Глава 30
Существует ли предел говна? Когда говно случается, мы расстраиваемся: "Вот говно!". Когда говно усугубляется, мы расстраиваемся сильнее: "Твою ж мать! Сколько можно?!". Когда говно накрывает нас с головой, мы опасливо задумываемся: "Ну, это всё, закончилось?". Когда это не заканчивается, мы ломаемся: "Говно…". Но и это не всё. Есть следующая ступень. Она приходит нежданно, как пожар в разрушенной ураганом живодёрне. И тогда… ты начинаешь наслаждаться говном.
Я старался дотянуться плечом до глаза, чтобы стереть накапавшую сверху кровь, когда услышал позади журчание.
— Нет-нет-нет…
Рефлекторно попытавшись оглянуться, громко треснулся головой о решётку слива.
Но Ткачу было плевать. Не утруждая себя проверкой водостока, он поспешил прочь, лязгнув напоследок подобранным с пола слитком.
Шум воды усиливался, и усиливался быстро.
— Дьявол!
Я, извиваясь словно гусеница, пополз вперёд по коробу. Мне было уже всё равно, куда я выползу: в тюремную камеру, в разделочную мясника, в сортир к Малаю. Куда угодно, лишь бы там не было воды. Быстрее, дальше, выше!
Действуя в полном соответствии с олимпийским девизом, я пробирался вперёд по водостоку. Я помогал себе всем, чем можно: ногами, жопой, лицом, даже сломанными руками, перестав ощущать боль. Но это не спасло. Ледяной поток нагнал меня. Подхватил и понёс. Единственное, на что я был способен теперь — сделать последний вдох и держать глаза открытыми, чтобы не втемяшиться башкой на повороте.
Свет всё ещё проникал через решётки водостока — значит, жилой сектор пока не затоплен, и вода поднимается снизу. Это хорошо. Есть шанс вынырнуть. Но так будет недолго. Сквозь шум бурлящего в коробе потока уже слышались крики и суматошный топот.
А я всё летел вперёд, гонимый вырвавшейся из оков стихией. Раза два или три эта стихия успела хорошо приложить меня о стену. В первый раз было больно. Второй — окоченевшее тело едва почувствовало. А в третьем я уже не был уверен. Помню, темнеющая картинка перед глазами дёрнулась, пузырей вокруг стало больше, и меня потащило наверх.
Очнулся я на залитом водой полу от того, что приложился о бетон своей посиневшей рожей. Кроме неё пострадала ещё и грудь, принявшая основной удар. Кажется, я сломал ребро. Зато избавился от воды в лёгких и в желудке заодно.
Пополз вперёд. Просто вперёд, как лежал, так и пополз. Я понятия не имел, где нахожусь, вокруг бурлила грязная ледяная вода, а голова уже не соображала от недостатка кислорода и переизбытка свалившегося на неё говна. Нужно было двигаться. Хотя бы для того, чтобы не окоченеть.
Не уверен, но, по-моему, я хохотал. Во всяком случае, мне было чертовски весело. В один прекрасный момент всё вокруг сделалось будто бы нереальным, происходящим не со мной, но перед моими глазами. Уставшее от объективной реальности серое вещество отказалось воспринимать её как есть. Это было не отчаяние, нет. Это было счастье. Чувство абсолютной свободы, когда даже собственная жизнь не является ценностью достаточной, чтобы её утрата испортила мне настроение. Я радовался тому, что есть здесь и сейчас. Глотал затхлый воздух, и радовался, что дышу. Грёб сломанными руками и радовался, что не тону. Хватал проплывающие рядом трупы и радовался, что есть опора для передышки. Если бы в тот момент я умирал, то радовался бы, что узнаю нечто новое.
Но я не умер. Ледяной поток протащил меня, кажется, по всей утробе Убежища и отрыгнул, будто непереваренную кость, в удивительно знакомый коридор. Тёмный, сырой и жутко холодный. Настолько холодный, что почти лишившееся чувствительности тело скорчилось от боли, будто уколотое тысячами игл.
Неужели я наверху? Неужели здесь выход?
Я кое-как поднялся на ноги и заковылял к свету, ежесекундно ожидая, что со следующим шагом замёрзшие чресла треснут и рассыплются осколками, оставив меня беспомощно вмерзать в быстро нарастающий снизу лёд.
