Преступление и наказание

Однажды утром дон Камилло, выйдя на церковный двор, обнаружил, что кто-то красной краской написал полуметровыми буквами на белоснежной стене приходского дома: «Дон Хамило».

Дон Камилло взял ведро известки и кисть и принялся за работу, но это была анилиновая краска, а для анилина нет ничего милее, чем известка сверху: клади ее хоть на три пальца толщиной, краска все равно проступает. Тогда дон Камилло взял скребок и полдня провозился, чтобы соскрести и краску, и известку.

Так что перед алтарем он предстал, как мельник, весь покрытый белой пылью, но настроение его было мрачно.

— Узнаю, кто это был, — сказал он, — так ему надаю, что из палки метелка выйдет.

— Дон Камилло, не надо себя накручивать, — посоветовал ему Христос. — Ребячья выходка, и ничего особенно обидного там не было.

— Хорошо ли это — обзывать служителя алтаря хамом?! И ведь удачная кличка: увидит кто — не отлепится до самой смерти.

— У тебя крепкая спина, дон Камилло, — улыбаясь, заметил Христос, — у Меня была не такая, а я нес Свой Крест и не собирался никому «надавать».

Иисус был прав. И все же в душе его не было уверенности. Поэтому вечером, вместо того чтобы лечь спать, он притаился в укромном месте и стал терпеливо ждать. И вот около двух часов ночи на церковном дворе появился некто, поставил на землю ведерко, обмакнул кисть и прошелся ею по стене приходского дома. Но не успел он вывести и первой буквы «Д», как дон Камилло опрокинул ведро с краской ему на голову и выдворил его с церковного двора всего одним, но суперреактивным пинком.

Анилиновая краска — мерзкая штука, так что бедному Джиготто (одному из самых лихих молодчиков Пеппоне) пришлось провести несколько дней, не выходя на работу. Запершись в доме, он коротал время в безуспешных попытках всеми известными на свете моющими средствами отскрести следы анилинового душа.

Однако слухи разносятся быстро, и кличка «Краснокожий» пристала к нему сразу и накрепко. Дон Камилло подлил масла в огонь: неприязнь Джиготто к нему достигла такой степени, что тот аж позеленел от злости, хоть и был совсем красным. И в один прекрасный вечер, возвращаясь от доктора, дон Камилло обнаружил, что ручка его двери измазана чем-то совершенно непотребным, но, увы, понял он это слишком поздно. Тогда, не говоря ни слова, он пошел в трактир и, вынув Джиготто из-за стола, влепил ему измазанной этой дрянью рукой такую затрещину, что и у слона бы в глазах потемнело. Тут, конечно, разборка перешла в политическую дискуссию, и, поскольку Джиготто был не один, а с пятью-шестью товарищами, дону Камилло пришлось пустить в ход деревянную скамью.

Поэтому неудивительно, что в ту же ночь неизвестный взорвал под окнами приходского дома ручную гранату.

Шестеро отлупленных скамейкой кипели от ненависти, собираясь по вечерам в трактире, они орали как сумасшедшие. Любого пустяка хватило бы, чтобы вспыхнул пожар. Народ заволновался.

Вот так и вышло, что однажды утром дон Камилло был вынужден отправиться в город, потому что епископ вызвал его для разговора.

Епископ был седым и сгорбленным. Чтобы посмотреть дону Камилло в глаза, ему приходилось задирать голову.

— Дон Камилло, — сказал епископ, — ты болен. Тебе нужно отдохнуть пару месяцев в тишине и спокойствии в какой-нибудь горной деревушке. Да-да, тут вот умер настоятель прихода в Пунтаросса, так что можно сразу двух зайцев убить: ты наведешь в приходе порядок и поправишь свое здоровье. А потом вернешься, отдохнувший, свежий, как роза. Здесь тебя заменит дон Пьетро, он еще молод, беды никакой не наделает. Ну как, дон Камилло, ты доволен?

— Нет, Владыка, но поеду, как только скажете.

— Вот и молодец, — ответил епископ. — Твое послушание тем более похвально, что все это тебе не нравится, а ты соглашаешься.

— Владыка, а Вас разве не расстроит, если люди скажут, что я сбежал из страха?

