На охоте
Каждое утро дон Камилло ходил измерять трещину в основании колокольни. Трещина не расширялась, но и меньше не становилась. И в какой-то момент у дона Камилло лопнуло терпение — он послал пономаря в муниципалитет.
— Пойди, скажи мэру, чтобы сейчас же явился и посмотрел на этот кошмар. Объясни ему, что это не шутка.
Пономарь пошел и возвратился.
— Мэр, синьор Пеппоне, сказал, что он верит вам на слово, что это не шутка. Но, в общем, сказал он, если уж вы так хотите показать ему трещину, то несите колокольню в муниципалитет. Он принимает до пяти.
Дон Камилло и бровью не повел, только после вечерней службы произнес:
— Если завтра утром Пеппоне или еще кто из его банды осмелится сунуться на мессу, будет страшнее, чем в кино. Впрочем, они и сами это знают, боятся и не появятся.
Наутро в церкви не было и следа красных. Однако за пять минут до начала мессы с улицы послышался мерный топот марширующего отряда. Ровными рядами шли красные в полном составе — местные и из близлежащих деревень, все, включая сапожника Било на деревянной ноге и Рольдо с высокой температурой из поместья Прати, — все они гордо шли, печатая шаг, по направлению к церкви. Впереди отряда выступал Пеппоне и командовал: «Левой-правой».
Не нарушая строевого порядка, они разместились в церкви единым гранитным блоком, лица их были суровы, как броненосец «Потемкин».
Когда подошло время проповеди, дон Камилло очень мило изъяснил притчу о добром Самаритянине, а в конце обратился к верным с призывом:
— Как все вы знаете, — кроме, естественно, тех, кому это положено знать по должности, — нерушимости нашей колокольни угрожает опасная трещина. И поэтому я обращаюсь к вам, верным чадам Церкви, чтобы вы протянули руку помощи Дому Господню. Когда я говорю «верные», то имею в виду тех, кто приходит сюда для общения с Богом, а не пустозвонов, чья цель — демонстрация своей военной подготовки. Что им за дело до того, что колокольня вот-вот рухнет?
После окончания службы дон Камилло поставил себе столик у двери приходского дома таким образом, что его невозможно было обойти. Однако люди, совершив пожертвование, не спешили по домам. Стоя на церковном дворе, все ждали, чем кончится дело. А кончилось оно тем, что во дворе появился Пеппоне, и весь его безупречно построенный батальон по команде «Стой!» картинно остановился перед столиком.
Пеппоне вышел вперед, гордо выпятив грудь.
— С этой колокольни, — сказал он, — вчера колокола возвестили зарю освобождения, а завтра с этой же колокольни они возвестят светлую зарю пролетарской революции! — и положил на стол три красных узла с деньгами.
Затем он с гордо поднятой головой удалился, сопровождаемый своей бандой. И голова Рольдо из деревни Прати, хотя и еле держалась от жара, но тоже была гордо поднята. А хромой Било, проходя мимо столика дона Камилло, печатал шаг деревяшкой.
Дон Камилло пошел показать Христу корзину, полную денег, и сказал, что на починку колокольни тут хватит с лихвой. Христос удивленно улыбнулся:
— Однако ты был прав, дон Камилло!
— Еще бы, — ответил дон Камилло, — Ты знаешь человеческий род, а я знаю итальянцев.
Во всем был прав дон Камилло — но только до того момента, пока он не послал к Пеппоне сказать, что, высоко оценив военную подготовку его людей, он все же предлагает им получше отработать команду «назад шагом марш» и бег по пересеченной местности, потому что и то, и другое им очень понадобится, когда начнется пролетарская революция. Не стоило этого делать: Пеппоне только и ждал удобного случая, чтобы застать его врасплох.
Дон Камилло был, конечно, порядочным человеком, но обладал страстью к охоте и, кроме того, имел чудесную двустволку с хорошим запасом дроби «Вальсроде». К тому же угодья барона Стокко располагались всего в пяти километрах от городка и были настоящим искушением. Не только лесная дичь, но даже все окрестные курицы знали, что стоит им оказаться за ограждающей угодья металлической сеткой, и можно откровенно ухмыляться в лицо тому, кто захочет свернуть им шею.
Поэтому неудивительно, что однажды вечером дон Камилло, заправив сутану в бумазейные штаны и надев фетровую шляпу, отправился во владения барона. Плоть слаба, а плоть охотников и подавно, так что нет также ничего удивительного и в том, что в какой-то момент двустволка дона Камилло совершенно случайно выстрелила и уложила огромного зайца — в метр длиной, не меньше. Увидев зайца, лежащего на земле, дон Камилло сунул его в свой ягдташ и приготовился к отступлению. Но тут перед ним неожиданно выросла чья-то фигура, и он вынужден был, надвинув шляпу поглубже на глаза, врезать этой фигуре головой в живот, чтобы отправить ее в нокаут: нехорошо ведь, если вся деревня узнает, что егерь поймал священника на браконьерстве в частных угодьях.
Проблема, однако, заключалась в том, что и противнику пришла на ум та же мысль — боднуть головой в живот, — а встретившись на полдороге, два лба произвели удар такой силы, что обладатели обоих отлетели в разные стороны и потом, сидя на земле друг против друга, долго не могли унять кавардак в головах.
