Глава 21
Русские идут

На подконтрольных Хазарскому каганату великих реках с некоторых пор стали появляться незнакомые по прежним временам гости. Прибывали на небольших судах, порою на славянских ладьях, с которыми обращались не очень умело – тем не менее у гребцов чувствовалась солидная водоплавательская закваска, причем не речного уровня. Высокие, крепкие, с уверенными движениями и взглядами. Немногословные, даже угрюмые – лишь иногда проскальзывала снисходительная ухмылка или неожиданно разражались бесцеремонным хохотом. В случае чего могли без обиняков обозначить свое физическое и боевое превосходство, а порою и «выплеснуть эмоции». Привозили меха, янтарь, рабов и прочий обычный северный товар, приценивались к изделиям Византии и Востока, интересовались, из каких краев, далек ли и труден был путь. Потом партии их становились многочисленнее, а в путь, видно, собирались далекий – к устьям Днепра, Дона и Волги, а там, глядишь, и на морской простор – черноморский, азовский, каспийский. Это становилось подозрительным, с халифатом и Византией хазарским властям лишний раз портить отношения не хотелось. Но пришельцы исправно платили положенные пошлины. А что с мечами, боевыми секирами – так ведь торговые люди, иначе нельзя.

Это были первые ласточки. Первые явления той великой и страшной силы, от которой два столетия – девятое и десятое, сотрясались берега морей и рек всей Европы, да и не только Европы. Столетия же эти получили в истории прозвание «темных веков». На западе Европы они были известны как норманны, на востоке – как варяги.

Подобно тому как Великая степь при продолжительном иссыхании почвы выбрасывала в завоевательные походы кочевые орды, демографический взрыв в Скандинавии был одной из главных причин нашествий викингов. Несмотря на внушительные размеры, на аксиому благотворного влияния Гольфстрима, обеспечить жизненные условия, во всяком случае подобающие германцу условия, Скандинавия все возрастающему числу своих обитателей не могла.

Людям, которые чувствовали себя лишними на родной земле, надо было куда-то деваться. Ими были не только те, кого заела нужда. Кому-то надо было искать спасения от кровной мести за убийство, кого-то срывала с места традиционная жажда наживы и подвигов. Число последних особенно возросло, когда стали возникать большие национальные королевства – Дания, Швеция и Норвегия. Короли поприжали своевольных князей – ярлов, а среди них и их окружения было много таких, что предпочитали опасную свободу в чужих краях подчиненному положению в своем отечестве. Прочие любители вольной жизни собирались вокруг них толпами.

Во главе становились «береговые вожди» – викинги. Со временем в Западной Европе это слово стало применяться ко всем скандинавским воинам и морским бродягам, стало синонимом норманна. Изначально же это были по большей части выходцы из знатных семей, даже королевские сыновья. Собравшиеся строили большие гребные и парусные ладьи, пригодные к дальним морским странствованиям. На их носах красовались устрашающие головы драконов, отсюда пошло название – драккары. Во время спуска на воду к бревнам, по которым должна была скатиться махина, привязывали пленников – чтобы кровь, брызнувшая на борта из тел раздавленных людей, послужила возлиянием богам. Без него кораблю не суждено было счастливое плавание.

Зачастую при выборе маршрута доверялись воле богов и рока: со всей силы метали вверх копье, и оно, упав, становилось своеобразным компасом. Кому-то копье указывало путь в просторы Атлантического океана, и со временем скандинавские переселенцы заселили там Фарерские острова, Исландию. Обосновывались на юге Гренландии, на Ньюфаундленде, на берегах Северной Америки (местность, где теперь Нью-Йорк, они называли Винландом, «виноградной землей»), но закрепиться там не смогли.

Но хозяйствуют пусть люди поспокойнее и попроще, а настоящие викинги – это те, кому слава дороже жизни, для кого бессмертие – это песни скальдов, в которых будут увековечены их подвиги. «Имени викинга достоин лишь тот, кто никогда не спал под почерневшими стропилами, кто не пил из рога у домашнего очага» – вот образчик такого творчества.

И они прекрасно знали, что не всем перст судьбы указал на Исландию и прочие северные острова. Кому-то выпало плыть на юг – туда, где люди иных племен веками лелеяли свои поля, сады и виноградники, где за стенами городов хранятся несметные сокровища, где, наконец, моря, как рыбой, полны тяжелыми купеческими кораблями – излюбленным уловом сероглазых наглецов.

Высадившись на побережье, норманны сразу же старались захватить побольше лошадей – чтобы устремиться в глубь страны. Они были страшны в бою. Рогатый шлем, дикий напор, умелое владение мечом и другим излюбленным оружием – секирой с наконечником-пикой. Неистовство их доходило до того, что до сих пор спорят, кто же такие были берсерки: то ли это поэтический вымысел, то ли действительно были такие буквально теряющие от ярости рассудок, а потому неуязвимые в бою воины. Опьяненные не то отваром из мухоморов, не то запахом крови. Неудивительно, что у многих неприятелей начиналась дрожь в коленках.

Как поступали не остывшие от боя норманны с мирным населением – можно судить по отрывкам из исландских саг. Одного из своих походных конунгов скандинавы с оттенком насмешки прозвали Детолюбом: он запретил своим храбрецам их излюбленную потеху – подбрасывать младенцев и ловить их на копья.

Понятно, что обитателям европейских берегов не приходилось ждать чего-то доброго от этих непрошеных гостей. А славно погостили они много где. Освоив атлантическое европейское побережье, где совершили немало завоеваний в Англии, Шотландии и Ирландии, а на северо-западе Франции основали свое герцогство – Нормандию, они принялись за Средиземноморье. Их королевство возникло на землях Сицилии и Южной Италии. Добрались они, как мы увидим, и до северных берегов Черного моря – причем с двух направлений.

Восточные берега Балтики скандинавы облюбовали, возможно, еще раньше, чем Западную Атлантику. Только здесь они были давнишними знакомцами (обнаруженные в Старой Ладоге остатки срубленного из бревен укрепления, возведенного предположительно шведами, по данным дендрохронологии, относятся ранее, чем к 753 г.), а посему, будем надеяться, слишком жестоких погромов не учиняли. Да и богатств, от которых голова шла кругом, здесь ожидать не приходилось. До них еще надо было добраться, и не доскакать, а, опять же, доплыть. И в конце концов поплыли.

Сначала обосновались на берегах Рижского, Финского заливов. Отсюда в глубь материка удобных дорог не было, но были реки. Что ж, варяги, они сами как вода. Которая, появившись где-то, затекает всюду, куда только позволяет ей закон физики. От Рижского залива по Западной Двине, ее притокам, где надо – волоком перетаскивая корабли в системы других рек, можно было добраться в конце концов до Донца, Дона, Азовского моря, моря Черного… Ну и так далее. От Финского залива – по Неве в Ладожское озеро (тогда – Нево), потом вверх по Волхову в Ильмень-озеро, оттуда, чередуя речное плавание с волоками, одним маршрутом попадали в Днепр, другим – в Волгу. Ну а там опять море – не только Черное, но еще и Каспийское.

Жутковато представить себе, чего стоило разведать и освоить эти пути «из варяг в греки и из греков»! Подобно тому как посмотришь иногда на бесчисленные крапинки островов в южной части Тихого океана (Полинезию, Маланезию, Микронезию) и подумаешь: перед тем как заселить их, сколько людей отправилось в плавание (или скольких унесло в плавание) на утлых суденышках, не зная куда – да так никуда и не приплыло. Вот так и варяги – хоть плыли они и не по океану, но в густой сети рек и проток тоже очень легко было и заплыть в тупик, и заблудиться. А по берегам – не только непролазные, заболоченные дебри, но и их обитатели, которые никого в гости не звали.

Морские суда мало подходили для речных плаваний: тяжелые, габаритные, с высокой ватерлинией, с веслами – но рассчитанные больше на плаванье под парусом. Тут многое можно было перенять у славян, которые тоже давно были на «ты» с водной стихией.

К югу от Невы и Ладоги начинались земли славянских племен словен (похоже на каламбур, но сходство слов содержательное: если самоназвания других славянских племен (полян, кривичей, дулебов, древлян, вятичей и других) служили в первую очередь тому, чтобы их носители могли выделиться среди себе подобных, то словены, основатели Великого Новгорода, придя к берегам Ильмень-озера где-то в V в., оказались среди народов чужих – эстов, корелов, мери, чуди (чудью, кстати, это местное финское племя словены называли так потому, что они «чуждые») и других. Поэтому обосновавшиеся в здешних краях славяне и сохранили за собой имя общего славянского корня. В схожих ситуациях, по-видимому, то же случалось со словаками и балканскими словенцами).

Важнейшие племена на днепровском варяжском маршруте – кривичи, радимичи, древляне, поляне. На волжском – те же кривичи и вятичи.

