21

Лейтенант, командир взвода, был убит еще утром, и, когда пришел приказ отступать, взводом командовал Христиан. Американцы не очень нажимали, и батальон занимал отличные позиции на высоте, откуда просматривалась разрушенная деревня из двух десятков домов, где упорно продолжали жить три итальянские семьи.

— Я начинаю понимать, как делаются дела в армии, — услышал Христиан, как кто-то жаловался в темноте, когда взвод, гремя оружием, продвигался по пыльной дороге. — Приезжает полковник и производит осмотр. Потом он возвращается в штаб и докладывает: «Генерал, я рад доложить, что люди занимают надежные позиции и живут в теплых, сухих землянках, которые могут быть разрушены только прямым попаданием. Наконец они начали регулярно получать пищу, и три раза в неделю им доставляют почту. Американцы понимают, что наши позиции неприступны, и не проявляют никакой активности». — «Ну хорошо, — говорит генерал, — будем отступать».

Христиан узнал по голосу рядового Дена и взял его на заметку.

Он уныло шагал вперед, а висевший на ремне автомат оттягивал плечо и, казалось, становился все тяжелее. В эти дни он все время испытывал усталость, то и дело давала себя знать малярия: болела голова, знобило, хотя и не настолько сильно, чтобы было основание лечь в госпиталь. Тем не менее, такое состояние изнуряло и выбивало из колеи. «Отступаем, — казалось, твердили его ботинки, когда он, хромая, шагал по пыли, — отступаем, отступаем…»

«По крайней мере, — тупо подумал он, — в темноте можно не бояться самолетов. Это удовольствие нам предоставят потом, когда взойдет солнце. Вероятно, сейчас где-нибудь около Фоджи молодой американский лейтенант усаживается в теплой комнате за завтрак. Перед ним грейпфрутовый сок, овсяная каша, яичница с ветчиной, натуральный кофе со сливками. Немного погодя он заберется в самолет и пронесется над холмами, поливая из пулеметов разбросанные вдоль дороги черные фигурки, притаившиеся в ненадежных мелких окопчиках, и этими фигурками будут Христиан и его взвод».

Христиан продолжал брести вперед, исполненный ненависти к американцам. Он ненавидел их больше за яичницу с ветчиной и натуральный кофе, чем за пули и самолеты. Да еще за сигареты. Кроме всего прочего, у них сколько угодно сигарет. Как можно победить страну, у которой столько сигарет?

Ему до боли хотелось вкусить целебный дым сигареты, но у него в пачке осталось только две, штуки, и он ограничил себя одной сигаретой в день.

Христиан вспомнил лица сбитых за линией фронта американских летчиков, которых ему приходилось видеть. В ожидании, пока их возьмут, они нагло, с надменными улыбками на пустых, невозмутимых лицах раскуривали сигареты. «В следующий раз, — подумал он, — когда я увижу летчика, я убью его, несмотря ни на какие приказы».

Он споткнулся на ухабе и вскрикнул от боли, пронзившей колено и бедро.

— Что с вами, унтер-офицер? — спросил шедший позади солдат.

— Ничего особенного, — ответил Христиан, — идите по обочине.

Он захромал дальше, не думая больше ни о чем, сосредоточив все свое внимание на дороге.

Посыльный из батальона, как и было сказано Христиану, ожидал его на мосту. Взвод шел уже два часа, и к этому времени совсем рассвело. Они слышали гул самолетов по другую сторону небольшой цепи высот, вдоль которой шел взвод, но никто их не атаковал.

Ефрейтор-посыльный от страха спрятался в канаве у дороги. На дорогу он вышел весь грязный и мокрый: в канаве было сантиметров на пятнадцать воды, но ефрейтор предпочитал комфорту безопасность. На другой стороне моста находилось отделение саперов, которые должны были заминировать мост после того, как пройдет взвод Христиана. Этот мост не имел большого значения, потому что овраг, который он пересекал, был сухой и ровный. Взрыв моста задержал бы кого угодно не более чем на одну-две минуты, но саперы упорно взрывали все, что взрывается, словно выполняли какой-то древний религиозный ритуал.

— Вы опаздываете, — нервно заметил ефрейтор. — Я уж боялся, что с вами что-то случилось.