Да. Да-да-да! Вот он — родной ангар! Ряды машин… Это выход! Но… Стоп. Откуда этот свет? Мой путеводный свет, мать его. Ведь я прикрывал дверь, оставил только небольшую щёлку. Дьявол. Ворота… они открыты.
На воду, искрящуюся в трапеции света, упала тень.
Я, стараясь не шаркать натурально обледеневшими ногами, отполз за колесо ближайшего грузовика и продолжил наблюдать из своего тёмного угла.
Из-за оранжевого гусеничного вездехода вышел человек, приладил стартёр в гнездо под решёткой радиатора и несколько раз крутанул.
Это был Ткач.
— Загрызу суку.
Я бросился вперёд, когда оживший мотор вездехода взвыл, дверца кабины захлопнулась, и машин начала выруливать к воротам. Правда, "бросился" — сильно сказано. Начал переставлять ноги в темпе чуть выше прогулочного шага. Но и это отняло у меня все оставшиеся силы. Я упал. И пополз. Примерзая локтями и коленями к полу, оставляя на нём куски кожи. Я прополз ангар. Выполз наружу. И ещё какое-то время толкал окоченевшее туловище одной ногой по следу гусеничных траков, пока не отключился…
На следующий сеанс связи реальность вышла внезапно, застав меня врасплох. Разлепив глаза, я долго не мог сообразить, что происходит. Почему я двигаюсь спиной вперёд? Что за коряга волочится позади? И откуда эта вонь? А потом сеанс так же внезапно прервался.
— Отойди. Отойди отсюда, — слышалось где-то далеко-далеко недовольное ворчание, топот и пыхтение. — Уйди, глупый кот. Ошпарю же. Погуляй. Ну, давай, всё тепло выпустишь.
— Зеркала… — разлепил я губы.
— Чего? — произнёс тот же голос, но уже ближе.
— У него были зеркала? — я всё ещё не открыл глаза и пребывал в собственных мыслях.
— Какие зеркала?
— Заднего вида?
— Э-э… Не знаю. Правда, не знаю, — обратился голос к кому-то ещё извиняющимся тоном. — Где зеркала? У кого?
— У Ткача, на вездеходе. Он видел? Видел меня?
— У Ткача? Это твой друг?
— Друг… Да. Мы добрые друзья…
Похоже, я заснул, так и не успев до конца проснуться.
Повторное пробуждение было куда жёстче предыдущего. В первое мгновение я решил, что горю.
— Тише-тише! — подскочил ко мне тощий дед, закутанный в тряпьё. — Не шевелись. Лежи.
— Дьявол!!! Что со мной?!
— Ты весь отмороженный.
— Да, мне такое уже говорили, — я пригляделся. — Постой. Ты же…
— Альберт, — ощерился дед наполовину заполненными дёснами.
— Точно. Как я здесь оказался?
— Это всё кот. Большой кот, пушистый.
— Что ты несёшь? Какой кот? Дьявол! Почему так больно?
— Ты весь во льду был. Кожа волдырями пошла, местами почернела даже. А сейчас оттаял чуток и распух. Альбертик думал, помрёшь. И руки у тебя сломаны. Альбертик вот досочки к ним приладил, как в книжке нарисовано, чтобы срастались. Лучше не двигайся. А то опять кричать будешь. Альбертик такого не любит, — умалишённый закрыл уши ладонями и поморщился. — Голова болит от такого. У Альбертика с голоду всегда голова болит. А от шума того гляди треснет. Но Альбертик это поправит, — старик перестал гримасничать и, щерясь, подковылял к печке. — Супец, — ткнул он пальцем в стоящий на огне котелок. — Из зайца. Это кот утром принёс. Хороший кот. Отдам ему кости. Он и тебя принёс. Но не дал… Эх-хе… хе-хе-хе.
Снаружи раздался скрежет, будто кто-то дерёт доски когтями.
— А вот и он, нагулялся уже, — Альбертик поднялся по ступенькам и открыл дверь. — Супец почуял? Ну, заходи. Скоро обедать будем.
В берлогу вместе с холодом и облаком снега, звеня примёрзшими к шерсти ледышками, ввалилось лохматое существо.
— Красавчик! — я, пересиливая боль, приподнялся на локте.
— Кто? — растеряно улыбнулся Альбертик.
— Где же ты, скотина, пропадал?
