Глава 50
Крымская война

Мы уже сталкивались с тем, насколько конфликтны могли оказаться проблемы, связанные с правом надзора за христианскими святынями в принадлежавшей туркам Палестине – Святой земле. После того как в 1808 г. в иерусалимском храме Гроба Господня произошел большой пожар, Россия почти полностью оплатила его ремонт, хотя руководство храма обращалось за помощью ко многим сильным мира сего, но те энтузиазма не проявили. Теперь появилась необходимость укрепить купол храма, к тому же еще была украдена Вифлеемская звезда в храме Рождества Христова, и надо было отлить новую. Николай I посчитал, что Россия вправе взять эти заботы на себя и выполнить работы по своему усмотрению. Но право преимущественного надзора весьма волновало и недавно пришедшего к власти во Франции императора Наполеона III, как и наш государь, не чуждого романтических наклонностей. При его поддержке католическая церковь стала усиленно добиваться от султана передачи палестинских святынь в ее ведение. Представление об этом сделал и французский посланник. Стамбул стал склоняться ответить согласием, что привело в немалое негодование Николая Павловича.

В российской политике со времен Петра Великого проявлялась определенная склонность к идеализму. Этим она часто настораживала и раздражала европейских политиков и дипломатов, видевших в этом то инфантильное упрямство («и дались им эти турецкие христиане»), то опасную непредсказуемость, агрессивность, стремление к завоеваниям ради завоеваний.

Николая I со своей стороны возмущала еще и неблагодарность Турции – не так давно Россия оказала ей существенную поддержку в ее конфликте с Египтом, когда восставший против своего сюзерена султана Махмуда II египетский паша Мухаммед Али двинул свой мощный флот на Стамбул. Россия была в числе держав, принудивших египетского правителя отказаться от своих агрессивных намерений и признать главенство Стамбула (где к тому времени взошел на престол султан Абдул-Меджид I). В Петербурге заговорили о возможности войны с Турцией.

Разумеется, здесь присутствовали и более прагматичные мотивы. Произошло обострение «восточного вопроса», проблемы ожидаемого распада Османской империи и дележа подвластных ей территорий. Турцию называли «больным человеком», жить которому осталось совсем недолго – и политические страсти кипели заранее.

В 1844 г. Николай I посетил Англию, вел на эту тему длительные беседы с королевой Викторией, герцогом Веллингтоном – влиятельным политическим деятелем, победителем Наполеона при Ватерлоо, с министрами. Но англичане не стали всерьез обсуждать эту тему с российским монархом – они уже выбрали для себя политику сближения с Францией. Несмотря на многовековую вражду – так было выгоднее. Что Османская империя «больной человек», это было понятно всей Европе. Но чтобы за ее счет усиливалась Россия – этого вряд ли кому хотелось. В 1853 г. на балу в Петербурге Николай вновь поднял «восточный вопрос» в беседе с английским посланником Гамильтоном Сеймуром. Он уверял дипломата, что Россия не собирается захватывать ни проливы, ни Константинополь, ни дунайские княжества. Но она хочет, чтобы Сербия и Болгария стали независимыми государствами под ее протекторатом. Англия же пусть заберет столь необходимые ей Крит – владение которым обеспечивало контроль над Восточным Средиземноморьем, и Египет – тогда вплотную встал вопрос о строительстве Суэцкого канала. Последствиями этой беседы стало то, что отправленный в Стамбул новый британский посол сразу же пересказал там ее содержание, а англо-французские отношения укрепились – предложения царя были расценены как усиление российской экспансии.

Тем не менее в назревавшем конфликте с Турцией Николай рассчитывал на дружественный нейтралитет Англии. От Австрийской империи он ожидал по меньшей мере того же: во время Венгерского восстания 1848–1849 гг. российская армия буквально спасла ее. Так что в Стамбул был отправлен чрезвычайный посол князь А. С. Меншиков с требованиями: восстановить права православной церкви в Святой земле и признать российское покровительство надо всеми православными подданными Османской империи. На прием к султану Меншиков явился не в парадном дипломатическом мундире с непременной украшенной цветными перьями треуголкой, а в обыкновенном пальто, вдобавок не отдал положенный по этикету поклон. При повторном визите специально ради него дверную перекладину опустили пониже, но он повернулся спиной и вошел, извернувшись в коленном присяде.

Султан Абдул-Меджид вел себя, однако, сдержанно. Это был человек, увлеченный западной культурой. Он провел преобразования в области юстиции, взяв за образец Кодекс Наполеона, отказался от древнего османского права на жизнь и имущество своих поданных, при нем была проложена первая в Турции железная дорога и появился телеграф. На требование российского посла о преимуществах для православной церкви в Палестине султан ответил согласием, но в российском покровительстве над православными Османской империи отказал.

Чтобы оказать на Стамбул давление, Россия начала ввод войск в подвассальные ему дунайские княжества. Но последовавшая международная реакция была совсем не такой, какой ожидали в Петербурге. Австрия подтянула войска к юго-западной российской границе и границам княжеств, в Англии и Франции развернулась широкая кампания в печати в поддержку Турции, Россия же и лично император Николай выставлялись как патологические агрессоры. Новые английский и французский послы в Стамбуле заверили султана в полной поддержке своих стран, в подтверждение чего их флоты подошли к Дарданеллам, а потом проследовали в Мраморное море.

Абдул-Меджид потребовал немедленного вывода российских войск из Валахии и Молдовы. Ответа не последовало, и 16 октября 1853 г. османские армии открыли военные действия на Дунае и в Закавказье. В войне, раз уж она началась, у Турции были свои большие интересы: вернуть себе Крым и на равных правах вступить в сообщество европейских держав. На последнее вполне можно было надеяться, поскольку Англия и Франция, хоть и не вступили пока в войну, всецело были на турецкой стороне, как и общественное мнение европейских стран.

30 ноября 1853 г. российская черноморская эскадра под командованием выдающегося флотоводца адмирала Павла Степановича Нахимова (1802–1855) атаковала в Синопской бухте у северо-восточного побережья Анатолии турецкий флот. Нападение, совершенное ранним дождливым утром, привело к разгрому турок, несмотря на их большое превосходство в силах. Под мощным огнем береговых батарей русские прорвались в бухту и потопили пятнадцать только больших кораблей, не потеряв ни одного. Российские моряки потеряли убитыми и ранеными 270 человек, турки – свыше 3 тысяч и еще 200 пленных, среди которых – совсем молодой командующий их флотом (21 год) адмирал Осман-паша (в будущем – османский военно-морской министр). Это было последнее в военной истории сражение больших парусных флотов.