— Ничего с нами не случилось, — отрубил Христиан.

— Очень хорошо. Осталось всего только три километра. Капитан хотел встретить вас и показать, где вы должны окопаться, — сказал ефрейтор и беспокойно огляделся вокруг. Он все время вел себя так, словно ожидал, что его застрелит снайпер или обстреляет в открытом поле самолет, или он будет убит где-нибудь на высоте прямым попаданием снаряда. Глядя на него, Христиан подумал, что ефрейтора наверняка очень скоро убьют.

Христиан махнул взводу рукой, и солдаты зашагали через мост за ефрейтором. «Хорошо, — вяло подумал Христиан, — еще три километра, а там пусть принимает решения капитан». Саперы, внимательно наблюдали за ними из своей канавы, беззлобно и равнодушно.

Перейдя мост, Христиан остановился. Следовавшие за ним солдаты тоже остановились. Механически, помимо своей воли, он начал определять дистанции, оценивать вероятные подступы, секторы обстрела.

— Капитан ждет, — напомнил ефрейтор, беспокойно скользя глазами по дороге, где сегодня должны появиться американцы. — Чего вы остановились?

— Помолчи, — ответил Христиан и направился обратно через мост. Он встал посередине дороги и посмотрел назад. На протяжении ста метров дорога шла прямо, затем огибала высоту и скрывалась из виду. Христиан повернулся кругом и стал всматриваться сквозь утреннюю дымку в дорогу и лежащие перед ним высоты. Дорога в этом направлении поднималась в гору, извиваясь среди каменистых, поросших редким кустарником холмов. Вдали, метрах в восьмистах-тысяче на крутом обрыве виднелись голые валуны. «Среди этих валунов, — механически отметил он, — можно установить пулемет и прикрывать оттуда мост и подступы к нему».

Ефрейтор стоял рядом.

— Я не хочу надоедать вам, унтер-офицер, — проговорил он дрожащим голосом, — но капитан прямо сказал: «Не задерживайтесь, я не приму никаких отговорок».

— Помолчи, — повторил Христиан.

Ефрейтор хотел было возразить, но передумал. Он проглотил слюну и вытер рукой рот. Стоя у въезда на мост, он грустно смотрел на юг.

Христиан начал медленно спускаться по склону оврага к сухому руслу ручья. Его мозг по-прежнему автоматически регистрировал все детали. Примерно в десяти метрах от моста он заметил спускавшийся от дороги пологий скат. На нем не было ни глубоких ям, ни валунов. Под мостом русло ручья было песчаным и мягким, с беспорядочно разбросанными гладкими камнями и пробивающейся кое-где порослью.

«Это можно сделать, и очень просто», — думал Христиан, медленно поднимаясь к дороге. Солдаты взвода к этому времени предусмотрительно сошли с моста и стояли на другой стороне у края дороги, готовые при звуке самолета прыгнуть в канаву, где сидели саперы.

«Словно кролики, — с возмущением подумал Христиан, — у нас не осталось ничего человеческого».

Перед мостом в волнении расхаживал взад и вперед ефрейтор.

— Все, унтер-офицер? — спросил он. — Можно двигаться?

Христиан ничего не ответил. Он снова начал пристально всматриваться в стометровый участок прямой дороги, отделявший их от поворота. Полузакрыв глаза, он представил себе, как первый американец, лежа на животе, будет выглядывать из-за изгиба дороги, чтобы убедиться, что их не подстерегает опасность. Затем голова исчезнет, за ней появится другая, вероятно, голова лейтенанта (казалось, что в американской армии несчетное количество лейтенантов, которых можно бросать на ветер). Потом медленно, прижимаясь к склону холма, напряженно глядя под ноги, чтобы не наткнуться на мину, из-за поворота появится отделение, взвод или даже рота и направится к мосту.

Христиан повернулся и снова взглянул на кучу валунов, видневшихся высоко на крутом обрыве, в тысяче метров от моста. Он был почти уверен, что оттуда будут просматриваться не только подступы к мосту и сам мост, но и тот участок дороги, который они только что прошли, где она извивается по невысоким холмам. Он сможет увидеть американцев на значительном расстоянии, прежде чем они скроются за этим холмом, чтобы потом появиться на изгибе дороги, ведущей к мосту.