Сразу договоримся: не будем вступать в дискуссию, какое место заняли варяги среди словен и окрестных финских племен. И о том, когда появилось название варяги, и о том, каково их этническое происхождение, и можно ли их отождествлять с викингами – только поплывшими в другую сторону. Мне лично представляется многозначительным тот факт, что варенгами назывался состоящий из скандинавов отряд дворцовой стражи в Константинополе, а арабские авторы называют варенгами одно из шведских племен. Думаю, что варенги попали в константинопольскую охрану со стороны Средиземного моря. Но если и не с той стороны – не так уж это и важно.

Вот «русь», представляется, это славянское слово – хотя бы потому, что уж очень оно какое-то родное и теплое. Производить его от ротсмен или родсен, что значит «гребцы», как якобы называли себя сами скандинавские пришельцы, кажется неубедительным, тем более что по законам фонетики сразу от «родсен» к «русь» перейти было нельзя, поэтому сторонники этой версии привлекают в виде промежуточного этапа финскую транскрипцию «роутси».

Поэтому договоримся: пусть варяги будут скандинавами, скорее всего шведами, но хоть бы и датчанами – нам-то какая разница; а русь будет сначала славянским названием исторической области в долине реки Росси – той, что впадает в Днепр ниже Киева, а потом – русским названием русского же раннего государства. «Русь» же дискуссионная – в конечном счете, это международно признанное название тех неудержимых ратей (варяжско-славянских, а потом просто русских) – конных, водных и пеших, что вторгались на земли Византии, Хазарского каганата, Волжской Булгарии, Болгарского царства и еще на некоторые земли. Для византийцев это был библейский народ «рос», который должен быть извергнут из преисподней незадолго до конца света.

В любом случае при любой исторической этимологии (происхождении слов): никаких щелчков по нашему национальному чувству здесь нет. Скандинавы не ставили славян в унизительную зависимость ни до Рюрика, ни при нем, ни после. Вот подчинить их – увы! – большого труда вряд ли им составило. При расселении всех колен единого когда-то славянского племени по тем местам, где пребывание их в VIII–IX вв. определено достаточно достоверно, именно восточным славянам в некоторых отношениях особенно не повезло.

Они оказались в невыгодном геокультурном (в широком смысле) положении. Южные славяне находились в тесном соприкосновении с Византией, западные – с европейскими народами (пусть в основном германскими, но и романскими тоже), в культуре которых еще не затух импульс античности (он никогда и не затухнет) и уже действовало влияние каролингского возрождения (многим обязанного все той же Византии). Уделом же восточных славян было общение с балтами, финнами, кочевниками, с другими ветвями славянства и друг с другом. Трудно сказать, хорошо или плохо это было в духовном отношении – у народной души своя, неверифицируемая история и свое предназначение. Но что касается аспектов прикладных – политических, военных, технологических и прочих рациональных, то здесь следует исходить из того, что наследование достижений высокоразвитых цивилизаций является едва ли не важнейшим источником народного развития (мы восхищаемся культурой классической Греции, но смогли бы греки подняться до таких высот, не испытывай они на ранних этапах своего развития воздействия цивилизаций Крита, Египта, Финикии? И каков был бы удел Рима без влияния этрусков и Греции?) Впрочем, в целом материальная культура у восточных славян была достаточно высокой (достаточно для того, чтобы, как потом и вышло, догнать, а в чем-то и перегнать). Металлургия, обработка железа (поляне очень искусно изготовляли мечи), земледелие, животноводство, гончарное, ткацкое мастерство, бортничество, не говоря уж о свободном владении таким материалом, как дерево, – все это было на высоте. И существовали у них свои племенные центры городского типа: Новгород, Старая Ладога, Изборск, Полоцк, Смоленск, Киев, Искоростень, Ростов Великий и другие.

Но возьмем аспект общественно-политический. У восточных славян были князья. Однако если у других славян под этим словом подразумевалась уже власть объединяющая, надплеменная (Пяст у поляков, Пшемысл у чехов, Людовит у хорватов, франкский купец Само – основатель первого славянского государства на Среднем Дунае, наконец булгарин Аспарух, объединивший булгар и славян в единую народность), у восточных славян князьями назывались скорее всего избираемые родовыми старейшинами племенные вожди, а то и сами старейшины (если не все, то некоторые). Вот почему, когда слишком участилось явление, которое в «Повести временных лет» охарактеризовано как «восста род на род», ситуация старейшинам («князьям») племен словен и кривичей показалась патовой.

И они, а вместе с ними племена финского корня чудь и весь (тоже, наверное, добрососеды еще те) решили призвать варягов: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». (В Новгородской первой летописи читаем: «И реша себе: князя поищем, иже бы владел нами и рядил ны по праву».) Позднейшие летописи связывают призвание с именем главного новгородского старейшины Гостомысла, который, будучи уже глубоким стариком, на смертном одре завещал своим согражданам обратиться к варягам.

Это при том, что при варягах уже жили, но те, вероятно, стали вести себя слишком самоуверенно и неумеренно, и те же племена их совместными усилиями изгнали. А изгнать варягов – это было что-то. Мы уже видели, какие это были воины. Славяне же были крепки и мужественны, но известно, как характеризовал их боевые качества в связи с событиями конца IV в. готский историк Иордан: тактики – никакой. С тех пор, конечно, к началу IX в. много воды утекло. Предки восточных славян и бились с кочевниками, и воевали вместе с ними (были пехотой у аланов и аваров). Постигли толк в коневодстве. Но боевые приемы из-за родоплеменной обособленности, а соответственно отсутствия навыка организованно биться большими массами были примитивными. Внезапное нападение, засада (на это были большие мастера: выскакивали не только из-за укрытия, но и из-под воды – до этого часами могли лежать под нею, дыша через полую тростинку). Если прямое столкновение – то в местах стесненных, а не в чистом поле. Притворным бегством заманить противника в лес – это был излюбленный тактический прием. Вооружение: меч, копье, лук с отравленными стрелами, тяжелый щит. Защитные доспехи мало кто надевал, многие предпочитали сражаться в одних посконных портах (это что – у кельтов были признанные герои, которые сражались совсем голыми, наводя на врага мистический ужас своим бесстыдством). Интересно, что в древней славянской мифологии не было героических персонажей: возможно, вследствие неразвитости честолюбия в условиях родового быта. И вот надо же – изгнали варягов.

Что призвали их опять – неудивительно. Диалектика: тезис, антитезис, синтез. Имели определенный опыт общения, знали теперь, как себя поставить. И варяги тоже уже знали, с кем имеют дело. Что ноги на чужую табуретку класть не следует. Они ведь были не только громилами, они умели и править. Их западные собратья основали ирландские города Дублин и Лимерик, достаточно обустроенным было их государство Нормандия, основанное на захваченных у Франции землях (его они использовали как плацдарм для завоевания Англии в 1066 г.), датские викинги управляли значительной территорией на северо-востоке Англии (в течение всего Средневековья она носила название Данелаг). В более поздние времена захватили не только всю Англию – они основали свое королевство на юге Италии и на Сицилии.

Не раз высказывалось мнение, что вся эта история о «призвании варягов» не более чем выдумка летописца, что на самом деле имело место тривиальное завоевание. Как-то сомнительно, да и ничем эта версия не подтверждается. Иноземные современники всегда отличали свободолюбие славян, а тут вдруг практически в одночасье (в историческом масштабе) подчиняются огромные разноплеменные пространства. Все ж таки представляется, что умеренная дань на оговоренных условиях показалась разумной платой за внутреннее устроение – с таким предложением славянские и финские старейшины и обратились к варягам. Видно, очень немало крови пролилось, когда «восста род на род».

Далее очень конспективно «История государства Российского», по мере возможности в глуповато-утвердительной манере, без дискуссии и с акцентом на продвижение к Черному морю.

Братья-варяги Рюрик, Синеус и Трувор последовали призыву и прибыли со своими дружинами к пригласившим их племенам ок. 862 г. (официально принятая в царские времена дата основания государства Российского). По наиболее распространенной версии, братья – выходцы из Швеции. Но часть историков отождествляет Рюрика с конунгом Рёриком из Хедебю, что в Ютландии (Дания), умершим в 882 г. (о нем имеются довольно много сведений в западноевропейских хрониках – не жизнь, а авантюрный роман). Рюрик сел в Новгороде (городе словен), Синеус в Белозерье (ныне Белозерск), близ земли веси, Трувор в Изборске, городе кривичей.

Дружины требовались прибывшим правителям и для утверждения своей власти, и потому, что их обязанностью по отношению к призвавшему их населению было не только «суды судить и ряды рядить», но и защищать страну – не в последнюю очередь от других варягов, которые куда угодно могли уклониться от накатанного уже пути «в греки». Кроме того, дружинники представляли собой значительную часть государственного аппарата того времени, выполняя любые поручения князя.

