54
— Ну вот… С этой зеленью всегда так, — посетовал фельдшер, неспешно направляясь в задние ряды.
По пути фельдшер пытался вспомнить то, чему его учили на трехчасовых медицинских курсах, которые он к тому же проспал. А, именно — какие меры следует принять, если кто-то падает в обморок.
И, как бы он не ломал голову, выкручивая себе мозги и пытаясь вспомнить то, чего никогда не знал, на ум из хорошо зарекомендовавших себя идей в деле спасения военнослужащих приходили только клизма и зеленка.
Вот только он не мог вспомнить, которое из этих, запатентованных в его понимании, средств следует выпивать, а каким делать уколы.
И потому к тому времени, как фельдшер подошел к первому нагло и бесстыдно распростершемуся на палубе новобранцу, он не придумал ничего лучшего, чем пнуть лежачего ногой в бок.
И, как ни странно, такая мера возымела действие. Обморочный очнулся, вскочил на ноги и, козырнув по всем правилам, представился:
— Рядовой Иванов. Прибыл из обморока.
— В строй, каналья! — взвизгнул, брызгая слюной, фельдшер, который, к его собственному сожалению, не был фельдфебелем, но таковым себя ощущал и уж точно мечтал когда-нибудь подняться до вершин такой немаловажной армейской должности. — И скажи спасибо, дегенерат, что недавно я дал клятву Гиппократу.
— Спасибо, — козырнул, спасенный искусным фельдшером, новобранец.
Но в строю не поняли.
— Кому спасибо? — спросили.
— Гиппократу, сволочи, вот кому. Потому, что он — че-ло-век. А вы — дерьмо. Пушечное мясо, — пояснил Михалыч за фельдшера, толком не ведающего, что такое Гиппократ и потому поставленного вопросом в тупик.
— Гиппократ был клевым пацаном, — сообщил Коврижкину вполголоса веснусчатый парень и которого Перепелкин видел как-то раз неподалеку от полкового писюара. — Он лечил от триппера.
— А он, что, под артобстрел попал? — так же тихо поинтересовался Коврижкин у нового знакомого.
— Кто?..
— Не придуряйся. Этот, как его… Пандо… крат.
— С чего ты взял? — сильно удивился веснушчатый и полез в карман за жвачкой-суррогатом.
— Ну, ты же сам сказал: он был.
— Он сам был и сам умер. Без снарядов, скандала и пороха. Заболел старостью и склеил ласты, выражаясь по-псевдонаучному.
— Понятно. Повезло парню, — вздохнул Коврижкин. — Он уже умер, а нам только предстоит это сделать.
— Ррразговорчики! — прикрикнул Михалыч. — Одеть бронепрыги. — Фельдфебель цвиркнул под ноги длинной струей липкой слюны. — Вы что о себе возомнили, недоумки?! Старослужащих тоже касается. Не вздумайте, — он погрозил кулаком в сторону сбившихся перепугано в кучку военнослужащих, у которых ременные бляхи обвисали чуточку сильнее, чем у остальных, — не вздумайте посылать бронепрыги порожняком. Сам проверю, чтобы в каждой из этих великолепных машин сидело по идиоту. Если что не так…
И Михалыч снова принялся гонять кулаком воздух.
Его здоровенный и тяжелый, словно налитый свинцом, кулак описывал крутые дуги в воздухе, выполняя роль немого предупреждения всем, кто еще только собирался не выполнить его приказы.
— Да ладно тебе, командир. Мы, что, не понимаем? — буркнул Крысиные Глазки, которого Коврижкин вначале, да и сейчас тоже, принял за альверянского шпиона.
И боец Крысиные Глазки с явной неохотой потащился к дверям ангара, за которыми стояли в ряд сотни бронепрыгов — Боевых Гвардейских Бронированных, Индивидуального Применения, Машин (БГБИПМ).
За долговязым потянулись остальные «дедушки». Или, как их еще называли уважительно и почтительно комдивы и комполка — «старички».
Дедовщина в элитных подразделениях Гелиосской Звездной Гвардии вообще-то была явлением малоизученным и новоприобретенным, тайно внедренным, скорее всего инопланетным разумом для первичной деградации и последующего развала Земной непобедимой во всех других случаях армии.
В штабе действующих войск знали, что старослужащие, то есть те, кому оставалось до конца службы с гулькин нос, выпендривались так, что даже у многочисленных генералиссимусов Гелиосской Гвардии вставали на старчески плешивых головах волосы дыбом, когда им приносили свои рапорты и отчеты, измученные донельзя деятельностью «старичков», бывалые и битые фельдфебели и унтер-офицеры.