Тщательно разработанный план полностью созрел в его мозгу. Он утвердительно кивнул головой, словно этот план был подготовлен и представлен ему кем-то другим, а он только давал свое согласие. Быстро пройдя через мост, он подошел к унтер-офицеру, который командовал саперами.

Тот вопросительно посмотрел на него.

— Вы намерены зимовать на этом мосту? — сказал он Христиану.

— Вы уже подложили заряды под мост? — спросил Христиан.

— Все готово, — ответил сапер, — через минуту после того, как вы пройдете, мы зажжем шнур. Я не знаю, что у вас на уме, но должен вам сказать, что ваше хождение взад и вперед действует мне на нервы. Американцы могут появиться с минуты на минуту, и тогда…

— Есть у вас длинный шнур? — спросил Христиан. — Такой, чтобы горел, скажем, минут пятнадцать?

— Есть, — ответил сапер, — но он нам ни к чему. У нас заложен одноминутный шнур. Этого как раз достаточно, чтобы тот, кто будет поджигать его, успел отбежать.

— Выньте его и поставьте длинный.

— Послушайте, — сказал сапер, — ваше дело провести эти чучела через мой мост, а мое дело взорвать его. Я не указываю, как вам поступить с вашим взводом, и вы не указывайте, что мне делать с моим мостом.

Христиан молча смотрел на унтер-офицера. Это был невысокого роста человек, сумевший каким-то чудом сохранить свою полноту. Он был похож на одного из тех раздражительных и надменных толстяков, которые вечно страдают несварением желудка.

— Мне потребуется еще десяток вон тех мин, — сказал Христиан, указывая жестом на мины, в беспорядке сложенные у края дороги.

— Я расставлю эти мины на дороге по ту сторону моста, — ответил сапер.

— Американцы выловят их миноискателями одну за другой.

— Это уж не мое дело, — огрызнулся сапер, — мне приказано поставить их здесь, и здесь я их поставлю.

— Я остаюсь здесь со своим взводом, — сказал Христиан, — и уверяю вас, что вы их не поставите на дороге.

— Послушайте, унтер-офицер, — проговорил дрожащим от волнения голосом сапер, — сейчас не время спорить. Американцы…

— Возьмите эти мины, — приказал Христиан саперам, — и следуйте за мной.

— Послушайте, — нервно взвизгнул сапер, — этими людьми распоряжаюсь я, а не вы.

— Тогда прикажите им взять эти мины и следовать за мной, — холодно сказал Христиан, стараясь как можно больше подражать лейтенанту Гарденбургу. — Я жду, — резко добавил он.

Сапер задыхался от гнева и страха. Подобно ефрейтору, он теперь через каждые несколько секунд бросал тревожные взгляды в ту сторону, откуда должны были появиться американцы.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, — в конце концов, мне все равно. Сколько, вы сказали, вам нужно мин?

— Десять.

— Беда нашей армии в том, — ворчал сапер, — что в ней слишком много людей, которые думают, что они могут одни выиграть войну. — Тем не менее он дал знак своим людям взять мины. Христиан повел солдат в овраг и показал, где поставить мины. Он заставил солдат тщательно замаскировать их травой, а вырытый песок собрать в каски и отнести в сторону.

Наблюдая за работавшими внизу саперами, он заметил, что их начальник сам присоединяет длинный шнур к маленьким, невинным на вид зарядам динамита под пролетом моста, и иронически улыбнулся.

— Все в порядке, — мрачно проговорил сапер, когда Христиан вновь поднялся на дорогу, расставив мины так, как ему хотелось, — шнур присоединен. Не знаю, что вы собираетесь делать, но я присоединил его, чтобы доставить вам удовольствие. Ну, а теперь можно поджигать?

— Теперь, — сказал Христиан, — попрошу вас отсюда уйти.

— Мой долг, — напыщенно заявил сапер, — взорвать этот мост, и я должен лично убедиться, что он взорван.

— Я не хочу поджигать шнур, — сказал Христиан, на этот раз совсем любезным тоном, — пока американцы не подойдут совсем близко. Если желаете до тех пор оставаться под мостом, могу только приветствовать вас.

— Сейчас не время для шуток, — с чувством собственного достоинства произнес сапер.