Но дружинники начали свою деятельность не с административно-хозяйственной функции, а с военно-полицейской. Видно, не всем славянам и финнам пришелся по душе завет Гостомысла. Кое-где на местах внедрению иноземцев было оказано сопротивление, да и те, надо полагать, не всегда вели себя пристойно. В Новгороде в 864 г. произошло восстание, возглавленное неким Вадимом (возможно, местным словенским князем). Рюрик будто бы лично убил Вадима, погибли многие его сторонники (впрочем, летописные свидетельства противоречивы: некоторые утверждают, что Рюрик обосновался не в Новгороде, а в Старой Ладоге, а Новгорода вообще тогда не было: он Рюриком и был основан – что явно противоречит данным археологии).

Рюрик пережил братьев, и владения их перешли к нему. Кроме того, он посадил своих «мужей» (дружинников) в Полоцке (у кривичей), Ростове (у финского племени мери), Муроме (у финнов-муромы). Ставя этих своих наместников, Рюрик указывал им не только управлять от его имени, но и «городы рубити» – ставить новые города.

Муром расположен на Оке, и обладание им много значило для контроля над волжским торговым путем, а также для сообщения стоящего на Волхове Новгорода, столицы Рюрика, с Доном – а значит, с морями Азовским и Черным. Но сразу обозначилась проблема: поблизости от Мурома, вниз по течению Оки, жило славянское племя вятичей, а оно находилось в зависимости от Хазарии, платило ей дань. Торговать через хазарскую территорию означало необходимость тоже платить дать каганату, попадать от него в зависимость. Князю молодого государства этого не хотелось, и он решил для собственной торговли освоить другой путь, по Днепру, давно используемый скандинавами.

Поэтому он разрешил двоим своим особо приближенным дружинникам (но «не племени его»), боярам Аскольду и Диру, совершить поход (разведку боем) на Константинополь. Согласно летописному преданию, это произошло в 866 г. Но возникает неувязка: византийские источники как дату набега варягов указывают 860 г., а они представляются более достоверными, т. к. Нестор писал свою «Повесть временных лет» через два с лишком столетия после событий, у греков же мы имеем дело с хрониками. Более того, имеется свидетельство патриарха Фотия, не только очевидца, но и участника событий. Он тоже указывает 860 г., называет и точную дату – 18 июня. Но если принять ее, придется пересмотреть и дату основания Российского государства – 862 г., и все связанные с нею даты – не мог же Рюрик отправить Аскольда и Дира на Царьград еще до того, как он прибыл в Новгород. Но мы таким кощунством заниматься не будем.

По пути Аскольд и Дир остановились в племенном центре полян – Киеве. Поляне платили дань каганату, в качестве хазарского наместника здесь сидел мадьярский воевода Олом (его ставка «Олмин двор», располагавшаяся на одном из киевских холмов, дала этой части города название, не раз упоминающееся в позднейших летописях. Так же как «Угорское» – поселение угров, мадьяр).

Новоприбывшие варяги застали здесь многочисленную и разноязыкую вольницу искателей приключений и наживы – в первую очередь скандинавов, но и славян, финнов и прочих. Кто-то собирался в плавание, кто-то возвращался из него, кто-то ждал приглашения, кто-то собирал свою ватагу, кто-то осел здесь надолго. У кого первоочередной целью был набег, разбой, у кого торговля, кто-то собирался на имперскую службу. Аскольду и Диру, чья дружина, надо думать, и без того была немалой, раз шли на такое дело, удалось увлечь за собой немало местных добровольцев, в том числе полян. Вскоре из устья Днепра вышла флотилия, в которой византийские хронисты насчитали не менее 200 больших кораблей – на них через море переправилось 8-тысячное войско.

Греки в те годы были, вероятно, слишком уверены в отсутствии угрозы со стороны Черного моря – ведь Константинополь расположен на берегу моря Мраморного, чтобы добраться до него из Черного, надо проплыть по длинному (30 км) и узкому (минимальная ширина 700 м) проливу Босфор. Прозевать такую армаду – надо было или слишком крепко спать, или принять корабли за свои, или привычно рассудить, что начальству виднее (впоследствии, когда набеги стали явлением частым, на черноморском побережье был устроен сигнальный оптический телеграф).

Если со стороны суши Царьград, город с 800-тысячным населением, был окружен двумя рядами мощных укреплений, то с моря он был если не беззащитен, то весьма уязвим. И подозрительно удачен оказался момент нападения: армия во главе с императором Михаилом III была на войне с арабами, флот находился в районе Крита – для борьбы с пиратами и в ожидании нападения арабского флота.

Высадившись на берег, варяги и приставшие к ним приступили к грабежу окрестных селений и монастырей. Людей захватывали в плен, совершалось множество убийств, повсюду пылали пожары. Патриарх Фотий, наблюдавший за этим с константинопольских стен, оставил описание набега, жуткое и красочное. Там, среди прочих подробностей, есть такие: «… не только человеческую природу настигло их зверство, но и всех бессловесных животных, быков, лошадей, птиц и прочих попавших на пути, пронзала свирепость их; бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга». Не правда ли, ощущается во всем этом нечто норманнское? (Впрочем, можно заподозрить, что для подобных описаний в те жестокие времена выработались некие литературные штампы.)

Что было дальше, источники приводят различное развитие событий. Фотий утверждает, что обреченный на верную гибель город был спасен только чудом: все стены были обойдены крестным ходом с Покровом (наголовным платом) Богородицы и пением молитв – вследствие чего враги вдруг поспешно собрали награбленное и уплыли восвояси. Но венецианский посол в своем донесении писал, что налетчики и не думали приступать к стенам: «Так как они никоим образом не могли нанести ущерб неприступному городу, они дерзко опустошили окрестности, перебив там большое количество народу, и так с триумфом возвратились назад».

Последующие десятилетия и века добавили подробностей в описание тех событий. У ряда авторов находим, что император, извещенный о происходящем, в одиночку устремился в свою столицу и, минуя все опасности, пробрался в нее. Там царь и патриарх вознесли молитвы Господу, Фотий погрузил край Покрова в море, после чего поднялась страшная буря, разметавшая и перетопившая корабли русов, так что немногие из них смогли спастись. Некоторые добавляют, что после этого предводители варваров раскаялись и вместе со своими уцелевшими воинами приняли крещение.

Вернувшись в Киев (все же, думается, с большим числом соратников и огромной добычей), Аскольд и Дир передумали возвращаться к своему предводителю. Они договорились с мадьяром Оламом о разделе сфер влияния, обосновались в Киеве и фактически стали властвовать над полянами.

Здесь представляется необходимым сделать вставку. Ряд исторических фактов служит основой для гипотез о существовании еще с дорюриковых времен так называемого Первого Русского каганата – основанного варягами (скорее всего шведами) государства, находившегося в вассальной зависимости от Хазарии. В качестве предполагаемого места его нахождения называют низовья Волги (связывая это с нападениями руси на каспийское побережье), междуречье Среднего Днепра и Среднего Дона, берега Черного и Азовского морей. Г. В. Вернадский склоняется к последней версии: по его мнению, это государство имело своей столицей Тмутаракань, возникшую, как мы помним, как воинский стан Великого Тюркского каганата на месте разрушенного боспорского полиса Гермонассы (теперь здесь станица Таманская). Территория Русского каганата занимала, по его мнению, Придонье вплоть до Саркела, бассейн Кубани, Таманский полуостров, прилегающие районы Приазовья и восточную оконечность Керченского полуострова в Крыму.

В числе аргументов в пользу существования этого государства (помимо исходящих из соображений здравого смысла рассуждений о том, что должна же была вся масса варягов и их присных, которая, несомненно, в этом регионе присутствовала, иметь какую-то свою базовую территорию) приводят и такие, как наличие археологических находок скандинавского происхождения (их, правда, не очень много), сведения о нападении на византийскую Сугдею (Судак) в Крыму, на Амастриду, что на южном, малоазийском побережье Черного моря, о загадочном «русском посольстве» ко двору византийского императора в 839 г., а также записки арабских путешественников.

О набеге руси на Сугдею нам известно по житию святого Стефана Сурожского (Сурож – славянское название Сугдеи, в то время как Судак – турецкое), архиепископа Сугдеи, пребывавшего здесь где-то между 700 и 787 гг. Стефан пострадал во время иконоборческих гонений, был сослан в Крым. Чудо, благодаря которому мы знаем о нападении варягов-руси, посмертное, оно случилось у гробницы Стефана в сугдейском храме Св. Софии вскоре после его кончины.

В житии святого читаем: «По смерти же святого мало лет минуло, пришла рать великая русская из Новаграда. Князь Бравлин, очень сильный, пленил все от Корсуня (славянское название Херсонеса) до Керчи. Подошел с большой силой к Сурожу, десять дней зло бился там. И по истечении десяти дней Бравлин ворвался в город, разломав железные ворота».

Русы ворвались в храм, стали сваливать в кучу драгоценную церковную утварь подле гроба святого. Но неожиданно у их предводителя князя Бравлина случился приступ, «вступило в шею», лицо своротило назад. Чтобы излечить его, пробовали всякие средства, ничего не помогало. Тогда князь приказал вернуть все награбленное и оставить город. Но этого оказалось мало. Святой Стефан явился Бравлину в видении и сказал: «Пока не крестишься в церкви моей, не исцелишься и не выйдешь отсюда».

