытых дверей церкви и посмотрел в сторону алтаря. Он сорвал с головы шляпу и тут же яростно водрузил ее на место, чтобы никто этого не увидел.
Но Христос увидел и рассказал об этом дону Камилло, зашедшему в церковь:
— Тут Пеппоне проходил, он со Мной поздоровался.
— Осторожнее, Господи. Был уже один такой, он Тебя поцеловал, а сам продал за тридцать серебреников. Так и этот, поздоровался с Тобой, а за три минуты до того говорил мне, что в день народного восстания найдет орудия калибра 75 и пальнет по дому Господню.
— А ты ему что?
— Что и я найду гранатомет калибра 81, чтобы пальнуть по «Народному дому».
— Понимаю. Но беда в том, дон Камилло, что у тебя гранатомет 81-го калибра и в самом деле есть.
Дон Камилло развел руками.
— Господи, у всякого человека есть безделушки, которые жалко выбросить. Это своего рода сувениры. Мы ведь все довольно сентиментальны. И потом, разве не лучше, что все это хранится у меня, а не у кого-нибудь еще?
— Дон Камилло всегда прав, — улыбаясь сказал Иисус, — до тех пор пока не наделает глупостей.
— Ну, тут мне нечего опасаться, у меня же лучший в мире советчик, — парировал дон Камилло.
И Христу уже нечего было ответить.
Назад: Полуночный звон
Дальше: Крестный ход