Командование сухопутными русскими войсками на Нижнем Дунае было поручено князю М. Д. Горчакову. Война здесь велась без особой активности, заметных успехов не добилась ни одна из сторон, хотя турки имели значительное численное преимущество.

В Закавказье, на юго-западном черноморском побережье и восточнее его, русские войска действовали довольно успешно, был одержан ряд побед, добытых, правда, немалой кровью. С середины 1854 г. и до самого конца войны борьба здесь шла за мощную, стратегически важную турецкую крепость Карс (сейчас – на северо-востоке Турции) – в 1855 г. она была взята в блокаду.

У берегов на этом театре свершались знаменательные события: 4 ноября 1853 г. произошел первый в истории морской бой пароходов, русский пароходофрегат «Владимир» захватил в плен турецкий пароход «Перваз-Бахри»; а несколько дней спустя русский парусный фрегат «Флора» в бою у мыса Пицунда одержал победу над тремя турецкими пароходами.

В январе 1854 г. Англия и Франция в ультимативной форме потребовали от России вывода ее войск из дунайских княжеств. Не желая в одиночку противостоять целой коалиции, российское правительство сочло за благо выполнить требование. И тогда в Валахию и Молдову сразу вступили австрийские войска. Не зная, как Вена поведет себя дальше, Россия вынуждена была держать на этой своей границе большие силы.

На Западе, особенно в Англии и Франции, антироссийская пропагандистская кампания нарастала. Широкую известность получил большой цикл карикатур на темы русской истории от самого ее начала гениального Гюстава Доре: Россия представала в нем страной безнадежно варварской, страной рабов, кнута, виселицы и плахи, а ее правители – кровожадными монстрами и (или) развратниками.

За Турцию требовали вступиться парламенты. Политики, публицисты делали заявления типа: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов внутрь лесов и степей»; «Надо вырвать клыки у медведя… пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе». Примерно то же самое говорили банкиры и предоставляли Стамбулу крупные займы – усиление России на Востоке в их расчеты не входило.

В конце марта 1854 г. с интервалом в два дня войну России объявили британская королева Виктория и французский император Наполеон III. Впоследствии к ним присоединилось Сардинское королевство. Великий поэт Федор Тютчев сказал, что «это война кретинов с негодяями». Негодяи – это, думается, во всяком случае не о нас.

К такому противостоянию Россия оказалась не готова. Ее народ привык гордиться своей армией, но армия эта выходила на передовой уровень или в процессе затяжных войн, или после хорошей встряски. «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Но войны с Турцией и восставшей Польшей, произошедшие более двух десятков лет назад, не показались таким громом. После первого сражения с русскими в Крыму французский командующий заметил своему английскому коллеге: «Да они же отстали в тактике на пятьдесят лет!»

Действительно, военная учеба проходила преимущественно с прицелом на смотры и парады. Подготовленная в манеже конница демонстрировала чудеса выездки, но в чистом поле могла действовать только по старинке, да и этому училась не часто. Стрельбы проводились реже, чем следовало бы. Ружья зачастую намеренно развинчивались: от этого на смотрах раздавался особенно эффектный лязг при выполнении команды «К ноге!». Ни пехота, ни кавалерия, ни артиллерия не осваивали новые приемы взаимодействия, не учились действовать по обстановке, оперативно перестраиваться, как того требовали еще Румянцев и Суворов. Грубый солдафон Аракчеев, как потом оказалось, поддерживал вверенную ему артиллерию на достаточно хорошем техническом уровне, но его времена давно прошли. И ружья, и орудия были устарелых образцов, гладкоствольные, а потому обеспечивали дальность и точность стрельбы гораздо худшие, чем были в передовых армиях. Винтовок было очень мало, да и то это были в основном заряжающиеся с дула штуцеры, скорострельность которых была невелика. Во флоте – пароходов было в лучшем случае треть от общего числа боевых кораблей, хотя адмирал Корнилов еще в 1846 г. был откомандирован в Англию наблюдать за постройкой пароходов для Черноморского флота. В английском флоте парусников уже почти не было, во французском донашивались последние. Турки и то успели обзавестись немалым числом паровых судов – им теперь в Европе шли навстречу.

Отношения в армии отражали российскую действительность: преобладали патриархальность и сословная рознь. Чинопочитание во вред требовательности, придирки по мелочам, снисходительность, закрывание глаз – когда не надо, кумовство, право на «выказывание ндрава» вплоть до самодурства. Пьянство – это как повелось. Офицерский корпус оставлял желать лучшего: кадетские корпуса обеспечивали только треть его состава, едва хватало на гвардию и другие привилегированные части. Большинство остальных поступало с гражданской службы, сдав несложный экзамен: например, когда молодой человек вдруг задумывался о правильности жизненного выбора, заметив восхищенный девичий взгляд, устремленный на красивый мундир.

Отношения между офицерами и нижними чинами в николаевское время русская демократическая литература изрядно демонизировала. Откровенная жестокость редко находила себе место, это признавал даже Салтыков-Щедрин. Считалось за правило: если наказывать, то только за дело, «по-отечески». Хотя и «по-отечески», случалось, забивали до смерти – но в таких случаях неизбежно было строгое расследование. В ходу были зуботычины, срывание злости – но они были обычным делом во всех слоях общества, тем более в низших, откуда и приходил рядовой состав русской армии.

Офицер должен был быть «отцом-командиром», но это было на манер заботливого барина-отца. Снисходительная доброта редко допускала доверительный разговор по душам – слишком велика была сословная дистанция; отсюда излишняя строгость в строю, требование беспрекословного повиновения – что не способствовало развитию инициативы. «Человеческий материал» по рекрутскому набору поступал далеко не самый лучший: рекрутов поставляла сельская община или барин, а они неохотно расставались с хорошими работниками. В деревнях сызмальства подкармливали сирот, «чтобы в зачет в солдатчину отдать», а барин старался избавиться от проштрафившихся или никчемных.

Где патриархальность, кумовство – там неизбежны злоупотребления, а то и откровенное воровство. Отсюда нередко недостаточное питание, гнилая амуниция. Командование полком зачастую считалось таким же благопристойным источником доходов, как владение поместьем.

Но русский народ только тем и выжил, что всегда умел схватывать на лету, учиться в бою. Хоть и платил за это немалой кровью. А вообще-то, если все вышеперечисленное имело место быть, это вовсе не значит, что так было везде и всегда.

Вступив с Россией в войну, которую потом назвали Восточной, или Крымской, или Севастопольской, первый удар союзники нанесли не по Севастополю и даже не по Крыму, а по Одессе. Удар это был не только подлый, но и кощунственный. Город был обстрелян с моря в Страстную пятницу. Как раз во время выноса Плащаницы граната взорвалась возле городского собора, и епископ Иннокентий устремил взор в направлении вражеских кораблей и предал нападавших проклятью. Никто из православных не дрогнул духом, все продолжали соучаствовать церковной службе.