— Э-э… Он погулять ходил. Он всегда так…
Блудный питомец прыгнул ко мне и лизнул в лицо, едва не содрав обмороженную кожу шершавым языком.
— Так вы знакомы? — промямлил старик.
— Давно я здесь?
— Ну… это… — поставил мой вопрос старика в тупик.
— День, два?
— Вчера был, — начал загибать Альбертик пальцы, — позавчера был, за день до того был, за день до того, как до того…
— Ясно. Можешь не продолжать.
— У Альбертика с памятью-то не очень, — виновато пожал старик плечами. — Бывает, выйдет Альбертик из дому, а зачем вышел — не помнит, ну и обратно. А потом, глядь, в штаны напустил. Пописать, значит, собирался. Мамуля ругает…
— Из дому, чтоб поссать? Заведи себе парашу.
— Так это ж по теплу. Правда, забывает иногда Альбертик, как там, снаружи. Однажды вот спросонья пошёл по большой нужде, да и отморозил себе всё. Во, глянь — потянулся он к ширинке.
— Избавь, — отвернулся я, но тут же, терзаемый внезапным приступом паники, приподнялся на локтях и откинул одеяло. — Фух.
— Цел вроде, — подтвердил мой диагноз Альбертик. — Покраснел только.
— Что с Убежищем? — снова упал я на скрученное тряпьё, заменяющее мне подушку.
— Нет-нет-нет, — замотал дед башкой, съёжившись, будто его собираются побить.
— Что "нет"?
— Альбертик не ходит к Убежищу. Больше нет. Мамуля сердится. Мамуля говорит, что плохие люди из Карпинска крутятся у входа, и даже… — старик на полусогнутых подковылял ко мне и зловеще прошипел в ухо: — И даже внутри. Да-да-да. Ворота открыты. В Убежище что-то случилось. Что-то плохое. Плохие люди выносят оттуда мертвецов! Я сам видел! Ой! — прикрыл Альбертик рот ладонью и затараторил, озираясь: — Прости мамуля, прости меня. Я случайно там… Совсем недолго, только одним глазком. Прости-прости.
— Кто они такие?
— А? — прервал старик сеанс общения с духом усопшей мамаши.
— Плохие люди из Карпинска. Кто они?
— Просто люди, — пожал Альбертик плечами. — Которые едят других людей. Если смогут поймать.
— Их много?
— Альбертик не знает, — попытался он съехать с темы. — Не спрашивай про них. Они плохие. Мамуля не разрешает…
— Она не слышит тебя.
— Что?
— Твоя мамаша отдала концы полвека назад.
— Нет, — нервно ощерился Альбертик. — Зачем ты так говоришь? Это неправда.
— Последняя запись в её дневнике от ноября. Она ведь умерла зимой, да? А ты — совсем пацан. Нихера не умеешь. Без жратвы. Один, с трупом в землянке. Как ты поступил с ней, дружище? В жизни не поверю, что сумел вытащить наверх и похоронить. По крайней мере, целиком. Ты разрубил её, да?
— Замолчи, — прошипел Альбертик, попятившись в дальний угол.
— Разрубил топором, как свиную тушу.
— Замолчи, — обхватил он голову руками.
— Она ещё не успела стухнуть. Только небольшой душок. О… Так много мяса. А ты так голоден. Безумно голоден.
Альбертик сел и зажал голову между согнутых коленей.
— Замолчи-замолчи-замолчи…
— Я не виню тебя. Я всё понимаю. Но ты должен признать, что мамули больше нет. И это не твоя вина. Просто, так вышло.
Плечи старика затряслись от всхлипов.
— Знаешь, — продолжил я, — думаю, она бы одобрила твоё решение. Уверен, что одобрила бы. Это тебя спасло. А что может быть важнее для матери, чем жизнь своего ребёнка?
Альбертик не выдержал испытания жалостью и зарыдал в голос. А когда взял себя в руки и успокоился, начал говорить. Обо всём, не затыкаясь.