В подобных рапортах указывалось, что «старички» отбирают у молодежи сигареты, оружейное масло, лягушачью и кабачковую икру. А так же — коллекционные сигары и дорогой коньяк. После отбоя заставляют молодых кричать сколько «дедам» до дембеля осталось. Молодые драят старослужащим скафандры, смазывают бластеры и вообще угождают повсеместно, как могут, а за это неблагодарные «деды» их называют унизительно «салабонами», «салапетами» и «воинами аннигиляционного вещества не нюхавшими».
Кошмар какой-то, да и только. Но это только начало.
В учебном бою, совсем обнаглевшие старослужащие наловчились, придавив педаль газа бронепрыгов кирпичом, посылать боевые машины порожняком на вражеские позиции. И пока условный враг обстреливал мчащиеся к нему пустые машины из стоствольных пулеметов, старички, травя анекдоты, во весь рост подбирались сбоку к траншеям неприятеля и забрасывали их звуковыми усиленными гранатами. От взрыва гранат бойцы «вражеской» армии на какое-то время глохли и их целыми дивизиями брали в плен.
Нарушение устава и всех воинских приказов было явным. Потому что по уставу бойцы земной гвардии обязаны наступать на врага только строго фронтально. А по приказу — героически погибать в бою.
Нарушая сразу и устав и приказ, гвардейцы-старички попадали в «штрафбат». Но штрафбат был условным, поэтому свежепровинившихся мягко журили, объявляли им общественное порицание и возвращали в действующие части. Потом все повторялось.
В общем, любой старослужащий задолго до того, как вчистую демобилизоваться из частей звездной гвардии, накапливал в послужном списке несколько «судимостей» по серьезным статьям вперемежку с благодарностями и орденами. И, если его не калечило всерьез в учебном, не всамделишнем бою и не разрывало на части своим же шальным снарядом в последний день перед дембелем, такой военнослужащий уезжал домой бывалым служакой и прожженым военным аферистом, способным за себя постоять, а также умевшим запугать любого молодого фельдфебеля одним только взглядом.
Коврижкин служил в гвардии недавно. Но он твердо решил дослужиться до почетного звания фельдфебеля, сколько бы времени для этого не понадобилось, хоть сто лет. И он сам бы, лично попросил господа бога даровать ему еще один десяток лет жизни, если за отведенный судьбой срок не удастся получить лычки фельдфебеля.
Для Коврижкина все фельдфебели принадлежали к касте небожителей и отчасти напоминали ему богов Олимпа. Михалыч, например, ассоциировался в понимании Коврижкина с богом-Громовежцем, потому что обладал громким голосом и умел материться лучше, чем даже конюх Матвеич из деревни Перепелкина Косозвездово.
Во всяком случае, конюх Матвеич не знал и десятой доли того, что знал Михалыч. Чувствовалось, Михалыч повидал жизнь. Эрудиция его была настолько отточена, что фельдфебель мог, играючись, вставить в свои матерные многосложные сочленения и любой вид оружия, от снарядов до дустовых бомб и парочку галактик и даже знал космические диалекты начиная от внешней границы Гелиосской, то есть, Солнечной, системы до самого центра Крабовидной туманности.
Матвеич иногда вставлял в свои одно- (и более) этажные маты конскую сбрую, имена жеребцов и кобыл, но никогда не мог пользоваться, культивируемыми в матах Михалыча, Черными дырами и гравитационными бурями и штормами.
Михалыч все это умел и от того слава о нем ходила нешуточная. В кабаках ему даже наливали бесплатно, чтобы только послушать, когда его развезет, то, что солдаты его полка слышали от него каждый день и каждый час.
Но эта тема — тема отдельного разговора.
А в тот день земных гвардейцев затолкали в бронепрыги и высадили с парашютами на Драгомею.
Бронепрыг штучка такая, что весит не меньше тонны. Поэтому у всех было по четыре пушечных парашюта, а у Коврижкина почему-то — сразу три.
Коврижкин готов был поклясться, что только чудом не разбился. Чего нельзя было сказать о его бронепрыге. Раздавленный гравитацией вдрызг, он лежал жалкой грудой металла и вяло дымился, то и дело, сыпля искрами вылетающими из испускающей дух его электрической души.
Коврижкина спасли катапульта и индивидуальный парашют. Не будь их, лежать бы ему сейчас в земле Бараклиды.
Лишь только его ноги коснулись земли и он высвободился из строп, он сразу же передернул затвор своего индивидуального пулестрела, чтобы дать достойный отпор подлым чешуйчатникам. Но на него никто не нападал. Все внимание фомальдегаусцы сосредоточили на планирующих бронепрыгах, сквозь стекла которых на Коврижкина смотрели бледные лица его товарищей. Его однополчане уже и не надеялись добраться до поверхности планеты живыми и невредимыми, до того густо поливали их свинцом фомальдегаусцы.