Сурожский архиепископ окрестил князя, и тот выздоровел. Вслед за предводителем крестились его бояре, а потом и все воины. Бравлин освободил всех пленников и целую неделю провел в храме в молитвах. Оставив церкви большие дары, он со своим воинством покинул город.

Из жития видно, что рать была большая. Новаград, из которого она прибыла, вряд ли Новгород Великий, а Неаполя Скифского давно уже не существовало. Скорее это могла быть как раз Тмутаракань. Произошли же эти события ок. 800 г., задолго до призвания Рюрика и его братьев.

О набеге на причерноморскую малоазийскую область Пафлагонию и ее главный город Амастриду мы тоже знаем из жития – святителя Георгия Амастридского (после 750 г. – до 826 г.), и речь идет тоже о чуде посмертном. «Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия…»

Далее в соответствующем духе о злодеяниях, совершенных во время нападения, произошедшего ок. 830 г. Варвары в поисках сокровищ попытались вскрыть гроб с телом святителя, но у них отнялись руки и ноги. Они пребывали в отчаянии, тогда один из местных жителей разъяснил им, что это ниспосланная на них кара христианского Бога. Уразумев это, русы вернули в храм все похищенное – и этим были спасены.

Что касается варяжского посольства в Константинополь в 839 г., о нем известно из хроники, основывающейся на дипломатической переписке двух императоров – византийского Феофила и франкского Людовика I Благочестивого, преемника Карла Великого. Из нее мы знаем, что ко двору Феофила прибыли «те самые, кто себя, то есть свой народ, называет рос, которых их король, прозванием Хакан, отправил ради того, чтобы они объявили о дружбе к нему» (к Феофилу. – А. Д.). Далее выясняется, что послы были из народа свеонов (несомненно, шведов).

Греки не отпустили пришельцев тем же путем, каким они прибыли, а отправили их вместе с византийским посольством к западному императору, чтобы уже тот помог им добраться до родины. Византийцы объяснили это тем, что иначе они «попали бы в сильную опасность, потому что пути, по которым они шли в Константинополь, они проделали среди варваров, очень жестоких и страшных народов».

Людовик, в свою очередь, «очень тщательно исследовав причину их прихода», рассудил, что это «скорее разведчики, чем просители дружбы того царства и нашего, и приказал удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть».

Не знаю, можно ли из высказанного заключить, что Людовик обладал повышенной проницательностью. К тому времени скандинавские молодцы и на западе Европы стали разворачиваться во всю ширь своей ненасытной натуры, и у тамошних обитателей, думается, уже были основания допустить, что при их наглости им ничего не стоило заявиться ко двору византийского императора – единственно для того, чтобы разузнать, что к чему и как лучше добраться.

Кстати, об их шведском происхождении. Есть сведения, что шведские викинги, действовавшие на западном театре норманнского вторжения, смогли добраться до Тмутаракани со стороны Средиземного моря – и встретили там своих соплеменников (история умалчивает, к большому или не очень удивлению и к большой или не очень радости).

Что касается титулатуры хакан (каган) тмутараканского (предположительно) государя – она могла быть свидетельством его больших амбиций, ведь Хазарский каганат, как мы видели, имел очень высокий престиж в тогдашнем мире. И ему было не зазорно платить дань. Первые киевские князья, по мнению многих историков, тоже делали и то, и другое – величали себя каганами и платили хазарам дань.

Арабский путешественник Ибн Русте оставил описание страны, которая, возможно, и была Русским каганатом. Но он, к сожалению, не уточнил, где она расположена. «Что же касается до ар-Русийи, то она находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором они (русы) живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги (похоже на азовские плавни, и следует отметить, что Таманский полуостров сравнительно недавно представлял собой несколько разделенных проливами островов. – А. Д.). У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булгар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привезут из земли славян».

Для нас эти сведения представляют особый интерес потому, что позволяют предположить, что Тмутараканское княжество, входившее в состав Киевской Руси и имевшее для нее немалое значение (просуществовало до XII в.), занимавшее земли по обе стороны Керченского пролива, возможно, существовало в качестве Русского каганата с начала IX в., а то и раньше (а не примерно с 970 г., когда оно, по общепринятому мнению, возникло после разгрома Святославом Хазарии).

Вернемся в Новгород. Сведений о том, вступал ли Рюрик в какие-нибудь отношения с обосновавшимся без его ведома в Киеве боярами Аскольдом и Диром, нет. Рюрик скончался в 879 г. После него остался родившийся от супруги Ефанды годовалый сын Игорь. Умирая, он передал младенца на руки своему сродственнику Олегу (возможно, брату Ефанды). Ему же передал и власть – но не временно, как опекуну, а во всей ее полноте – как старшему в роде. Рюрик не ошибся – Олег стал достойным его преемником.

Опираясь на силы всего русского севера, Олег вознамерился распространить державу на юг, вдоль проторенного пути на Константинополь – о чем помышлял еще Рюрик. В 882 г. он отправился в поход на Киев, взяв с собой маленького Игоря (вспомним многим хорошо знакомую картину Ильи Глазунова, на которой Олег, по мнению одного из известных критиков, изображен со слишком коротким мечом).

По пути был подчинен верхнеднепровский город кривичей Смоленск. Ниже по Днепру – племенной центр северян город Любеч (сегодня это поселок городского типа). Подойдя к Киеву, Олег не собирался захватывать его военной силой. Но и попыток как-то договориться с Аскольдом и Диром не предпринимал. Неизвестно, было ли что-то негативное в его взаимоотношениях с Рюриковыми боярами (а викинги были злопамятны, перечитайте исландские саги) или ничего личного, только интересы дела, но Олег решил избавиться от них.

Войско осталось в отдалении, князь переоделся купцом и подплыл к городу с малым числом сопровождающих – и с Игорем тоже. К боярам он отправил посланца с вестью: мол, приплывший купец должен передать им что-то очень важное из Новгорода, но болен, сам прибыть к ним не может. Аскольд и Дир явились на зов, но их сразу окружили воины. Олег подошел к ним с Игорем на руках и молвил: «Вы не князья, не рода княжеского, а я рода княжеского. А вот сын Рюриков».

Бояр убили. Похоронили их порознь – Дира в отдалении, а Аскольда близ места гибели, на горе, получившей название Аскольдова могила. Волею судеб в советское время она оказалась на территории Парка Вечной славы.

Но перед тем как быть преданными земле, тела бояр приняли участие в символическом действе. Их принесли к Олмину двору (ставке хазарского наместника Олама) и положили на видном месте. Это означало – дани из Киева больше не будет, власть переменилась (возможно, именно в этих событиях корни легенды, что однажды поляне послали кагану вместо дани мечи).

Незамедлительно были предприняты следующие шаги: дулебам, радимичам и северянам были отправлены указания, что дань они отныне будут платить не хазарам, а своему князю Олегу, столицей которого будет отныне Киев. «Мать городов русских», как определил его Олег в своих посланиях. Такие же требования были направлены уличам и тиверцам. Те выразили было вооруженное несогласие – их земли были на юге, на самой границе степи, им портить отношения с хазарами и мадьярами было не с руки. Но вскоре пришлось смириться: сопротивление объединенным силам нескольких племен и варягов было делом бесполезным. В том же пришлось убедиться и древлянам. Они не граничили со степью и дани отродясь никому не платили, а еще они всегда были враждебны по отношению к полянам – и им очень обидно было слать теперь дань в их племенной центр, пусть даже и нареченный «матерью городов русских». Дань, впрочем, Олег накладывал необременительную: по два шеляга (серебряной монете) от рала (плуга) или «по черной кунице с жилья». Но в совокупности «экспортного товара» набиралось много. Только ведь его еще надо продать…

Казалось, неизбежно было столкновение с хазарами. Но до большой войны дело не дошло. Хазары были уже не теми отчаянными степняками, что прежде, и по возможности старались действовать иными методами (научиться было у кого: у союзников византийцев и духовных наставников евреев). Руси были перекрыты торговые пути через хазарскую территорию, а насколько это было действенно – свидетельствует археология. В обнаруженных на русской земле кладах почти совершенно отсутствуют серебряные арабские дирхемы чеканки последних полутора десятилетий IX в. Лишь с начала X в. они появляются вновь, но приходят в обход Хазарии, через Волжскую Булгарию. И вообще, нашли кого экономической блокадой пугать.

Самое громкое деяние Олега – поход на Царьград в 907 г. Это был поход уже сильной, многоплеменной державы. На двух тысячах кораблей, по сорок воинов на каждом (простим летописцу возможные преувеличения), по Днепру к морю плыли варяги, словене, чудь, кривичи, меря, поляне, северяне, древляне, радимичи, хорваты (белые, нынешние галицийские «захидные»), дулебы, тиверцы. По берегу вдоль реки двигалась конная рать.

