Вечерняя школа
Закутанные в плащи люди — целая команда, — озираясь, шли через поле. Было совсем темно, но они знали каждый клочок этой земли и шагали уверенно. Они добрались до задов одиноко стоявшего в полумиле от городка небольшого дома и перелезли через кусты живой изгороди прямо на грядки.
Сквозь ставни окна на втором этаже пробивался свет.
— Отлично, — сказал Пеппоне, руководивший вылазкой. — Она еще не спит. Операция удалась. Стучи ты, Шустрый.
Один из них, высокий, костлявый человек с решительным лицом, подошел и постучал в дверь.
— Кто там? — спросили изнутри.
— Скартаццини, — ответил он.
Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге показалась маленькая старушка с седыми как лунь волосами. В руке она держала керосиновую лампу. Тут, выступив из тени, подошли к двери и все остальные.
— А это кто такие? — с подозрением спросила старушка.
— Они со мной, — объяснил Шустрый, — это мои товарищи. Нам надо поговорить о серьезном деле.
Все десятеро вошли в чистенькую залу и остановились перед столом, за который уселась старуха. Они насупленно молчали и кутались в черные плащи.
Старуха надела очки и внимательно оглядела едва различимые лица.
Она что-то неразборчиво бормотала. Она знала всех этих типов как облупленных и видела их насквозь. Ей было восемьдесят шесть лет, а грамоту она начала преподавать в этом городке еще тогда, когда грамота считалась столичной премудростью. Она учила грамоте будущих отцов, потом их детей и внуков. Некоторые из тех, кого она бивала линейкой по затылку, стали потом влиятельнейшими людьми. Она давно ушла на покой и жила одна в уединенном домишке. Она могла бы спокойно никогда не запирать двери, потому что «синьора Кристина» была местным национальным достоянием и никто ее и пальцем не посмел бы тронуть.
— Ну и? — спросила синьора Кристина.
— Ну, в общем, случилось так, — пустился в объяснения Шустрый. — Были у нас тут выборы. И победили красные.
— Поганый народ красные, — заметила синьора Кристина.
— Эти победившие красные — мы и есть, — продолжил свои объяснения Шустрый.
— Все равно — поганый, — повторила синьора Кристина. — Еще в 1901-м твой отец, идиот, требовал, чтобы я сняла со школьной стены Распятие.
— То были другие времена, — сказал Шустрый. — Теперь всё не так.
— Допустим, — пробормотала старуха. — Ну и что с того?
— А то, что хоть мы и выиграли, но в совет прошло двое из меньшинства, двое черных.
— Каких таких черных?
— Ну, реакционеров: Спиллетти и кавалер Биньини.
Синьора Кристина усмехнулась:
— Эти-то, конечно, из вас, красных, мигом желтых сделают. Представляю, сколько глупостей вы наговорите!
— Вот мы и пришли сюда, — тихо сказал Шустрый. — Что нам еще оставалось? Кроме вас, нам ведь положиться не на кого. Вы должны нам помочь. Мы, разумеется, заплатим.
— Помочь вам?
— Тут перед вами весь муниципальный совет. Мы будем приходить к вам по вечерам огородами, а вы будете с нами заниматься. Проверять доклады, с которыми нам потом выступать, объяснять всякие непонятные слова… Мы знаем, что нам нужно, синьора, не стихи заучивать, а говорить красиво: с этими двумя черными нам надо вести дискуссию так, чтоб комар носа не подточил, а то выставят нас на посмешище перед населением.
Синьора Кристина сурово покачала головой:
— Если б вы в свое время не шалопайничали, а учились как следует, то теперь…
— Синьора, тридцать лет ведь прошло!
Синьора Кристина надела очки и расправила плечи. Казалось, она помолодела на тридцать лет. И все остальные тоже помолодели лет на тридцать.
— Садитесь, — сказала синьора Кристина. Все расселись по стульям и табуреткам.
Синьора Кристина приподняла светильник и внимательно посмотрела каждому в лицо: это была беззвучная перекличка. За каждым лицом — имя и воспоминание о школьных годах.
Пеппоне сидел в самом темном углу, немного в стороне.
Синьора Кристина подняла светильник еще выше, потом опустила его и погрозила сухоньким пальцем.
— А ты иди вон, — сказала она твердо.
Шустрый попытался что-то возразить, но синьора Кристина покачала головой.
— Ко мне в дом Пеппоне не должен являться даже на фотографии! — воскликнула она. — Слишком много я от тебя натерпелась. Иди и больше мне на глаза не показывайся.
Шустрый в отчаянии развел руками:
— Синьора Кристина! Как же быть? Ведь Пеппоне — мэр!
Синьора Кристина встала, потрясая палкой:
— Мэр или не мэр, вон отсюда, не то уши надеру!
Пеппоне поднялся.
— Говорил я вам, — произнес он, подходя к двери, — слишком много она от меня натерпелась…
— Не забудь: здесь ноги твоей не будет, стань ты хоть министром образования! — пригрозила ему синьора Кристина, снова усаживаясь. — Осел!
Дон Камилло беседовал с Распятием в пустой и темной церкви, где горели лишь две свечи у алтаря.