Вскоре множество судов появилось у крымских берегов, в районе Евпатории, и там началась высадка десанта. Союзники не встретили никакого противодействия: командовавший русскими войсками в Крыму А. С. Меншиков (знакомый нам по своему визиту к султану) оставил тамошние берега незащищенными, а осведомителей у врага, надо думать, хватало.

Нападения были совершены в разных частях Российской империи. В Балтийском море были захвачены Аландские острова, их гарнизон оказал упорное сопротивление, но силы были слишком неравны. Пришлось сдаться. Высокий английский чин признался захваченному русскому офицеру: повремени вы на день, мы бы пленных не брали. В составе русского отряда отважно сражались финские стрелки: некоторые из них погибли в бою, некоторые в английском плену. По окончании войны повелением императора Александра II на островах был сооружен памятник им.

Атакованы были Соловецкий монастырь в Белом море, городок Кола на Мурманском побережье (при этом был сожжен прекрасный деревянный Воскресенский собор XVII в.). После ожесточенного артиллерийского обстрела высаженный с английских кораблей многочисленный десант попытался взять Петропавловск-на-Камчатке, но был сброшен в море, понеся большие потери. Создавалось впечатление, что вся империя под ударом, и это мешало сосредоточить силы на главном направлении – в Крыму.

Собственно, военные действия проходили на довольно небольшой части Крымского полуострова, на юго-западе его, на землях древнего Херсонеса. В Евпатории с 360 судов высадилась 32-тысячная армия с большим количеством артиллерии, в том числе осадных орудий. Высадку прикрывал 31 многопушечный боевой корабль – это было значительно больше, чем во всем Черноморском флоте, и это были пароходы, а не парусники.

Новые волны вторжения не заставили себя ждать. Главной военно-морской базой и базой снабжения, куда доставлялось сначала большинство необходимого для вражеского войска, была турецкая тогда Варна. Хулители России, как современной, так и исторической, насмехаются: как можно было проиграть войну, если вы на своей земле, а врагу до нее плыть, и плыть, и плыть? На это есть что ответить. К тому времени Крым сравнительно недавно стал русской землей (Тмутараканское княжество – иная статья), а отделяющее его от центральных губерний пространство еще позже стало не Диким полем, а в какой-то степени обжитой Новороссией, которую, однако, было еще обустраивать и обустраивать. Да, не было железной дороги – тогда их вообще было еще мало. Но когда началась война, ее стали в спешном порядке прокладывать. Пока да, русская армия снабжалась по плохим дорогам, преимущественно на волах. Союзникам же в Варну все доставлялось на пароходах, их у них было много. И у англичан, и у французов был богатый опыт доставки грузов, в том числе большемерных, в их огромные, разбросанные по всему земному шару колониальные империи. Вскоре союзниками была захвачена Балаклава, многие грузы шли напрямую в ее удобную гавань. Оттуда даже провели железную дорогу до осадных позиций под Севастополем. Обосновавшиеся в Черном море флоты союзников обеспечивали полную безопасность перевозок от нападений. Так что все вместе – получается куда быстрее и удобнее, чем на волах от Киева.

Двинувшись от Евпатории на Севастополь, союзные войска были встречены русской армией на речке Альме, что впадает в море севернее города. У ее устья 8 сентября 1854 г. и разыгралось первое большое сражение на полуострове. Союзники имели почти двойной численный перевес (61 тысяча против 36 тысяч) – о чем русские не знали, и большое преимущество в вооружении – что предстояло оценить. И русская армия, и население Севастополя были уверены в победе. Обыватели в колясках, с прислугой, прихватив корзиночки с провизией, отправились вслед за армией: удобно расположившись на окрестных холмах, они приготовились созерцать живописное победное зрелище.

Английской армией командовал фельдмаршал барон Раглан (под Ватерлоо он потерял правую руку и носил одежду особого покроя, называемого у нас регланом), французской – маршал Сент-Арно. Турки стояли во втором эшелоне, значительная их часть была оставлена в Евпатории, составив гарнизон города. Русскую армию возглавлял генерал-адъютант и адмирал князь Александр Сергеевич Меншиков – праправнук знаменитого петровского Данилыча. Свою деятельность он начинал в Коллегии иностранных дел, потом поступил на армейскую службу, во время русско-турецкой войны 1809–1811 гг. был адъютантом при командующем Молдавской армией Н. М. Каменском, участвовал в Отечественной войне и Заграничном походе, не раз бывал в сражениях. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. при взятии Варны шел во главе штурмующих колонн, был ранен ядром. Тогда же получил первый опыт командования воинскими соединениями. По собственной инициативе изучал морское дело и до начала 1855 г. занимал пост Морского министра, долгое время совмещая его с должностью генерал-губернатора Финляндии. Как мы видели, выполнял посольскую миссию в Стамбуле. Это был образованнейший и остроумный человек – но полководческими дарованиями не блистал, да и соответствующий опыт имел небольшой. Но вскоре после Альминского сражения Меншиков был назначен главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму. В Петербурге сочли, что сражение он провел вполне достойно, как вполне достойно выглядела и русская армия: она хоть и оставила в итоге поле боя во избежание флангового охвата, но отступила, соблюдая полный порядок.

Перед началом битвы в чьих-то устах прозвучала фраза: «шапками закидаем». Она родилась не здесь, но по окончании именно этого сражения приобрела современный иронический смысл. По ходу боя стало ясно, что противник умел и отважен. Его винтовки разят, прошивая сразу несколько человек в плотном русском строю, с такого расстояния, на каком вести прицельный огонь из наших ружей вообще невозможно. Вражеские командиры превосходили наших в организации боя. Русский полк, отошедший к побережью, понес большие потери от неожиданного огня с немедленно подошедших к берегу английских и французских кораблей. Потери составили примерно 5600 человек в русской армии и 3500 человек в армии неприятеля. Но русские сражались доблестно, союзники очень гордились этой победой над ними (до сих пор имя Альмы носят площадь и мост в Париже). Что касается цифр потерь в битвах этой войны, необходимо учитывать, что французские и в еще большей степени английские полководцы были теснейшим образом связаны с парламентскими политическими партиями своих стран и сами зачастую были политиками немалой величины. Военные успехи и заплаченная за эти успехи цена в человеческих жизнях были ставками в политической игре. Возможно, это как-то связано с тем, что если в других армиях соотношение убитых и раненных в сражениях составляло обычно примерно один к трем, то в английской оно часто было на уровне одного к семи.