— Уходите! Уходите! — свирепо и угрожающе закричал Христиан во весь голос, вспоминая, как удачно применял такой прием Гарденбург. — Чтоб через минуту вас здесь не было. Уходите, или вам будет плохо! — Приблизившись к саперу, он угрожающе смотрел на него сверху вниз, руки его подергивались, словно он еле сдерживался, чтобы не пришибить сапера на месте.

Сапер отступил назад, его пухлое лицо побледнело.

— Переутомление, — хрипло проговорил он. — Вы, наверно, сильно переутомились на передовой. Вам, видно, не по себе.

— Быстро! — скомандовал Христиан.

Сапер повернулся и поспешно перешел на другую сторону моста, где опять собралось его отделение. Тихим голосом он подал короткую команду, и саперы вылезли из канавы. Ни разу не оглянувшись, они двинулись по дороге. Христиан некоторое время наблюдал за ними, не улыбаясь, боясь, как бы улыбка не нарушила эффекта, который произвел этот эпизод на солдат его взвода.

— Унтер-офицер, — заговорил теперь ефрейтор, посыльный из батальона, каким-то хриплым и тонким голосом, — капитан ждет…

Христиан повернулся к ефрейтору, схватил его за воротник и подтащил к себе. Трусливые глаза ефрейтора остекленели от испуга.

— Еще одно слово, — Христиан тряс его так ожесточенно, что каска съехала ефрейтору на глаза и больно колотила по переносице, — еще одно слово, и я убью тебя. — И он оттолкнул его в сторону.

— Ден! — позвал Христиан. На другой стороне моста от взвода медленно отделилась фигура и направилась к Христиану. — Идем со мной, — приказал Христиан, когда Ден приблизился. Скользя, Христиан спустился по склону оврага, старательно избегая участка, заминированного по его указанию саперами. Он показал на длинный шнур, идущий от динамитного заряда к северной стороне арки моста.

— Будешь ждать здесь, — сказал он стоявшему рядом молчаливому солдату, — и, когда я дам сигнал, зажжешь этот шнур.

Он слышал, как Ден, посмотрев на шнур, глубоко вздохнул.

— Где вы будете, унтер-офицер? — спросил он.

Христиан указал на высоту, на то место, где в восьмистах метрах от них виднелись валуны.

— Вот там, ниже поворота дороги, валуны. Видишь?

Последовала длинная пауза.

— Вижу, — наконец прошептал Ден.

Валуны ярко блестели на солнце на фоне высохшей зелени, росшей на обрыве, и на таком расстоянии трудно было различить их цвет.

— Я помашу тебе шинелью, — сказал Христиан. — Следи внимательно. Тогда зажжешь шнур и убедишься, что он горит. Времени у тебя будет достаточно. Потом выберешься на дорогу и побежишь до следующего поворота; там подождешь, пока не услышишь взрыв, и тогда по дороге направишься к нам.

Ден мрачно кивнул головой.

— Я буду здесь один? — спросил он.

— Нет, — ответил Христиан, — мы пришлем тебе двух балерин и гитариста.

Ден не улыбнулся.

— Теперь все ясно?

— Так точно.

— Хорошо, — сказал Христиан. — Если ты подожжешь шнур до моего сигнала, лучше не возвращайся.

Ден не ответил. Это был крупный, медлительный парень. До войны он работал грузчиком в порту, и Христиан подозревал, что он когда-то был членом коммунистической партии.

Окинув в последний раз взглядом свои устройства под мостом и Дена, который безучастно стоял, прислонившись к влажному камню арки, Христиан опять выбрался на дорогу. «В следующий раз, — мрачно подумал он, — этот солдат будет меньше заниматься критикой».

Взводу потребовалось пятнадцать минут быстрой ходьбы, чтобы дойти до группы валунов, откуда просматривалась дорога. Христиан тяжело и хрипло дышал. Солдаты покорно шли за ним, словно смирились с мыслью, что они обречены маршировать всю свою жизнь, сгибаясь под тяжестью железа. Можно было не бояться, что кто-нибудь отстанет, потому что даже самому тупому солдату во взводе было ясно, что, если американцы выйдут к мосту до того, как взвод скроется из виду за валунами, он будет представлять прекрасную мишень для преследователей даже на большом расстоянии.