Добравшись до византийских владений, вели себя, однако, как при Аскольде – подобно норманнской банде. Не хочется опять вдаваться в подробности, лучше притупить чувства поэтическим аргументом: «ужасный век, ужасные сердца» – по большому счету, все были хороши, но свое не пахнет. Согласно преданию, великий страх на греков навели еще и поплывшие по суше корабли. Защитники Константинополя, чтобы не пропустить вражеские суда в свою удобную гавань в бухте Золотой Рог, перегородили вход в нее цепью. Тогда русичи, привычные к передвижению по волокам, вытащили свои корабли на берег, установили на колеса, распустили паруса – и при сильном попутном ветре покатили их в сторону Царьграда, чтобы проникнуть в бухту с другой стороны.

Император Лев VI Философ не хотел подвергнуть столицу осаде и штурму. А если верить еще одному преданию, он решил быть византийцем до конца: отправил Олегу богатые дары и изысканные яства – отравленные. Но кушать их князь не стал, тогда греки стали говорить между собой: «Это не Олег, это святой Дмитрий, посланный на нас Богом».

Начались переговоры, к императору отправились послы. Известны их имена: Карл, Фарлоф, Велмуд, Рулав и Стемир. Звучат на германо-скандинавский манер, но Велмуд – это, возможно, Велимудр, Стемир тоже, не исключено, что славянин. Скандинавское засилие имело место и на переговорах, проходивших в последующие десятилетия, но это вряд ли следствие дискриминации: варяги, народ бывалый, могли бывать уже в Константинополе, знать тамошние порядки, иметь знакомцев в императорской гвардии.

Был заключен мирный договор – первый письменный международный документ Русского государства. Текст существовал и на славянском языке – очевидно, составить его помогли болгары, уже принявшие к тому времени христианство и знакомые с письменностью. Согласно ему, русские купцы могли проживать в Константинополе ежегодно в течение шести месяцев, находясь при этом на казенном византийском довольствии. Могли мыться в бане, сколько хотят. «А когда пойдут русские домой, то берут у царя греческого на дорогу съестное, якори, канаты, паруса и все нужное». На тех, кто прибудет в Константинополь не по торговым делам, льготы не распространялись. Греки добились включения в договор важных для них пунктов. Чтобы русский князь запретил своим направляющимся в Царьград подданным грабить окрестные села и вообще хвататься за меч по любому поводу. Проживать в Константинополе они должны в отведенном им квартале, выходить оттуда группами, обязательно сопровождаемыми чиновниками. «И пусть торгуют, как им надобно, не платя никаких пошлин». Соблюдать условия договора поклялись: Лев и брат его Александр целованием креста, а Олег и бояре его по русскому закону – оружием, Перуном и Волосом, скотьим богом.

Кроме заключения этого очень выгодного для них договора, русские получили с греков огромные отступные: серебром, шелковыми тканями, художественной посудой и прочими предметами роскоши. При дележе добычи ее распределили по кораблям, русским доставалось вдвое больше, чем остальным, но под русскими понимались не варяги, а все княжеские дружинники, без разбора рода и племени.

Прибивал ли Олег свой щит к «вратам Цареграда» – предмет бесплодной идеологизированной дискуссии. Куда важнее то, что в договорах с Византией он титуловался «великим князем».

В Киев войско вернулось с великою славою, Олег получил прозвание Вещего, т. е. кудесника, волхва. Но прожил он после возвращения недолго, скончался в 912 г. (правда, будучи уже, очевидно, человеком весьма преклонных лет). Во вряд ли кому не знакомой легенде о его смерти среди персонажей присутствует настоящий, профессиональный волхв («вдохновенный кудесник»). Он предсказывает Олегу смерть от любимого коня, которого князь немедленно отправляет под надзор отроков (младших дружинников). Однако через сколько-то лет он вспомнил о любимце и пожелал его видеть, но услышал, что тот давно помер. При созерцании останков Вещий Олег был укушен выползшей из конского черепа злобной смертельно ядовитой гадюкой. Но задолго до Пушкина и даже до написания летописных рассказов, из которых он почерпнул сюжет, в Скандинавии появились устные предания о герое-викинге Одваре Одде. В составленной на их основе саге читаем: «… ударился Одд ногой и качнулся. «Что это было, обо что я ударился ногой?» Он дотронулся острием копья, и увидели все, что это был череп коня, и тотчас из него взвилась змея, бросилась на Одда и ужалила его в ногу повыше лодыжки. Яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро…»

Одд обречен, но, как настоящий викинг, он призывает к себе сведущего в грамоте человека, чтобы в последние отпущенные ему часы поведать ему о своих деяниях. Вполне вероятно, что образ Одвара Одда навеян отчасти рассказами о Вещем Олеге, которые могли занести в Скандинавию его дружинники. На Руси же Вещего Олега долгое время связывали с былинным Вольгой Святославичем.

Вслед за Олегом великое княжение в 912 г. принял сын Рюрика, Игорь Рюрикович (ок. 878–945, правил в 912–945 гг.). Он проявил немалую активность в черноморском направлении, да, видно, был неудачником.

Согласно летописи, вскоре после его вокняжения была захвачена расположенная на Таманском полуострове хазарская крепость Самкерц, или, что уже было привычнее русскому слуху, Тмутаракань. Но это, судя по всему, была не направленная из Киева правительственная акция, а свободное творчество варяжско-русских масс. Почему перед этим Тмутаракань стала хазарской, если и в самом деле существовал Первый Русский каганат со столицей в этой самой Тмутаракани, – вопрос (хотя взятие Самкерца можно рассматривать и как аргумент в пользу того, что этот каганат если и существовал, то где-то еще).

Большой поход на Царьград был возглавлен Игорем в 941 г. Иностранные источники говорят кто о тысяче, кто о десяти тысячах кораблей, но в последнем случае прокормить такую ораву и Черного моря не хватило бы. Судя по ходу событий, кораблей было далеко не тысяча. Игорь не был вещим правителем, не собрал, как Олег, все силы государства. Ограничился теми, что были поблизости от Киева. Возможно, присоединились еще и корабли из недавно захваченной Тмутаракани: иначе как бы движение русских заметили из Херсонеса (а там заметили, хотя, возможно, из города осуществлялось сторожевое патрулирование, в том числе на выходе из Днепровского лимана – Херсонес имел тогда статус фемы, так назывались в Византии военно-административные округа).

О внезапности не могло быть и речи после того, как движение флота заметили с болгарских берегов – оттуда сразу дали знать в Константинополь. Но византийская столица для защиты своей с моря располагала на тот момент очень малым числом кораблей: как когда-то при Олеге, большой флот опять оперировал против арабов в Эгейском море. Греки спешно собрали все, что смогли, привели в порядок, но главное – установили на кораблях по несколько сифонов для метания страшного «греческого огня» – не только на носу, но и на корме, и по бортам. Это и принесло им успех в состоявшемся 11 июня 941 г. морском сражении: огнеметные суда устремились в гущу русского флота и стали палить во все стороны. Действие этого напалма было ужасно. Не просто вспыхивали корабли – горели факелом люди, горели даже в воде – огонь не гас в ней. Многие и так нашли смерть в море: или не умели плавать, или утягивали на дно доспехи.

Часть русских судов прибилась к фракийскому берегу, пошла мелководьем – пользуясь тем, что оно недоступно для тяжелых греческих судов. Но на подходе к Днепру опять была настигнута греками, так что до Киева добрались немногие. «Будто молнию небесную имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас. Оттого и не одолели их», – рассказывали они о своих злоключениях.

Другая часть уцелевших прибилась к малоазийскому побережью. Там был учинен затяжной дикий погром. Но в начале сентября подошла большая византийская армия, принимать сражение за собственной малочисленностью русы посчитали бессмысленным, погрузили добычу на корабли и пустились в плавание. Опять же, вернуться удалось далеко не всем: произошла новая встреча с увеличившимся византийским флотом. Все попавшие в плен, на суше и на море, по приказу императора Романа были казнены.

Игорь не смирился с неудачей и сделал должные выводы. К новому походу готовились обстоятельно, из всех подвластных городов и земель прибывали суда с людьми и припасами. Наняли и печенегов, сравнительно недавно появившихся в западном секторе Великой степи. В близкой исторической перспективе это была для Руси кочевая вражья сила, одна из многих, но на этот раз печенеги выступили в качестве союзников. Впервые они появились на окраине русских в начале правления Игоря, в 915 г., – тогда они шли на подмогу Византии в ее войне с болгарами, киевский князь не препятствовал им, и даже был заключен мирный договор. Хотя бы потому, что печенеги постоянно враждовали с хазарами и мадьярами. Но уже в 920 г. пришлось отражать их вторжение.

Когда в 944 г. Игорь вышел из устья Днепра в море, из Херсонеса на всех парусах понеслось донесение в Царьград: «Идет Русь с бесчисленным множеством кораблей, покрыли все море корабли». Несколько позже подобное сообщение отправили болгары: «Идет Русь, наняли и печенегов». А в итоге война закончилась как нельзя лучше – практически не начинаясь. Прибыло византийское посольство с предложением императора: «Не ходи, но возьми дань, которую брал Олег, придам еще к ней». Печенегов греки тоже не обошли вниманием: они получили подарок в виде изрядного количества золота и дорогих тканей.