После выигранного сражения англичане и французы не рискнули двинуться прямо на Севастополь, ожидая на подступах к нему еще более ожесточенной схватки. И, возможно, совершили ошибку. Меншиков отвел свою армию к Бахчисараю, рассудив, что в Севастополе она окажется в осаде, без связи с остальной Россией, а так сможет оказывать поддержку севастопольскому гарнизону извне и в крайнем случае не допустит полной его блокады. Но в самом Севастополе на тот момент находилось очень мало русских войск, их ряды только-только стали пополняться экипажами стоящих на рейде кораблей. Кроме того, база русского флота была неплохо защищена береговыми батареями от нападения с моря, но со стороны суши оборона почти отсутствовала.

Союзники совершили обходной маневр, решив сначала закрепиться в Балаклаве и, уже опираясь на нее, повести наступление на Севастополь.

Защитники города сполна использовали предоставленное им время. Моряки сошли на берег – недаром оборону возглавляли флотские начальники – адмиралы. Их было трое. Первым принял командование Владимир Алексеевич Корнилов (1806–1854): аристократичный, суховатый, требовательный и в то же время предельно порядочный, отдавший приказ – если он распорядится оставить город, первый встречный подчиненный обязан убить его. Павел Степанович Нахимов (1802–1855) – синопский герой, чудаковатый, душевный, любимец матросов и солдат. Владимир Иванович Истомин (1809–1855) – организовавший и возглавивший оборону на самом опасном ее участке с Малаховым курганом в центре. Все они встретили смерть на боевых позициях, все легли в склепе высящегося над Севастополем Владимирского собора – рядом с одним из создателей Черноморского флота адмиралом Михаилом Петровичем Лазаревым (1788–1851), первооткрывателем Антарктиды. С тех пор Владимирский собор называют также «Усыпальницей адмиралов».

Морякам невыносимо тяжело было смотреть, как затапливаются их корабли у входа в Севастопольскую бухту. Приказ об этом отдал главнокомандующий князь Меншиков. Корнилов сначала был решительно против, он порывался выйти навстречу вражескому флоту и лучше с честью погибнуть, чем совершить такое страшное дело, ведь корабли для моряков – это существа не просто одушевленные, а более высокого, чем люди, порядка. Но потом согласился с горькой необходимостью – без их затопления город было не отстоять. Иначе напичканные пушками вражеские пароходы, зайдя в бухту, окажутся в тылу обороны и нанесут по ней смертельный удар. Что же до обреченных на гибель прекрасных парусников – в той войне нового типа, которая выходила на просторы морей и океанов, их уделом стало бы превратиться в мишени для могучих, приземистых, немилосердно чадящих дымом уродов.

Возведением на практически голом месте севастопольской оборонительной твердыни руководил Эдуард Иванович Тотлебен (1818–1884). Потомок выходцев из Тюрингии, он не смог закончить полный курс в Николаевском инженерном училище в Санкт-Петербурге из-за болезни сердца. Тем не менее отличился в Кавказской войне, устраивая полевые укрепления русских войск и ведя минную войну против превращенных в крепости горных аулов. На строительстве севастопольских укреплений буквально днем и ночью трудились десятки тысяч людей, солдаты, матросы, офицеры и все оставшееся в городе население. Были возведены мощные, подобные крепостным цитаделям бастионы, редуты со множеством пушек, в том числе снятых с затопленных кораблей, способные вести оборону на все стороны. Их соединяла непрерывная линия более мелких укреплений, траншей, ходов сообщения. Была произведена подготовка к минной войне, которая под Севастополем приняла невиданный прежде размах.

Союзники подступили к городу 25 сентября 1854 г. – этот день, в который было введено осадное положение, считается началом героической 349-дневной обороны.

Англичане и французы тоже повели осадные работы огромного масштаба. Строились и укреплялись батареи тяжелых орудий, оборудовались укрытия от обстрелов, линии траншей постоянно приближались к русским позициям. Сразу стали прокладываться минные галереи под бастионы и редуты защитников, под Четвертый бастион и Малахов курган. Русские саперы, во главе которых стоял прозванный «обер-кротом» штабс-капитан А. В. Мельников, не вылезали из-под земли, ведя свои минные ходы под позиции противника и противодействуя его подземным атакам. В каменистой почве ими было прорыто около семи километров тоннелей. Но союзники могли позволить себе использовать гораздо большее количество пороха для устройства взрывов, поэтому главной задачей наших горных инженеров было перехватить их ходы или погасить мощность взрывов. Были случаи, когда «шахтеры» встречались под землей и вступали в рукопашные схватки.

Линия противостояния протянулась на десятки километров. Это был качественный сдвиг в способах ведения войны – в сторону войны позиционной. Подобное повторится в 1877 г. под Плевной, в 1904–1905 гг. – под Порт-Артуром и отчасти под Мукденом и найдет высшее свое выражение на Западном фронте Первой мировой войны.

Русские устраивали по ночам вылазки, в которых иногда участвовали тысячи защитников: во время них они врывались во вражеские траншеи, где бились штыками и прикладом, разрушали укрепления и выводили из строя орудия, но и сами несли немалые потери – англичане и французы были достойными противниками в штыковых боях. Проводились менее масштабные акции: по несколько солдат-пластунов закреплялись ночью в складках местности или в оставленных укреплениях, а в светлое время производили оттуда разведку и вели прицельный огонь (тоже нечто новое, это было началом снайперского движения. В него было вовлечено и немало искателей приключений по другую линию фронта: любители опасной охоты присоединялись к армиям союзников в качестве волонтеров, оснастившись специально к случаю изготовленными усовершенствованными винтовками).

Армии зарывались в землю, старательно окапывались даже одиночные бойцы. Спасаясь от прицельного винтовочного огня, русские матросы и солдаты приспособились прикрывать амбразуры завесами из просмоленных корабельных канатов (по аналогии с этим изобретением впоследствии стали делать защитные щитки для артиллерийских орудий и пулеметов).

Вели поиск разведчики, высматривая, нанося точечные удары и захватывая «языков». Всероссийскую и даже мировую славу снискал уроженец Украины матрос Петр Кошка. Он принял участие в восемнадцати групповых вылазках и во множестве индивидуальных рейдов. Однажды, вооруженный одним только ножом, пригнал на русские позиции троих пленных французов. Когда враги в целях насмешки и устрашения зарыли по пояс в землю тело убитого русского солдата, он не смог этого вынести: под сильнейшим огнем добрался до него, отрыл и принес к своим, при этом в тело погибшего попало еще пять пуль, а Кошка остался невредим. Как-то он оставил врагов без сытного ужина: прокравшись в их стан, прямо из котла утащил говяжью ногу (Петр Кошка скончался в 1882 г.: спас из полыньи двух провалившихся под лед девочек, но при этом сильно простудился и не перенес болезни).