— Такая крепкая башка может принадлежать только нашему дорогому синьору мэру, — проворчал дон Камилло, когда туман у него перед глазами начал рассеиваться.
— Такая крепкая башка может быть только у нашего почтенного пастыря, — парировал Пеппоне, потирая лоб.
Пеппоне тоже браконьерствовал поблизости, и в его сумке тоже лежал невероятных размеров заяц. Он посмотрел на дона Камилло и усмехнулся:
— Никогда бы не поверил, — поддразнил Пеппоне дона Камилло, — что тот, кто с церковной кафедры учит нас уважать чужую собственность, перелезает через заборы частных угодий, чтобы браконьерствовать!
— А я бы никогда не поверил, что первый гражданин города, товарищ мэр…
— Мэр, но при этом товарищ, — прервал его Пеппоне, — а следовательно, испорченный бесовскими идеями равного распределения благ и поступающий, таким образом, в полном соответствии со своими идеями, в отличие от достопочтенного дона Камилло, который…
Кто-то шел по направлению к ним. И находился уже в нескольких шагах, так что бросаться наутек, не рискуя, что тебя подстрелят, было поздно: на сей раз сомнений быть не могло — это егерь.
— Нужно что-то делать, — прошептал дон Камилло, — если нас застукают, скандал будет!
— А мне плевать, — невозмутимо сказал Пеппоне, — я за свои поступки отвечаю.
Шаги приближались, дон Камилло спрятался за толстый ствол. Пеппоне не сдвинулся с места, а когда егерь с ружьем наперевес показался на полянке, поздоровался:
— Добрый вечер.
— Вы что тут делаете? — спросил егерь.
— Грибы собираю.
— С ружьем?
— И этот способ не хуже других.
А способ обезопасить себя от егерей тоже не особенно сложен. Нужно всего лишь, зайдя егерю за спину, быстро набросить ему на голову плащ и стукнуть по голове кулаком. А затем, пользуясь временным помутнением в голове стукнутого, добежать до изгороди и перелезть через нее.
Дон Камилло и Пеппоне перевели дух, уже сидя под кустом, в миле от угодий барона.
— Дон Камилло, — вздохнул Пеппоне, — мы поступили очень нехорошо. Мы подняли руку на стража порядка. Это — преступление.
Дон Камилло, который, собственно, и поднял руку, обливался холодным потом.
— Меня гложет совесть, — продолжал коварный Пеппоне, — я никогда не смогу без содрогания вспомнить это ужасное деяние. Как мне набраться смелости, чтобы предстать перед служителем Божьим и признаться ему в таком мерзком поступке? Пусть будет проклят тот день, когда я поддался льстивым кремлевским увещеваниям и отступил от святого завета христианской любви!
Дон Камилло чувствовал себя настолько униженным, что ему хотелось плакать. С другой стороны, ему страшно хотелось треснуть негодяя по башке. Пеппоне уловил это желание и прекратил скулить.
— К черту искушение! — закричал он, вытаскивая из ягдташа зайца и отшвыривая его прочь.
— К черту! — крикнул и дон Камилло. Достав своего зайца, он тоже бросил его в снег, после чего, опустив голову, побрел к дому. Пеппоне шел за ним до усадьбы Акации, а потом свернул вправо.
— Извините, — обернувшись, спросил он у дона Камилло, — вы не могли бы посоветовать мне какого-нибудь достойного священника неподалеку, чтобы я мог сходить к нему и очистить свою совесть?
Дон Камилло сжал кулаки и ускорил шаг.
Когда он набрался смелости предстать перед Распятием главного алтаря, он только развел руками.
— Не ради себя я так поступил, — сказал он. — Ведь если бы стало известно, что я исподтишка охочусь в чужих угодьях, это повредило бы Церкви куда больше, чем мне самому.
Но Христос оставался безмолвным, а в таких случаях у дона Камилло температура подскакивала до сорока, и он сидел на одном хлебе и воде, пока не слышал голоса Христа, с жалостью говорившего:
— Довольно.
В этот раз Христос сказал «Довольно» только после того, как дон Камилло просидел на хлебе и воде целых семь дней, а под вечер седьмого дня, когда он от слабости уже еле волочил ноги, а голод безжалостно вопил в его желудке, Пеппоне пришел исповедоваться.
— Я нарушил законы человеческие и закон Божественной любви, — сказал Пеппоне.
— Я знаю, — ответил дон Камилло.
— К тому же, как только вы ушли, я вернулся, подобрал обоих зайцев, одного потушил в красном вине, а другого зажарил по-охотничьи с овощами.
— Я так и думал, — выдохнул дон Камилло. И когда он проходил мимо алтаря, Христос ему улыбнулся, — принимая во внимание не столько семидневный пост, сколько то, что, говоря «Я так и думал», дон Камилло не испытал ни малейшего желания треснуть Пеппоне по башке, а только почувствовал горячий стыд, вспомнив, что в тот вечер он сам едва поборол искушение вернуться и сделать то же самое.
— Бедный дон Камилло! — прошептал растроганный Христос.
Дон Камилло развел руками, как бы давая понять, что делает все возможное, и если иногда оступается, то не по злой воле.
— Знаю, знаю, дон Камилло, — продолжал Христос, — а теперь иди и съешь зайца, которого Пеппоне уже готового принес тебе на кухню.