— Нет, — улыбаясь, ответил старец. — Никто в мире никогда не посмеет подумать, что дон Камилло испугался. Иди с Богом, дон Камилло, и оставь в покое скамейки: это не христианский аргумент.

Весть сразу же разнеслась по городку. Пеппоне сам объявил ее на экстренно созванном собрании.

— Дон Камилло уезжает, — заявил Пеппоне, — его в наказание отправляют в горы, к черту на кулички. Отъезд завтра в три.

— Ура! — единодушно воскликнули собравшиеся. — Чтоб он там, на верхотуре, сдох!

— Это к лучшему, что все так закончилось, — провозгласил Пеппоне. — Он уж думал, что он тут царь и бог, но еще немного и пришлось бы его отделать нешуточно, а так вышла экономия усилий.

— Пусть убирается, как пес паршивый! — завопил Нахал. — Надо всем дать понять: кто завтра с двух до половины четвертого высунет нос на улицу, тому не поздоровится.

В назначенный час дон Камилло уже с чемоданом в руке пошел попрощаться с Распятием в центральном алтаре.

— Жаль, что я не могу взять Тебя, — вздохнул дон Камилло.

— Я так или иначе буду с тобой, дон Камилло, — ответил Христос, — не волнуйся.

— Разве я и впрямь поступил так плохо, что меня необходимо сослать? — спросил дон Камилло.

— Да.

— Значит, все против меня?

— Все. И даже дон Камилло против тебя и осуждает твой поступок.

— И то правда, — признал дон Камилло. — Я бы сам себе надавал по морде.

— Попридержи руки, дон Камилло. Счастливого пути.

Если в городах страх обозначается числом 90, то в сельской местности он должен быть не меньше 180. Так что улицы городка были пустынны. Дон Камилло сел в вагон и, когда его колокольня скрылась за верхушками деревьев, почувствовал горечь обиды.

— Ни одна собака не вспомнила обо мне, — вздохнул дон Камилло, — видно, я и вправду не выполнил свой долг, видно, я и вправду плохой человек.

Скорый поезд останавливался на каждой станции, в Боскетто он тоже затормозил. Боскетто было крошечным поселением в шести километрах от городка дона Камилло. И тут вдруг в купе дона Камилло стало тесно от народа, а высунувшись в окно, он увидел толпу сограждан, которые хлопали в ладоши и кидали цветы.

— Люди Пеппоне сказали, что того, кто выйдет на улицу перед вашим отъездом, отделают дубинами, — объяснил один крестьянин из Страдалунги, — вот мы и пришли все сюда, чтобы не вышло чего.

Дон Камилло не мог уже ничего понять, в ушах его стоял разноголосый гомон. Но когда скорый тронулся, его купе оказалось набитым цветами, бутылками, свертками, пакетами, кулями, а в багажных сетках кудахтали связанные за лапки курицы.

Но одна заноза все еще оставалась в его сердце.

— А как же те? Они-то, значит, до смерти на меня злы, что такое устроили… Мало им было того, что меня прогнали?

Через четверть часа поезд остановился на станции Боскопланке, в последней деревне коммуны. Тут дон Камилло услышал, что кто-то его зовет. Он выглянул в окно и прямо перед собой увидел мэра Пеппоне и всю его банду в полном составе. И тут мэр Пеппоне произнес речь.

— Прежде чем Вы покинете подведомственную нам территорию коммуны, мы намерены от имени всего народа Вас поприветствовать и пожелать скорейшего выздоровления, по которой причине вы сможете в скорейшем времени вернуться к вашей духовной миссии.

И пока поезд набирал ход, Пеппоне широким жестом снял шляпу, и дон Камилло в ответ снял свою шляпу и, размахивая ею, стоял, высунувшись в окно, как памятник героям Рисорджименто.

Церковь селения Пунтаросса стояла на верхушке крутого холма и была в точности такой, как рисуют на открытках. Дон Камилло взобрался наверх, вдохнул полные легкие горного, пахнущего хвоей воздуха и повторил:

— Небольшой отдых в горах пойдет мне на пользу, по которой причине мы сможем в скорейшем времени вернуться к нашей духовной миссии.

Сказал он это очень серьезно, и в этот миг выражение «по которой причине» казалось ему сильнее, чем все сочинения Цицерона.