Ежедневные перестрелки периодически сменялись массированными, до десяти дней длящимися «общими бомбардировками», которые устраивали союзники: они обладали превосходством в количестве пушек, которое еще возрастало за счет артиллерии их пароходов. Главное же, они могли позволить себе расходовать намного больше артиллерийских зарядов – русские вынуждены были порою обеспечивать свои пушки порохом из ружейных патронов. Важнейшим их преимуществом было и то, что они могли располагать свои пехотные части на значительном удалении от линии огня, в ближнем тылу. Русские же и так были скучены на ограниченном, насквозь простреливаемом пространстве, а к тому еще вынуждены были постоянно держать близ передовой значительные силы.

Кошмар этих затяжных бомбометаний с большой силой описал участник обороны, добровольно переведшийся из Дунайской армии в Севастополь артиллерийский подпоручик граф Лев Николаевич Толстой в своих «Севастопольских рассказах». Он описывает, как группа русских офицеров, каждый со своей повседневностью, со своими воспоминаниями и планами на будущее, шутя и слегка пикируясь, как на обычную службу идет на Четвертый бастион – и ни один не возвращается. Видим, как ампутируют ногу у солдата, а он потом без всякого пафоса делится впечатлениями: вроде бы и не больно, так, пощипывало, когда кожу на культе натягивали.

В своих записках Толстой отметил: «Я провел много дней в крепости и до последнего дня блудил, как в лесу, между этими лабиринтами батарей… Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства… Только наше войско может стоять и побеждать при таких условиях. Надо видеть пленных французов и англичан (особенно последних): это молодец к молодцу… Казаки говорят, что даже рубить жалко, и рядом с ними надо видеть нашего какого-нибудь егеря: маленький, вшивый, сморщенный какой-то».

Во время бомбардировок русских гибло в разы больше. Союзники во время штурмов устраняли разницу. Они тоже демонстрировали высокое мужество. Но когда, по ходу одного из боев, французы около часа провели под таким огнем, под каким наши пребывали без смены неделями, – при возвращении с позиции, когда они завидели своего командующего, раздался громкий ропот, дело шло к открытому бунту, и только угроза: «Вы что, хотите, чтобы я начал все с начала?!», вернула солдат к повиновению.

А еще русские были лишены даже приличной воды. Союзники разрушили водовод, идущий в город с ближних возвышенностей (вспомним, как взял Херсонес князь Владимир), и воду приходилось пить лишь колодезную: солоновато-горькую и мутную.

Во время одной из массированных бомбардировок, 18 февраля 1855 г., пришло известие о кончине государя Николая Павловича. Незадолго до этого он присутствовал на военном смотру очень легко одетым, простудился и тяжело занемог. Очевидно, постоянные глубокие переживания неудач нашей армии вкупе с сомнениями в правильности проводимой им политики управления страной, которую он любил и за которую болел душой, привели к тому, что этот могучий, не старый еще человек (ему было 58) не перенес заболевания.

После всего, что возвели на него прогрессивные борзописцы за полтора с лишним столетия, многие с трудом поверят, что главной целью своего царствования он считал отмену крепостного права. Но ведь реформа 1861 г., с крепостным правом покончившая, устанавливала такие порядки для бывших помещичьих крестьян, какие давно уже существовали для крестьян государственных – как следствие мероприятий, проводимых под личным контролем Николая I.

Конечно, мы теперь абсолютно уверены, что с освобождением надо было поспешить, крепостное право было позором России. Но применим «исторический подход», вспомним, в какой политической ситуации протекала деятельность государя Николая Павловича. Его детство и юность прошли в эпоху Наполеоновских войн, а Наполеон был закономерным порождением Великой кровавой французской революции. Для восторжествовавших в 1815 г. монархий было аксиомой, что революция – это зло. И так считали не только реакционные круги, но и множество мыслящих людей, включая зрелого Пушкина. Николай, возможно, был излишне осторожен в деле переустройства страны. Но до 1848 г. творческой интеллигенции было грех на него обижаться, это был «золотой век» русской культуры. Однако в 1848 г. Европу захлестнула волна революций, император встал на жестоко охранительные позиции (тогда же стало известно о явно революционных, даже террористических намерениях руководителей петербургского «кружка Петрашевского», которые были тайной и для большинства членов кружка). Но с преобразованиями, пусть еще более осторожными, не было покончено. Уваровская триада – «православие, самодержавие, народность» – мало кому из трезвомыслящих людей представлялась ущемлением духовной свободы. Не все же должны обладать таким мирочувствованием, как Белинский, Чернышевский, Некрасов, Герцен. Кстати, Герцен, будучи в эмиграции и узнав о смерти русского императора, стал раздавать монетки лондонским уличным мальчишкам: мол, у вас сегодня праздник (имелась в виду Крымская война) и у меня сегодня праздник.

На Западе Николай I представлялся фигурой одиозной, особенно начиная с предшествовавших войне годов. Что ж, тамошних людей можно понять. В чем-то можно понять и Герцена. Но подавляющее большинство защитников Севастополя считало иначе, чем они. Они знали, как покойный государь любил Россию. В последнее часы жизни он говорил наследнику Александру Николаевичу о своей горечи от того, что сдает ему государственный корабль в неисправном состоянии. Знали и то, что особенно он любил русскую армию и тех, кто был в ее строю, солдат и офицеров.

Во время Крымской войны большие подвижки произошли в военной медицине, в организации медицинской и санитарной службы. В немалой степени это связано с деятельностью замечательного русского хирурга и анатома Николая Ивановича Пирогова (1810–1881). Выпускник Московского университета, он много сил отдал изучению взаиморасположения и взаимосвязей органов человеческого тела и стал основателем нового раздела анатомии – топографической анатомии. Работа в этом направлении позволила ему добиться больших успехов в области хирургии, в первую очередь военно-полевой.

Будучи в действующей армии на Кавказской войне, он проводил щадящие ампутации, широко применял гипсовые повязки, первым в мире стал применять эфирный наркоз в полевых условиях (всего Пирогов провел свыше 10 тысяч операций с общим обезболиванием).

Пирогов был главным хирургом осажденного Севастополя. Здесь он разработал и внедрил принципиально новую организацию ухода за ранеными: наиболее тяжелые, требующие немедленной помощи, оперировались в полевых лазаретах, остальные отправлялись в тыловые госпитали, что предполагало организацию хорошо налаженной эвакуации (так появились знакомые по старым фотографиям и картинам большие крытые повозки с красным крестом).