На глазах Коврижкина вспыхнул свечой один бронепрыг, за ним второй… До ушей донесся чей-то душераздирающий вопль. Врагу не пожелаешь такой посадки.
В общем, приземлилась из ихней батареи только половина. Остальную половину разнесли в щепки, а вернее, на винтики и болтики еще в воздухе.
А, оставшихся, принялись добивать на земле. Отряд альверян был более многочислен. Они действовали слаженно и дерзко, в отличие от гелиосцев, большую часть которых составляли необстрелянные новички, набранные к тому же из отсталых миров, где еще не знали ни стирального порошка, ни компиляторных трансгуляторов.
Чтобы не попасть под ноги своих же бронепрыгов, Коврижкин взобрался на некий, довольно приличных размеров, валун, наполовину вросший в землю, и, устроившись поудобнее за его гребнем, принялся наблюдать за тем, как разворачивались события.
Неподалеку желтым пламенем горели два бронепрыга. Клубы густого, удушающего дыма относило ветром далеко в сторону и этот дым стлался над землей плотной завесой, предоставляя возможность укрыться за ним еще одному бронепрыгу под номером 0066.
Коврижкин сразу узнал машину. Ведь, еще в ангаре он видел, как в нее забирался Крысиные Глазки.
Бронепрыг почему-то замешкался. То ли он зацепился за колючую проволоку, которой были обнесены позиции альверян, то ли Крысиные Глазки был слишком уверен в себе, но снаряд, выпущенный пушкой сорок пятого калибра, угодил прямехонько в бак с горючим и разорвался, оставив после себя лишь днище да куриные лапки танка.
Зато рядом с Коврижкиным шлепнулись те самые крысиные глазки, которые он вначале принял за шпионские и которыми так отличался, упомянутый, старослужащий.
Но теперь Коврижкин уже точно знал: Крысиные Глазки не был шпионом. Иначе, зачем бы ему погибать за гелиосцев? А, именно, это он и сделал сейчас прямо на глазах у Коврижкина и неподалеку от него.
Глазки лежали совсем близко и злобно пялились на гвардейца, но взгляд этих карих зрачков уже не имел былой деморализующей силы.
— Гелиосцы! Впере-е-ед! — проревели динамики голосом Михалыча над местом сражения и захлебнулись.
Не иначе в фельдфебеля угодил заряд шрапнели.
Внемля призыву, Коврижкин хотел было ринуться в направлении, указанном Михалычем и лазером штыка прочистить себе дорогу к победе и, возможно, славе, но вовремя сообразил, что слава, какой бы сладкой она ни казалась, никогда не заменит жизнь, если он ее потеряет по пути к сумасшедшей общегалактической известности.
Да и что он мог сделать в этой кровавой мясорубке, где снаряды просто перемалывали землю и воздух, а бронепрыги шли так густо, что их бока, соприкасаясь, высекали искры и наполняли воздух оглушающим скрежетом и стуком.
Но потеха началась, когда альверяне выпустили свои бронепрыги.
Вернее, это были бронескоки. И отличались они от бронепрыгов гелиосцев тем, что были вдвое меньше. Зато прыгали они вдвое дальше.
На малой дистанции и бронепрыги и бронескоки стали орудовать коротколучевыми лазерами. Воздух наполнился запахом горелого металла, а пылающие обломки танков вскоре заполонили поле битвы.
Чтобы не слышать душераздирающего скрежета, Коврижкин зажал уши руками и, присев на корточки, сунул голову между колен. Вот в этот самый момент, когда он согнулся в три погибели, Коврижкина похлопали по плечу.
С диким криком гвардеец метнулся в сторону и пребывал в паническом расположении духа целую секунду, пока не увидел прямо перед собой невысокого человечка с большой лысиной и печальным выражением глаз.
Человечек открывал рот, как рыба выброшенная на песок, но ни один звук не вылетал из его рта, как ни старался Коврижкин что-либо расслышать. Было очень забавно. Но, в конце концов, Коврижкину надоело потешаться над беднягой и он подумал, что теперь понятно, почему у незнакомца такой печальный взгляд. Скорее всего, лысый был совершенно нем и как бы ни старался он, ему не сказать ни слова, пока бедолагу не вылечат от этой нехорошей болезни.
Сделав такое открытие, Коврижкин взгрустнул. Вот, ведь, угораздило его повстречать немого в то время, как в галактике полно болтунов изъясняющихся на разных языках и диалектах.
Но тут лысый быстренько шагнул к нему и, вцепившись своими пухлыми ручонками в обутые в краги ручищи Коврижкина, оторвал их от его ушей. И Коврижкин сразу услышал, что говорит человечек.