На берегу Дуная Игорь провел совещание со своей дружиной и услышал мудрый глас народа: «Если так говорит царь, так чего ж нам еще больше? Не бившись, возьмем золото, серебро и поволоки (дорогие ткани. – А. Д.)! Как знать, кто одолеет, мы или они? Ведь с морем нельзя заранее договориться, не по земле ходим, а по глубине морской, одна смерть всем». Согласитесь, такие слова дорогого стоят, за ними просматриваются уже не безбашенные рубаки. Игорь присоединился к такому мнению. Печенеги остались выяснять отношения с болгарами, русская рать отправилась по домам.

В следующем, 945 г. в Киеве был заключен договор с византийским посольством. Он в значительной степени повторял тот, что в 907 г. заключил Олег. Но появились новые моменты. Вот некоторые из них (в изложении С. М. Соловьева): «Если русские приведут пленников-христиан, то за юношу или девицу добрую платят им 10 золотников, за средних лет человека – 8, за старика или дитя – 5; своих пленников выкупают русские за 10 золотников; если же грек купил русского пленника, то берет за него цену, которую заплатил, целуя крест в справедливости показания».

Далее следует обязательство русской стороны не воевать против Херсонеса (Корсуни) и относящихся к его феме городов, эта область (крымское побережье и горы) не может быть подчинена Русью. Русские не должны обижать херсонесцев, ловящих рыбу в днепровском устье, сами же «русские не могут зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у св. Еферия, но, когда придет осень, должны возвращаться домой в Русь. Греки хотят, чтобы князь русский не пускал черных (дунайских) болгар воевать в страну Корсунскую (Херсонесскую)».

Договор скрепляли клятвой: Игорь и все язычники из его окружения присягали у статуи Перуна в капище на холме Перыни, византийцы же и русские христиане (их было уже много, особенно среди варягов) в церкви Св. Ильи. Момент знаменательный: в договоре впервые употребляется понятие «Русская земля» как название всего молодого государства. А еще – среди упоминающихся в тексте личных имен сродников князя и русских купцов уже много славянских.

При Игоре, согласно разным источникам, было совершено несколько походов Руси на восточное побережье Каспия, где существовало несколько мусульманских государств, подчиняющихся халифату. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что все они происходили по частной грабительской инициативе. Участники их совершали много жестокостей, добивались промежуточных побед, но в конечном счете мало кто из них возвращался.

Обычный маршрут этих нападений известен, тот же, по которому проследовали в столицу Хазарского каганата Константин и Мефодий: через Керченский пролив в Азовское море, дальше вверх по Дону, потом волоком в Волгу – и вниз по реке, в Каспий. Вот почему так важна была Тмутаракань: из нее можно было контролировать одну из важнейших точек маршрута, Керченский пролив.

Впрочем, почти весь путь пролегал через земли Хазарского каганата, и с хазарским правительством приходилось договариваться. Однажды подобная экспедиция численностью в несколько тысяч человек заключила с верховными хазарскими властями договор: за право прохода – половина добычи. Проплыли, прошли, повоевали, пограбили. На обратном пути в Итиле честь честью расплатились (чести всегда есть место, даже специфической) – как договаривались, с самим каганом. Но, как гласит хазарский источник, взбеленилась наемная мусульманская конная гвардия на службе кагана. Мол, эти негодяи перебили немало правоверных, и мы должны отомстить. Каган не стал отговаривать, да еще, надо думать, дорогу указал.

Гвардейцы русов настигли, бились три дня, русы были побеждены. Кто не пал на поле боя, собрались вместе и направились в сторону Волжской Булгарии. Но там они, опять же по хазарской протекции, были поголовно перебиты.

Широко известен летописный рассказ о гибели Игоря в 945 г. Как он, собрав полюдье (дань) с древлян, вдруг поворотил назад с половины обратной дороги с малою дружиной: пойду, соберу еще. Древлянские старейшины, увидев такое дело, собрались на совет во главе со своим князем Малом. На нем было постановлено: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». Игорь и его малая дружина были перебиты, причем сам великий князь погиб смертью страшною: его привязали к верхушкам двух согнутых берез, и, когда отпустили их ввысь, тело князя было разорвано.

Еще страшнее повествование о последовавшей за этим мести вдовы Игоря, святой княгини Ольги.

Одних древлянских послов, прибывших к ней с покаянием и с предложением нового мужа (Мала) взамен убиенного, которого все равно не вернуть, она приказала живьем зарыть в землю. Других, которые по ложному вызову, не зная об участи предшественников, явились договариваться об условиях свадьбы, – сожгли живьем в бане. Потом была сожжена и столица древлян город Искоростень, причем оригинальным способом. Ее осажденным жителям предложили откупиться малой контрибуцией – по птичке с двора. Они, по простоте душевной, согласились, осаждавшие привязали к птичьим ножкам по куску пакли с серой, подожгли – и пичуги полетели искать спасения под хорошо знакомыми кровлями. Город, понятное дело, запылал и был отдан на поток и разграбление. Автор тешит себя надеждой, что поскольку история со взятием Искоростеня – это явный вымысел, «бродячий сюжет», рассказанный-пересказанный много раз с древнейших времен у самых разных народов, то и предшествующие зверства над древлянами если не целиком плоды больной садистической фантазии, то все же преувеличение.

Как-то не хочется сочувственно относиться к уверениям, что Ольга и не могла поступить иначе: мол, во-первых, по понятиям того времени (особенно варяжским), месть была делом такой важности, что, не свершив ее, и по земле-то ходить нельзя; во-вторых, этого требовали жизненные интересы только-только становящегося государства, когда всякое покушение на принцип центральной власти, хотя бы и по соображениям справедливости, могло оказаться просто гибельным.

Куда симпатичнее версия, что маршрут движения Ольги на Искоростень и последующие ее перемещения, свершением мести никак не мотивированные, на самом деле связаны с обустройством погостов – пунктов сбора дани и податей – по всей стране (погосты сразу же становились и местами торговли, а после принятия христианства при них стали возводиться храмы, где храмы, там и кладбища – вот так слово «погост», изначально обозначающее место оживленное, стало синонимом места последнего упокоения). Или что полное подчинение Древлянской земли, а следом присоединение Волыни, были необходимы для контроля за путем «из немцы в хазары», пролегавшем от Булгара через Киев, Краков, Прагу, Регенсбург в Баварию, откуда было сообщение со всеми крупнейшими рынками Запада – это был один из важнейших путей сбыта традиционных русских товаров (гипотеза Ю. Дыбы).

А так – просто страх иногда наводят изображения этой святой равноапостольной княгини с безумно округленными глазами, устремленными, правда, не в земные дали, а в нечто запредельное. Но вот что говорит о ней Нестор-летописец в «Повести временных лет»: «Была она превозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи».

О происхождении Ольги (ок. 890–969, правила в 945–962 гг.) в источниках говорится разное. По наиболее распространенной версии, она родилась в Псковской земле, в семье незнатного варяга. Имя ее соотносится со скандинавским Хельга. Но некоторые летописи утверждают, что она не кто иная, как дочь Вещего Олега, и имя ей дал он – по созвучию со своим. Современники отмечали роднящую их мудрость. Очевидно, по этой же причине ей приписывалось происхождение из рода Гостомысла – новгородского старейшины, инициатора призвания варягов. Болгары позднее стали утверждать, что Ольга их племени и родилась она не в Пскове, а в Плиске (действительно, в ранних летописях место ее рождения могло указываться как Плесков – так первоначально назывался Псков).

Согласно преданию, с Игорем их свела случайная встреча на переправе, где Ольга, девушка из семьи небогатой, трудилась. Во время большой охоты князь, переправляясь через реку, увидел, что перевозчик – одетая в мужское платье красивая статная девушка. Он приступил было к ней с нескромными ухаживаниями, но та, хоть и знала, кто перед нею, пристыдила его и добавила, что скорее утопится, чем позволит себе что-нибудь негожее. Слово за слово, и вскоре Игорь послал за ней гонцов. Перевозчица стала княгиней.

Показательно, что встреча произошла во время княжеской охоты. Ольга сама всю жизнь была заядлой охотницей (одно из проявлений ее могучей натуры). Долгое время по всей Руси показывали «Ольгины охоты» – ее излюбленные охотничьи угодья.

Когда Ольга овдовела, их с Игорем сыну Святославу было всего три года, и она стала правительницей. Вся полнота власти принадлежала ей до 962 г., когда сыну исполнилось двадцать, но фактически она держала в своих руках внутренние дела до самой свой смерти в 969 г. – Святослав был нечастым гостем в Киеве.

Помимо помянутых выше деяний великой княгини, следует отметить также впервые начавшееся при ней на Руси широкое каменное строительство. Важен ее вклад в организацию управления государством: помимо введения погостов, при ней входившие в состав Киевской Руси племенные земли стали также административными единицами, во главе каждой из которых стоял великокняжеский наместник – тиун (впоследствии наместников все чаще будут заменять посаженные князья).