Николай Иванович прибыл в Севастополь с отрядом сестер милосердия из основанной великой княгиней Еленой Павловной Крестовоздвиженской общины. Пирогов так писал о своих ученицах и помощниках, бравших на себя всю тяжесть ухода за ранеными: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Из 120 этих замечательных женщин 17 погибли в осажденном городе. Известный писатель и юрист Анатолий Федорович Кони написал следующие слова: «В этом Россия имеет право гордиться своим почином. Тут не было обычного заимствования «последнего слова» с Запада – наоборот, Англия стала подражать нам, прислав под Севастополь мисс Найтингель со своим отрядом».

Упомянутые английские сестры милосердия немало способствовали тому, что благодаря применению улучшенной санитарии и заимствованным у Пирогова принципам ухода за ранеными смертность в английских лазаретах, на первом этапе войны уносящая почти половину поступивших в них, уменьшилась в несколько раз. Во французской армии она была огромной до конца войны. От болезни (возможно, холеры) в сентябре 1854 г., после сражения на Альме, скончался французский командующий маршал Сен-Арно. Справедливости ради, и его английский коллега фельдмаршал барон Раглан умер от холеры под Севастополем в июне 1855 г.

По зову сердца такую же работу, что и сестры из Крестовоздвиженской общины, вела героиня обороны Даша Севастопольская (Дарья Лаврентьевна Михайлова), дочь погибшего в Синопском сражении матроса. Она на свои средства устроила перевязочный пункт, в котором ей помогали многие жительницы города.

Командовавший находящимися вне Севастополя русскими войсками А. С. Меншиков старался своими действиями облегчить положение осажденных, но это ему, к сожалению, удавалось плохо – несмотря на очень большие понесенные потери.

Первой такой попыткой (наиболее успешной из всех) стало наступление 25 октября 1854 г. на Балаклаву, где англичане устроили основную базу своего снабжения.

В начале сражения были атакованы и взяты три турецких редута, прикрывающих дальние подступы к базе. При этом было захвачено и увезено 9 орудий. Развивая успех, в атаку пошла русская кавалерия, произошло ожесточенное встречное кавалерийское сражение, в результате которого была отброшена английская тяжелая конная бригада. В дальнейшем сражение происходило на пересеченной холмистой местности, русские пехота и артиллерия нанесли тяжелые потери доблестно атакующей английской легкоконной бригаде (вошло в историю высказывание по свежим следам участника сражения французского генерала Пьера Боске: «Это великолепно, но это не война, это безумие»).

В целом русская армия достигла успеха, наши потери составили около 600 человек, вражеские значительно превосходили их (даже если исключить турецкие – турки были настолько деморализованы в битве, что больше как самостоятельная военная сила в военных действиях в Крыму не участвовали). Однако развития этот успех не получил, разве что были приостановлены осадные работы союзников под Севастополем.

Самая большая битва этой войны произошла 5 ноября 1854 г. близ татарской деревушки Инкерман, по имени которой и названа. Основные события развернулись на пересеченном плато к юго-востоку от Севастополя между рекой Черной, Сапун-горой и Килен-балкой.

Русская армия обладала значительным численным превосходством, командовавший ею князь Меншиков рассчитывал еще на поддержку Севастопольского гарнизона, но, по правде сказать, нашим генералам впору было бы со своими силами управиться.

Отсутствие взаимодействия по ходу боя было просто удручающим. Согласно диспозиции, 20-тысячный корпус князя П. Д. Горчакова демонстрацией активных действий должен был привлечь к себе основные силы неприятельской армии, а остальные части нанесли бы ей фланговые удары. Но на деле французский генерал Боске быстро разобрался, что это демонстрация, и не более того. Оставив против русских 3 тысячи человек, он бросил свои полки туда, где разворачивалось основное сражение, здесь же до конца дня активности не было, корпус Горчакова так и демонстрировал.

Русские части действовали вразброд, несли огромные потери от винтовочного и артиллерийского огня, не успев сблизиться с противником. Однако мужество наших солдат и офицеров могло привести к успеху: большой английский отряд, потеряв значительную часть своего состава, был близок к полному уничтожению. Впечатление английского военного корреспондента: «В героическом крике битвы они врезались в дым батарей и выпотрошили наши ряды». Но англичан спас подоспевший генерал Боске со своими французами.

Меншиков приказал подать по всей армии сигнал к отходу на исходные позиции для перегруппировки, но артиллерийского прикрытия этого маневра обеспечено не было, отчего потери увеличились еще больше. По словам английского корреспондента, «до того, как они исчезли из вида, равнина покрылась их телами».

В этот день русская армия только убитыми потеряла 3500 человек, а всего около 12 тысяч. Потери союзников составили 4700 человек.

Последним сражением, произошедшим в период главнокомандования князя А. С. Меншикова, была совершенная 5 февраля 1855 г. попытка захвата Евпатории. Собственно, инициатором этой операции незадолго до своей смерти стал лично император Николай I: он посчитал необходимым предпринять ее для облегчения положения Севастополя. Ведь через Евпаторию осуществлялась значительная часть снабжения союзных сил, в первую очередь французской армии. Поступили также сведения, что в Евпаторию переброшены с Дуная турецкие войска.

Возглавил наступление генерал-лейтенант Степан Александрович Хрулев, недавно прибывший в Крым с дунайского направления. Генерал заслуженный, в самом ближайшем будущем – один из руководителей и героев Севастопольской обороны. Но в этот день показать себя в деле не удалось ни ему, ни его 20-тысячному войску. В городе действительно оказались большие турецкие силы, хорошо вооруженные и надежно укрепившиеся. Их поддерживали французская кавалерия и стоящие на рейде английские пароходы с мощной артиллерией. Наступая под жестоким огнем, русские солдаты достигли окраины города, но там путь им преградили глубокие и широкие, заполненные водой, рвы. Длины штурмовых лестниц оказалось недостаточно, чтобы преодолеть их. Русским солдатам приходилось брать и не такие преграды, но Хрулев трезво оценил ситуацию: в численности у врага превосходство, в артиллерии, с учетом корабельной, тоже. Продолжать атаку значило рисковать жизнями многих людей с малыми шансами на успех. Генерал приказал отступать. На пути отхода наши части подверглись атаке французской кавалерии, которая была отбита.

Русское войско потеряло свыше 750 человек убитыми и ранеными. Потери союзников составили свыше 400 человек, в большинстве турок, но около четырех десятков пришлось на местных татар, примкнувших к османам. Эта неудача омрачила последние дни императора Николая Павловича и ускорила отставку «по состоянию здоровья» князя А. С. Меншикова – о ней успел распорядиться умирающий государь.

Его сменил генерал от артиллерии Михаил Дмитриевич Горчаков, младший брат П. Д. Горчакова, отличившегося неудачной демонстрацией в Инкерманском сражении. Михаил Дмитриевич был дедом премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Он имел репутацию человека храброго и предельно честного, но как генерал склонностью к самостоятельным действиям не отличался.