Из безудержного потока слов удалось выяснить, что квартирующие в Карпинске людоеды вовсе не местные, а пришлая лет пять назад банда, свихнувшаяся в полном составе на творящихся в этом городе странностях. Народу там — человек сорок. Сейчас уже за вычетом дюжины. А заправляет ими некая старуха, известная в банде как Чёрная Анна. Старуха, судя по всему, реально древняя, потому что даже Альбертик, отнюдь не вчера родившийся, называл её старой каргой. Анна, по его словам, была кем-то вроде колдуньи, если я верно помню обширно цитируемую моим информатором сказку о Бабе Яге, и могла управлять мороком. Но самое главное, что мне удалось выяснить, так это то, что банда Чёрной Анны частенько совершает набеги на окрестные поселения, в том числе и на Березники с Соликамском. А из этого следует, что у них есть транспорт.
— Ты видел у них машины? — спросил я Альбертика, когда тот приготовился присесть мне на уши с очередной историей о своём моральном разложении.
— Машины? Нет, не видел. Но слышал. Звук мотора. Когда твой друг Ткач проезжал по этой дороге, Альбертик как раз решил, что это они, и спрятался. Потому что, знаешь, если они поймают Альбертика…
— Да-да, я помню. Спустят с тебя шкуру, выпотрошат и засунут в кипящий котёл.
— Нет-нет-нет, — помотал головой Альбертик, возмущённый моим неточным пересказом. — Сначала засунут в кипящий котёл, а уж потом выпотрошат!
— Как скажешь.
— Это не шутки, — испуганно округлил старик глаза. — Ты не видел, что они делали с разведчиками из Убежища. А Альбертик видел. Хуже этого ничего быть не может.
— Может. Поверь.
— Хуже, чем свариться живьём?!
— Ну, подумай сам. Сколько ты протянешь в кипящем котле, да ещё со спущенной шкурой? Минуты. Я на месте плохих людей предпочёл бы запечь тебя в шкурах.
— Как это? — выдохнул Альбертик.
— Ничего сложного. Берётся один связанный старикан, две больших шкуры, большая игла, жилы и верёвка. Шкуры кладутся крест-накрест, старикан сажается в центр. Шкуры сшиваются жилами промеж собою. Нужно сделать так, чтобы башка начинки наружу торчала, но больших дыр между шеей и шкурами не было. Получается этакий кожаный кувшин. Вся эта конструкция подвешивается в метре над землёй, а снизу разводится костерок. Преимущество данного способа приготовления в том, что длится это дело несколько часов. Начинка медленно тушится в собственном соку. При чём, первый час обычно уходит на вырабатывание этого самого сока. Начинка пытается слезть с огня и раскачивает мешок, извивается там, орёт благим матом. При этом обильно потеет, опорожняет кишечник и мочевой пузырь. Ко второму часу выбивается из сил, и начинается собственно готовка. Сначала готовятся ноги, жопа и гениталии.
— Чего? — пискнул Альбертик, насилу разомкнув побледневшие губы.
— Причиндалы твои.
— А.
— Потом, к четвёртому-пятому часу, когда низ уже покрылся румяной корочкой, жар добирается до ливера. Тут хорошо бы взбодрить начинку шмалью позабористее, иначе отключится. А так будет в сознании, пока кишечник и почки доходят до кондиции. Подыхает начинка уже наполовину пропеченной. Время приготовления может быть и больше, если грамотно поддерживать нужный огонь. Говорят, особо умелые повара пекут по десять часов кряду.
В землянке повисла молчаливая пауза. Альбертик смотрел на меня, не мигая и, кажется, перестал дышать.
— Эй, — повёл я забинтованной клешнёй у него перед носом.
— Кто ты? — прошептал старик. — Кто ты такой?
— Человек. Просто человек. Который убивает других человеков. Если сможет поймать. Но перед этим я говорю с ними.
— Ты убьёшь Альбертика?
— Возможно.
— Почему?
— Потому, что возможно всё. А я не даю обещаний, которых не могу сдержать. Но если ты будешь вести себя хорошо, и я пойду на поправку, мы расстанемся добрыми друзьями. Скажу больше. Если поставишь меня на ноги, я избавлю тебя от соседей.
— Правда? — воспрял духом Альбертик. — Ты сможешь?
— Смогу.
— Один?!
— Нас двое, — кивнул я на Красавчика.
— Но их сорок!
— Тогда тебе лучше поторопиться с моим излечением, чтобы успеть до весны.
— До весны? — нахмурился старик.
— Будет обидно, если столько мяса пропадёт, стухнув.
— А что ты будешь делать потом?
— Потом… Двину на Запад. Хочу повидать старого друга. В последний раз.