— Не думай, что я усомнился в Твоих деяниях, — заявил он со вздохом, — но на Твоем месте я бы не допустил, чтобы Пеппоне стал мэром, да еще при таком муниципальном совете, в котором только два человека умеют как следует читать и писать.
— Образование еще ничего не значит, дон Камилло, — ответил Христос с улыбкой. — Главное — это идеи. Самые прекрасные речи ни к чему не ведут, если за красивыми словами не стоят конкретные дела. Прежде чем судить этих людей, нужно их испытать.
— Это правильно, — согласился дон Камилло. — Но я к чему завел этот разговор? Если бы выиграли люди адвоката, починка колокольни была бы мне обеспечена. Хотя, с другой стороны, если колокольня и обвалится, не велика беда, зато теперь в городке воздвигнут «Народный дом»: с продажей ликеров, танцами, азартными играми и варьете!..
— И зверинцем, чтобы держать там таких ядовитых змей, как наш дон Камилло, — закончил Иисус.
Дон Камилло опустил голову. Ему было неприятно, что он мог выглядеть таким злонамеренным. Потом он снова поднял голову:
— Зря Ты так плохо обо мне подумал. Ты знаешь, что для меня значит сигара. Так вот смотри, что я сделаю с ней, единственной, которая у меня осталась.
Он достал из кармана сигару и раскрошил ее огромной ручищей.
— Молодец! — отозвался Христос. — Молодец, дон Камилло! Я принимаю твое покаяние и твою епитимью. А теперь покажи, как ты выбрасываешь сигарную труху. Я ведь знаю: ты можешь засунуть ее в карман, а потом выкурить в трубке как обыкновенный табак.
— Но мы же в церкви! — возразил дон Камилло.
— Ничего, дон Камилло, пусть это тебя не заботит — брось табак вон в тот угол.
Дон Камилло исполнил, что было велено, а Христос одобрительно смотрел на него. В этот момент послышался стук со стороны ризницы и вошел Пеппоне.
— Добрый вечер, синьор мэр! — с преувеличенной учтивостью воскликнул дон Камилло.
— Послушайте, — сказал Пеппоне, — если христианин сомневается в каком-то своем поступке и приходит к вам, чтобы рассказать об этом, и если вы видите, что он наделал ошибок, вы ему об этом скажете прямо или промолчите?
Дон Камилло рассердился:
— Как ты смеешь сомневаться в моей прямоте? Первейший долг священника — указывать на все ошибки, совершенные кающимся!
— Отлично, — сказал Пеппоне. — Вы готовы принять мою исповедь?
— Готов.
Пеппоне достал из кармана потрепанную тетрадку и начал читать: «Сограждане, покамест мы тут приветствуем победу левых сил…»
Дон Камилло жестом прервал чтение и опустился на колени перед алтарем.
— Господи, — прошептал он, — я за свои действия не отвечаю.
— Я за них отвечаю, — сказал ему Христос, — Пеппоне застиг тебя врасплох, и тебе ничего не остается, как честно исполнить свой долг.
— Господи, но Ты отдаешь Себе отчет, что заставляешь меня работать на Агитпроп?
— Ты работаешь на орфографию и грамматику, а в них нет ничего бесовского или сектантского.
Дон Камилло надел очки, взял карандаш и переправил хромающий текст доклада, с которым Пеппоне собирался выступить на следующий день.
Пеппоне насупился и прочел.
— Хорошо, — одобрительно кивнул он, только в од-ном месте непонятно. Там, где у меня было написано: «Наше намерение состоит в том, чтобы расширить школьное здание и отремонтировать мост через Фоссальто», вы исправили на: «Наше намерение состоит в том, чтобы расширить школьное здание, починить церковную колокольню и отремонтировать мост через Фоссальто». Почему так?
— Все дело в синтаксисе, — авторитетно пояснил дон Камилло.
— Хорошо вам, учившим греческий и латынь и понимающим различные оттенки речи, — вздохнул Пеппоне. — А вот у меня даже последняя надежда на то, что вам на голову обрушится колокольня, и та пропадает.
Дон Камилло развел руками:
— Что поделаешь, такова Господня воля!
Проводив Пеппоне до двери, дон Камилло вернулся, чтобы пожелать спокойной ночи Христу.
— Молодец, дон Камилло! — улыбаясь, сказал Иисус. — Я был к тебе несправедлив, и мне жаль, что ты лишился последней сигары. Ты не заслужил такой епитимьи. А Пеппоне поступил невежливо, что даже сигары тебе не предложил после всех твоих трудов.
— Ну, чего там, — вздохнул дон Камилло, вытаскивая из кармана сигару и собираясь ее раскрошить.
— Не надо, дон Камилло, — улыбнулся Христос. — Пойди, покури спокойно, ты ведь ее заслужил.
— Но…
— Да нет, дон Камилло, ты ее не украл. У Пеппоне в кармашке было две сигары. А Пеппоне — коммунист, так что он поймет, что, забрав одну, ты просто взял причитающееся тебе.
— Лучше Тебя никто об этом судить не может, — сказал с глубоким почтением дон Камилло.