М. Д. Горчаков немало потрудился над укреплением обороны Севастополя на последнем, самом тяжком ее этапе. Но у него была своя большая неудача при попытке снятия осады с города. Это произошедший 16 августа 1855 г. и воспетый в стихотворной форме Л. Н. Толстым бой на Черной речке, непосредственным участником которого был великий писатель.

Это сражение тоже было дано под давлением из Петербурга, с инициативой выступал новый государь император Александр II, который, очевидно, выражал общественное стремление «сделать хоть что-нибудь». Командующий, согласно свидетельствам, сражения не хотел и в успех не верил.

Русские солдаты атаковали крутые, хорошо укрепленные Федюхинские высоты под шквальным огнем французских и сардинских войск, причем, чтобы подойти к их подножию, надо было преодолеть реку Черную с высокими обрывистыми берегами. Лев Николаевич запечатлел это в крылатых строках:

Некоторого успеха достигли, кое-где смогли закрепиться на склонах. Но господствующие высоты остались за неприятелем, который практически безнаказанно вел оттуда обстрел.

Суммарные русские потери составили свыше 8 тысяч человек против менее чем 2 тысяч вражеских.

28 июня 1855 г. на Малаховом кургане был смертельно ранен пулей в висок и через день скончался душа и сердце Севастопольской обороны Павел Степанович Нахимов. Пуля поразила его, когда он осматривал в подзорную трубу неприятельские позиции. Этот потомок украинского шляхтича Федора Нохимовского, одного из ближайших сподвижников Мазепы, навсегда стал гордостью России. Узнав о его смерти, англичане и французы временно прекратили огонь, а в день похорон на их кораблях были приспущены флаги.

Положение защитников все ухудшалось. На два вражеских выстрела они могли отвечать только одним, при этом вражеские ядра и гранаты в случае перелета несли разрушения городским зданиям, в которых укрывались люди, военные и мирные, наши же просто рыхлили землю. Из-за неудач внешней армии снабжение становилось все более недостаточным.

Несмотря ни на что, Тотлебен и его помощники создавали все новые опорные пункты обороны. Однако и вражеские батареи и траншеи подводились все ближе к главным твердыням, в случае штурма враг мог преодолеть расстояние одним стремительным броском. Поэтому все большую часть гарнизона приходилось постоянно держать на линии огня. Дни, когда выбывало из строя 400–500 человек, считались спокойными.

На следующий день после сражения на реке Черной, 17 августа 1855 г., союзники начали особенно сильное многодневное бомбометание. С утра 27 августа французские траншеи заполнились множеством войск. И ровно в полдень, без всякого сигнала, по заранее сверенным часам, начался общий штурм. Дивизия Мак-Магона, будущего маршала Франции и президента Французской республики, с криками «Да здравствует император!» бросилась на штурм укреплений Малахова кургана. Одновременно особенно яростным атакам подверглись Второй бастион и близлежащие к нему укрепления. Защитники кургана, которых было всего 1400 человек, в это время обедали. Когда, услышав тревожные крики часовых, они бросились по своим местам, французы уже были на бруствере. У них в тот день больше всех отличились зуавы – солдаты североафриканских войск в широченных красных шароварах и фесках. Защитники, пытаясь сбросить их с укреплений, бились чем попало, в ход шли не только штыки, но и орудийные банники, и камни, но численное превосходство неприятеля было подавляющим. Через час французы завладели Малаховым курганом. Последние смельчаки продолжали сопротивление, засев в башнях и казематах; несколько атак было предпринято извне, одну из них возглавлял генерал Хрулев, получивший при этом контузию и тяжелое ранение. Но отбить курган не удалось. Впоследствии за этот успех командующий французской армией Ле Пелисье получил титул герцога Малаховского.

На всех других участках враг был отброшен с большими для него потерями, но утрата Малахова кургана коренным образом осложнила ситуацию: с этой господствующей над городом высоты севастопольские позиции можно было обстреливать и с тыла. Князь Горчаков, сочтя, что дальнейшая оборона приведет лишь к неоправданным огромным потерям, приказал оставить город.

Русская армия по заранее наведенному плавучему мосту перешла на северную сторону бухты, предварительно взорвав все пороховые погреба и укрепления. Союзники не сразу вступили в город, опасаясь взрывов. Они сделали это 30 августа, когда утихли пожары. О том, что могло предстать их глазам, можно судить по воспоминаниям Марка Твена, посетившего город в 1867 г., через 12 лет: «Помпея сохранилась куда лучше Севастополя… Будто чудовищное землетрясение обрушилось на этот клочок суши… Дома здесь были сооружены на совесть, сложены из камня, но теперь на полмили тянутся одни разбитые печные трубы… в стенах зияют дыры. Иные из них такие круглые и аккуратные, будто их просверлили дрелью… Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку».

По некоторым данным, общие потери за время Севастопольской обороны (убитыми, ранеными, больными) составили 102 тысячи у русских и 128 тысяч у союзников.

После того как русская армия оставила Севастополь, значительных сражений в Крыму не было. Но были рейды кавалерийских отрядов, приводившие к стычкам, к разорению селений. На коммуникациях союзников действовали казаки. Зима 1855/56 г. была тяжелой для обеих сторон – болезни унесли много жизней.

Осенью 1855 г. в Крыму побывал новый российский император Александр II. Он осмотрел места боевых действий, на встречах с отдельными полками наградил достойнейших.

Во время этой войны господствовавшие в черноморских водах английский и французский флоты не раз совершали нападения на побережье.

В мае 1855 г. ими была проведена «Азовская кампания». Скорее, крупномасштабный пиратский набег, когда грабились и уничтожались даже рыбачьи лодки. На бортах 57 кораблей находилось 16 тысяч пехотинцев, отряды которых не раз высаживались на сушу. Была захвачена Керчь – русских войск здесь было мало, и они отошли без боя, предав огню находившиеся в порту суда. Во время этого рейда союзниками были сожжены армейские склады в Бердянске. Попытка захвата крепости Арабат оказалась неудачной, но был разгромлен Геническ.

Планировался захват Таганрога, чтобы повести оттуда наступление на Ростов, – с его взятием нарушалось бы снабжение российских войск на Кавказе и в Закавказье. Однако ультиматум о сдаче был отвергнут походным атаманом Войска Донского генерал-лейтенантом И. И. Красновым и военным губернатором Е. П. Толстым. Они заявили парламентерам, что Таганрог не крепость, военных арсеналов и складов в нем нет, в случае обстрела с моря гарнизону просто нечем на него ответить – но «русские не сдают своих городов». А вы, если совесть позволит, – нападайте. Город был обстрелян, но попытка высадки десанта была отбита ружейным огнем и штыками. Вражеский флот отступил, при этом была потеряна английская канонерская лодка: она села на мель из-за того, что рыбаки переставили установленные англичанами на фарватере вешки.