Деянием, за которое православная церковь канонизировала ее впоследствии как святую равноапостольную, было ее крещение и насаждение ростков христианской веры на Руси. Крещение княгиня Ольга приняла в Константинополе в 955 г. Это был мирный визит в византийскую столицу, без войска и без предъявления претензий. Император Константин Багрянородный дважды устраивал приемы в ее честь, именуя правительницей (архонтессой) Руси. Скорее всего, Ольга заранее приняла решение креститься, в Киеве было немало христиан, была церковь Ильи Пророка, и княгиня, при ее уме и проницательности, имела, очевидно, ясное представление о христианской вере. В составе свиты, сопровождавшей ее в Царьград, хроники называют священника Григория.

Хотя есть источники, говорящие о спонтанности ее решения. Согласно одному из них, император, восхищенный ее красотой и умом, вознамерился сделать ее свой супругой. Ольга же встречных чувств не испытывала (ей было тогда около 65 лет), а потому ответила отказом под тем предлогом, что негоже христианскому государю связывать свою судьбу с язычницей. Константин сразу же предложил ей креститься. Княгиня согласилась, но при одном условии: император должен стать ее крестным отцом. На том и порешили, но после свершения обряда о женитьбе не могло быть и речи: крестное родство ставится выше кровного, Ольга теперь была для Константина больше чем дочь. Такая легенда, еще раз свидетельствующая о находчивости княгини, могла производить сильное впечатление только на мало еще проникнутых христианской традицией русских слушателей. Никто из греков, не исключая, разумеется, и их императора, никогда не мог упустить из виду, какую ответственность накладывают на него узы крестного родства.

По менее легендарным сведениям, русскую княгиню не встречали в Константинополе с распростертыми объятиями. Попытались даже указать на место, о чем свидетельствует последовавшая за ее возвращением переписка. В Киев пришло послание императора: «Я тебя много дарил, потому что ты говорила мне: вернусь на Русь, пришлю тебе богатые дары – рабов, воску, мехов, пришлю и войско на помощь». Ольга ответила на этот скаредный попрек: «Когда ты столько же постоишь у меня на Почайне, сколько я стояла у тебя в гавани цареградской, тогда дам тебе обещанное».

В святом крещении Ольга была наречена Еленою. Хотя княгиня и стала первой из христианских правителей на Руси, по возвращении в Киев она мало кого сумела вдохновить своей верой. Сын Святослав, унаследовавший материнский характер, с малолетства думал больше о делах военных. Мать уговаривала его креститься: «Я узнала Бога и радуюсь; если и ты узнаешь Его, то так же станешь радоваться». На что сын отвечал: «Как мне одному принять другой закон? Дружина станет надо мной смеяться». Впрочем, он говорил, что, если любо кому креститься, он не помеха. Но если мать начинала настаивать, Святослав раздражался. По верному замечанию С. М. Соловьева, дело было не в страхе перед насмешками соратников, а в том, что он в душе был язычником, которому невозможно было зачастую обуздать свои страсти и отказаться от своевольных привычек. Можно привести слова апостола Павла: «Для неверующих вера христианская юродство есть». Когда в 959 г. в ответ на просьбу Ольги германский король Оттон I прислал епископа и монахов для проповеди и крещения Руси, Святослав отправил их обратно.

Незадолго до смерти Ольга пережила первый набег печенегов на Русь (968 г.), затворясь в осажденном Киеве со своими внуками. Город был на грани сдачи, буквально в последний момент Святослав подоспел со своим войском из Болгарии, где постоянно находился, и снял осаду.

Тяжелобольная княгиня едва сумела уговорить сына не возвращаться на Дунай, не дождавшись ее смерти. Скончалась она 11 июля 969 г. Похоронили великую княгиню Ольгу в церкви Ильи Пророка по христианскому обряду, никакой языческой тризны не справлялось.

Святослав (942–972) с малолетства избрал своей стезею войну. Символично, что, когда Ольга и киевские воеводы Свенельд и Асмуд возглавляли поход на древлян, трехлетний Святослав был с ними и при подходе к вражеской территории первым метнул на нее копье, что было знаком начала войны – он свершил этот акт как отмститель за убитого отца, князя Игоря. Силенок у него, правда, пока было маловато, копье упало у ног лошади (интересно, что точно такой же обычай существовал в Древнем Риме).

Святослав провоевал всю свою недолгую жизнь. «Повесть временных лет» дает такую его характеристику: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус (гепард), и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатров, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и остальные его воины. И посылал в иные земли (для объявления войны. – А. Д.) со словами: «Иду на Вы!»

У византийского историка второй половины X в. Льва Диакона находим такой портрет Святослава в описании его встречи с императором Иоанном I Цимисхием в 971 г.: «Он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос (по тюркскому обычаю, сравните с запорожской чупрыной, чубом. – А. Д.)… выглядел он хмурым и суровым. В одно ухо у него была вдета золотая серьга… Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только заметной чистотой».

Представишь такую картину – согласишься с украинским историком М. С. Грушевским, назвавшим Святослава «казаком на престоле».

Военные подвиги Святослава начались в 964 г. с «Восточных походов». Источники разнятся в их последовательности и датах, в результатах и даже реальности некоторых из них. Но примерная канва событий такова.

Был поход в землю вятичей, но неизвестно, были ли подчинены эти последние славянские данники хазар. От хазарской зависимости они были избавлены, но стали ли платить дань Руси – вопрос. Через пару десятилетий на них ходил Владимир, и не раз. Вятичи – это упрямый народ.

Через год началась война с Хазарией, приведшая если не к полному ее разгрому, то к исчезновению как великой державы. Был захвачен Саркел на Дону, на месте которого появился русский город-крепость Белая Вежа. Взята и разрушена ранняя столица хазар – Семендер в Дагестане. Безусловно русской стала Тмутаракань – до этого, похоже, она переходила из рук в руки. Наконец, русское войско овладело главной столицей Хазарии – Итилем в дельте Волги.

Хазарская верхушка во главе с каганом и остатки армии бежали на каспийские острова и на полуостров Мангышлак на восточном берегу Каспия. Через несколько лет после ухода русских хазары вернулись в Итиль и в дельту Волги, но к тому времени они стали представлять собой по большей части лишь совокупность племен, поглощенных вскоре более удачливыми кочевыми сообществами. Большинство «итильских» хазар, тех, кого можно было рассматривать как остаток каганата, приняло ислам, в конце концов то же сделал и каган. В 985 г. на эту последнюю Хазарию совершил поход киевский князь Владимир Святославич и наложил на нее дань. Часть исповедующих иудаизм хазар сумели добраться до Центральной Европы и влились в тамошние еврейские общины. Другие участвовали в образовании народностей караимов и крымчаков, религией которых тоже стал иудаизм (большинство караимов проживает сегодня в Крыму, там же живет и около трехсот крымчаков, но большинство их погибло во время фашистской оккупации).

В Крыму большинство приморских хазарских земель перешло к Византии, те, что на восточной оконечности Керченского полуострова, – к возникшему на обоих берегах пролива Тмутараканскому княжеству Киевской Руси. В степную часть Крыма хлынули печенеги – со всеми вытекающими последствиями. Большинство предгорных и степных селений было сожжено, уцелевшие жители ушли в горы.

Эпоха хазарско-византийского сосуществования была для Крыма довольно благополучной порою. Теперь приморским городам, входящим в Византийскую империю, предстояло уживаться с новым соседом, менее склонным уважать их право на существование и менее подверженным соблазнам городской цивилизации. Но все же имеющим о ней представление, и это оставляло надежду.

Печенеги не были здесь незнакомцами, они появились со своими стадами в степном Крыму еще в конце IX в. и в условиях хазарского преобладания вели себя смирно. Даже проявили интерес к торговым делам: одна их орда сотрудничала с Херсонесом, обеспечивая тамошних купцов награбленным добром и невольниками и забирая в обмен их товары, или брала на себя транспортировку их грузов своими караванами. Теперь, с началом печенежского этапа крымской истории, такая практика получала повсеместное распространение. В приморских городах стали селиться печенежские купцы. С другой стороны, большинство печенежских племен радушно принимало иностранных торговцев, приезжавших в их земли. Но – всему было место, тем более что у этих кочевников не было выраженной центральной власти.

Русь и Хазария чаще враждовали, чем поддерживали мирные отношения. Но последствия разгрома каганата для Русского государства историки оценивают неоднозначно. Хазарский каганат был если и не щитом, то своего рода фильтром от кочевников для Руси и для всех окрестных оседлых народов. Полуоседлые, хазары или держали большинство кочевых племен в узде, или умели с ними договариваться. Сами же хоть и были тоже изрядными хищниками, но не такими агрессивными, во всяком случае в военном отношении.