Впоследствии союзники нападали на Таганрог еще дважды, но оба раза безуспешно, ограничиваясь уничтожением стоящих в порту коммерческих судов. Были сожжены продовольственные склады в Ейске.

В октябре 1855 г. была атакована закрывающая вход в Днепровский лиман стоящая на косе крепость Кинбурн. Союзный флот два дня обстреливал ее. При этом впервые в истории были задействованы броненосцы – эти корабли были построены по проекту самого императора Франции Наполеона III. Они подходили к берегу и вели огонь из тяжелых орудий, ответные же выстрелы не могли причинить их покрытым стальными листами бортам никакого вреда. Гарнизон принужден был капитулировать, в крепости остался на зиму небольшой французский отряд.

Первые дипломатические контакты между воюющими сторонами начались еще в конце 1854 г., но ни к каким конкретным результатам тогда не привели. Когда, после смерти в феврале 1855 г. императора Николая I, на престол взошел его сын Александр II, для союзников он стал более приемлемой фигурой для ведения переговоров о мире. В первую очередь в видах реакции «широкой общественности» Англии и Франции, донельзя распропагандированной против России, а в особенности против лично Николая Павловича.

Положение России осложнялось тем, что о своей готовности присоединиться к противостоящему ей союзу официально заявило австрийское правительство. О возможности того же со стороны Пруссии в своем доверительном письме к Александру II поведал ее король Фридрих Вильгельм IV. Делалось все для того, чтобы склонить Петербург к миру на жестких условиях.

Козыри были во вражеских руках: в Крыму находились армии четырех держав; овладевшие главной базой Черноморского флота, на море господствовали корабли Англии и Франции; набеги на разные части Российской империи должны были показать, что может ожидать ее в дальнейшем. А тут еще угрозы Австрии и Пруссии.

Но тут пришло известие, несколько изменившее ситуацию. 16 ноября 1855 г. в Закавказье, на востоке Османской империи, капитулировала имеющая важное стратегическое значение, расположенная на высокой горе крепость Карс. Взятие ее стоило немалой русской крови: один только неудачный штурм 17 сентября 1855 г. привел к потере 6,5 тысячи человек, причем турки потеряли раза в четыре меньше. Но руководивший осадой Н. Н. Муравьев не пал духом, напротив, преисполнился решимостью довести дело до конца – и добился своего. В плену оказалось свыше 11 тысяч турок, в их числе 13 генералов.

На собравшемся в феврале 1856 г. в Париже конгрессе, в котором, помимо воюющих сторон, приняли участие Австрия и Пруссия, теперь можно было говорить об эквивалентном обмене – Карса на Севастополь. Все понимали, что, обладая Карсом, Россия может попросту обрушить позиции Османской империи в огромном регионе – и за ее счет укрепить свои (проблема дележа наследства «больного человека» вовсе не канула в Лету только из-за того, что Англии и Франции в конкретной ситуации оказалось выгодным стать его союзниками). А ведь совсем рядом Персия и не так уж далеко до Индии.

К тому же российские дипломаты сумели использовать обозначившиеся противоречия между английским и французским правительствами (а поводов для них предостаточно накопилось за всю историю их отнюдь не мирного сосуществования и рождались все новые вследствие нарастающей колониальной и экономической экспансии обеих стран). Еще до начала конгресса велись тайные переговоры между Парижем и Петербургом, теперь же стало проясняться, что намечается тесное сближение двух стран – конечно, не ради соблюдения интересов Лондона.

Почувствовав это, Англия, которая неохотно согласилась на проведение конгресса, ратуя за продолжение войны вплоть до более убедительной победы над Россией, сразу стала сговорчивее. В результате договорились за счет Австрии: та в оплату за свою подлость претендовала на включение в ее империю Валахии и Молдовы и на отторжение от России Южной Бессарабии, но ей не дали ничего.

Порешили на том, что Россия отдает Турции Карс и другие свои тамошние завоевания, а ей возвращается Севастополь и прочие захваченные у нее союзниками территории. Она отказывается от своих претензий на протекторат над дунайскими княжествами и не будет иметь военных укреплений на балтийских Аландских островах. Ни Россия, ни Турция не будут иметь военных кораблей, верфей и арсеналов на Черном море (этот пункт был в ущерб Российской империи – Турция могла располагать всем этим на Мраморном море, от которого до Черного – Босфор проплыть). Дунайским княжествам оказывается международное покровительство. Вопрос о том, чтобы они объединились и стали Румынией, решили пока отложить (они образовали вассальное от Османской империи Румынское княжество в 1862 г., а после русско-турецкой войны 1877–1878 гг. появилась независимая Румыния). Отметим кстати, что председательствовал на Парижском конгрессе французский министр иностранных дел граф Александр Колонна-Валевский, внебрачный сын Наполеона I и польской графини Марии Валевской.

Зримыми утратами для России стали остановка работы военных верфей в Севастополе и Николаеве и отсутствие военных кораблей на Черном море. Еще зримее были сюрреалистические руины Севастополя, другие разрушения в Крыму и прочих затронутых войной местах. А главное то, что на всех фронтах Крымской, или, как ее еще называют, Восточной, войны погибло около полумиллиона человек, примерно по 250 тысяч с каждой стороны. И еще осталось множество калек и сирот.

Важнейшим для Крыма негативным следствием войны стал новый массовый исход крымских татар: возможно, их потянуло вослед за так недолго погостившими здесь единоверцами из турецкой армии, возможно, опасались каких-то репрессий за оказанную им и их союзникам поддержку. По официальным данным, эмигрировало около 180 тысяч человек. То же происходило неподалеку, на кубанских и других землях бывшего Крымского ханства, – родные места покинуло множество ногайцев. А через несколько лет, по окончании Кавказской войны, их примеру последует значительная часть черкесов и некоторых других горских народов.

В утешение можно сказать, что эта война ускорила отмену крепостного права и замену рекрутчины на всеобщую воинскую повинность. Вообще послужила мощным толчком для промышленного, общественного, культурного развития страны. Здесь, правда, далеко не все со знаком «плюс»: вырвавшиеся из-под спуда николаевского охранительного правления социальные противоречия сразу стали принимать порою такие конфликтные формы, что многие завздыхали о благословенных прежних строгостях. Речь не только о бесах революционного террора – после отмены крепостного права в России в 10 раз возросла уголовная преступность. Тоже было с чего – счет полностью обездоленного и безбожно эксплуатируемого люда пошел на многие миллионы. Ягодки были впереди.