Но – что было сделано, то было сделано. Русскому государству теперь предстояло иметь дело с печенегами во всей их красе и мощи. Они, кстати, не замедлили выгнать мадьяр – те ушли в Паннонию, откуда, в свою очередь, принялись громить всю окрестную Европу вплоть до Парижа. Печенеги стали главной силой в степных просторах от Волги до Дуная.

Победив хазаров, Святослав совершил успешные походы на Северный Кавказ против бывших подвластными им ясов (аланов) и касогов (черкесов), а также на Восточную Булгарию.

Константинополь, судя по всему, не очень огорчился разгромом каганата, во всяком случае, никакой помощи против Руси ему не оказал. Более того, в 967 г. в Киев прибыл византийский посланник – патриций Калокир. У империи возникли тогда серьезные осложнения сразу на двух направлениях – с арабами и с Болгарией, и она решила прибегнуть к испытанному методу – использовать варваров против варваров. Калокиру было поручено уговорить Святослава совершить поход на Болгарию, за что киевскому князю предлагалась огромная плата – 15 кентинарий золота (около полутонны). Вероятно, царьградские политики преследовали при этом еще одну цель – отвлечь внимание Святослава от крымских владений Византии.

Помимо официальной части поездки, Калокир, постаравшийся сдружиться с князем, имел кое-что предложить ему лично от себя. Не победить Болгарию, а захватить ее – и в дальнейшем во всем действовать заодно с ним. Помочь взойти ему на императорский трон, после чего благодарность из константинопольской казны будет несметная. Это было предложение, от которого Святослав не захотел отказаться.

Летописцы не оставили нам подробностей похода, но в том же 867 г. мы видим великого князя уже в Переяславце на Дунае – после победы над болгарами. Там решил он устроить свою столицу: «В год 6475 (967) пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить в Переяславце, беря дань с греков».

На Дунае Святославу понравилось – к Киеву, по-видимому, душа у него не лежала давно (может быть, уже совершенные им завоевания дали свободу сокровенному имперскому чувству? Не так же ли, тяготясь Москвою, будет рваться к невским берегам Петр Великий?). Это не утаилось от глаз окружающих. Во время упомянутой выше осады Киева печенегами (в 968 г.) руководившие обороной старейшины и бояре отправили своему князю послание на Дунай: «Ты, князь, чужой земли ищешь и блюдешь ее, от своей же отрекся, чуть-чуть нас не взяли печенеги, вместе с твоею матерью и детьми. Если не придешь, не оборонишь нас, то опять возьмут. Неужели тебе не жалко отчины своей, ни матери-старухи, ни детей малых?»

По преданию, прибыв в Киев, Святослав сам признался Ольге и боярам: «Не любо мне в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там средина земли моей; туда со всех сторон свозят все доброе: от греков – золото, ткани, вина, овощи разные; от чехов и венгров – серебро и коней; из Руси – меха, воск, мед и рабов».

Дождавшись кончины матери и похоронив ее, Святослав в 969 г. вернулся в Переяславец. На константинопольском троне сидел уже новый император, но не киевский знакомец Калокир, а Иоанн I Цимисхий – без посторонней помощи расправившийся с предшественником Никифором Фокой. У Цимисхия возникли серьезные опасения, что русский варвар, вместо того чтобы взять оговоренную плату за оказанную услугу и убраться к себе на Днепр, похоже, собирается обосноваться на Дунае надолго и всерьез. На предложение действовать согласно букве договора последовало встречное: Византия должна еще заплатить выкуп за оставление им всех дунайских городов или передать Руси все свои европейские владения (Царьград, вероятно, в виду не имелся, хотя он на европейском берегу Босфора).

В завязавшемся письменном выяснении отношений император прибег к угрозам, на что последовал ответ, приведенный у византийского историка Льва Диакона: «Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам… мы сами вскоре разобьем свои шатры у ворот Византия… а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами».

Началась война. Святослав заключил союзы с печенегами и мадьярами, к нему присоединилось немало болгар.

Сведения о событиях 970–971 гг. в византийских и русских летописях сильно разнятся, но можно сделать определенный вывод: «людьми крови», а не «изнеженными бабами» оказались и те, и другие. Греки, воюя на своей земле и собрав все силы, чаще одерживали верх. Военные действия, начавшиеся вторжением Святослава и его союзников в византийскую Фракию, были перенесены в Болгарию. У стен Преслава, болгарской столицы, воевода Святослава Сфенкел дал византийской армии большое сражение (сам Святослав находился в это время в Доростоле на Дунае). Чаша удачи долгое время не склонялась ни на одну из сторон, но в конечном счете дело решила яростная атака византийской «гвардии бессмертных» – закованных в тяжелые доспехи всадников. Сражавшиеся вместе русские и болгары заперлись в городе, в котором находился болгарский царь Борис. Когда стены Преслава были разбиты осадными орудиями, осажденные укрепились в царском дворце, но болгарский владыка к тому времени оказался у греков и был с почетом принят ими. Дворец был подожжен, битва опять перешла в чисто поле, но силы были уже слишком не равны. Лишь небольшой части войска во главе со Сфенкелом удалось пробиться в Доростол.

Под стенами Доростола Святослав дал упорное сражение, но, оценив неравенство сил, увел войско под защиту стен. Недавно он приказал казнить около трехсот знатных болгар, заподозренных им в провизантийских намерениях – думается, это не прибавило ему симпатий горожан. Но императору ни к чему была долгая осада: из Константинополя пришли вести о попытке переворота – хоть и неудавшейся, но в столице требовалось его присутствие. Осажденным было предложено вступить в переговоры. В конце июля 971 г. состоялась личная встреча Святослава и Иоанна Цимисхия (мы уже знаем, какое впечатление произвел на греков явившийся на нее русский «казак на троне»).

Договорились о том, что русские оставляют Болгарию, а Византия выплачивает на каждого воина изрядные отступные (что уже свидетельствовало о том, что война была не так уж не в пользу русских, как в том пытались уверить повествовавшие о ней греческие хронисты).

Византийские источники утверждают, что император, руководствуясь самыми добрыми чувствами, советовал Святославу не возвращаться через Днепровские пороги, где ладьи придется вытаскивать на сушу и волочить их в обход этого природного барьера. По словам нашей летописи, о том же говорил своему вождю старый воевода Свенельд. У порогов постоянно маячили разъезды степняков, устраивались засады на купеческие караваны, следовавшие «из варяг в греки». Сейчас там следовало опасаться нападения большой печенежской рати.

В добрые побуждения Иоанна Цимисхия хочется верить, верить в то, что предостерегающие слова действительно были им сказаны. Но нам известно и другое: еще высокоодаренный император Константин VII Багрянородный (правивший в 908–959 гг.) внушал своему сыну Роману (будущему Роману II) в трактате «Об управлении империей», что ради блага державы не стоит жалеть казны на то, чтобы держать на своей стороне печенегов: «Знай, что пачинакиты (печенеги) стали соседями и сопредельными также росам, и частенько, когда у них нет мира друг с другом, они грабят Россию, наносят ей значительный вред и причиняют ущерб. Знай, что росы озабочены тем, чтобы иметь мир с пачинакитами… росы всегда питают особую заботу, чтобы не понести от них вреда, ибо силен этот народ… Знай, что и у царственного сего града ромеев, если росы не находятся в мире с пачинакитами, они появиться не могут ни ради войны, ни ради торговли, ибо когда росы с ладьями приходят к речным порогам и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа пачинакитов… Пачинакиты, связанные дружбой с Василевсом (басилевсом, императором. – А. Д.) и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю… Будучи свободными и как бы самостоятельными, эти самые пачинакиты никогда и никакой услуги не совершат бесплатно».

Последнее предложение говорит в пользу того, что, хотя мы и видели только что печенегов союзниками Руси, это вовсе не гарантировало русских от их нападения. На знаменах степняков изображался волк, а не собака.

Святослав разделил свою армию: половина пошла пешим и конным порядком со Свенельдом, остальные во главе с ним самим двинулись на ладьях. Лишившись столь любезных ему Переяславца, Дуная и многих боевых соратников, князь будто искушал судьбу. А ведь ему было всего тридцать, и сколько еще могло быть впереди не только утрат, но и удач.

Подняться по Днепру до наступления зимы Святославу и его людям не удалось, пришлось зимовать в низовьях реки. Это оказалось тяжелым испытанием, зима была на редкость суровая. В марте 972 г., дождавшись схода льда, двинулись в плавание.

У порогов на русское войско действительно напали печенеги под предводительством хана Кури. В чистой степи печенеги представляли собой грозную силу. Их построенные клином тяжеловооруженные всадники (новинка в военном деле) могли прорвать любой строй, сражались они не мечами, а саблями – оружием более легким и непредсказуемым для противника.

Из русского войска не уцелел никто, погиб и Святослав. Хан-победитель, по еще со скифских времен поведшемуся у степняков обычаю, повелел изготовить из его черепа чашу, оковать ее золотыми пластинами – и пил из нее на пирах.

Свенельд со своими воинами добрался благополучно до Киева еще осенью 971 г.