Христиан остановился. Прислушиваясь к своему хриплому дыханию, он некоторое время внимательно смотрел вниз на долину. На извилистой пыльной дороге мост казался маленьким, мирным и безобидным. Нигде не было видно движения, и растянувшаяся на многие километры пересеченная холмами долина казалась пустынной и заброшенной человеком.

Христиан улыбнулся: его догадка о том, что позиция у валунов окажется очень выгодной, оправдалась. В промежутке между холмами просматривался еще один участок дороги, находящийся на некотором расстоянии от поворота. Американцы должны будут пройти этот участок, прежде чем скроются на короткое время из виду за выступом холма, который они обогнут, и снова появятся на дороге к мосту. Если даже они будут двигаться медленно и осторожно, то для того, чтобы пройти расстояние от того места, где они впервые покажутся, до моста, им потребуется не более десяти-двенадцати минут.

— Геймс, Рихтер, — приказал Христиан, — останетесь со мной, остальные пойдут с ефрейтором. — Он повернулся к ефрейтору. У ефрейтора был вид обреченного на смерть, который чувствует, однако, что у него есть еще десять шансов из ста на то, что казнь будет отложена до завтра. — Передайте капитану, — сказал Христиан, — что мы вернемся, как только сможем.

— Слушаюсь, — обрадовался ефрейтор и почти бегом направился к спасительному повороту дороги.

Христиан смотрел, как взвод цепочкой пошел вслед за ефрейтором. Отсюда дорога шла по самому краю высоты, и силуэты солдат величественно и печально вырисовывались на фоне зимнего голубого неба, покрытого клочковатыми облаками. Когда они один за другим скрывались за поворотом, казалось, будто они проваливаются в ветреную голубую бездну. Геймс и Рихтер составляли пулеметный расчет. Геймс нес ствол и коробку с лентами, а Рихтер сгорбился под тяжестью станка и второй коробки. Сейчас они стояли, тяжело опираясь на придорожные валуны. На этих солдат можно было положиться, но, видя, как они истекают потом даже в такую прохладную погоду, вглядываясь в их лица, на которых трудно было прочитать их истинные мысли, Христиан неожиданно почувствовал, что предпочел бы в этот час иметь рядом солдат из своего старого взвода, которые уже много месяцев лежат мертвыми в африканской пустыне. Он долгое время не вспоминал о своем взводе, но почему-то, глядя на этих двух пулеметчиков, оказавшихся почти в таком же положении, но на другой высоте, он воскресил в памяти ту ночь, когда тридцать шесть солдат покорно и сосредоточенно копали одиночные окопы, ставшие вскоре их могилами.

Он смотрел на Геймса и Рихтера, и ему почему-то казалось, что вряд ли они так же добросовестно выполнят свою задачу. Они принадлежат к другой армии, постепенно и незаметно утратившей свои боевые качества, утратившей свою молодость, утратившей, несмотря на весь свой опыт, воинский дух, готовность идти на смерть. «Если покинуть этих двоих здесь, — подумал Христиан, — они не долго будут оставаться на своем посту. — Он тряхнул головой. — Глупости, вероятно, они хорошие солдаты. Бог знает, что они думают обо мне».

Оба солдата отдыхали, прислонившись к камням, и с опаской посматривали на Христиана, словно старались прочитать его мысли и узнать, предстоит ли им умереть в это утро.

— Установите его здесь, — приказал Христиан, указывая на ровную площадку между двумя валунами, соединявшимися в форме буквы V. Медленно, но уверенно солдаты установили пулемет.

Христиан улегся позади пулемета и начал его наводить. Он передвинул его немного вправо и посмотрел через ствол, затем установил прицел на нужную дальность с учетом поправки на превышение. Далеко внизу, в перекрестии тонких нитей прицела, лежал залитый солнцем мост, временами накрываемый тенью от проплывавших по небу облаков.

— Дайте им возможность скопиться перед мостом, — объяснял Христиан, — они не станут сразу переходить его, так как подумают, что он заминирован. Когда я подам команду открыть огонь, цельтесь по тем солдатам, что сзади, а не по тем, которые близко к мосту. Понятно?

— По тем, что сзади, — повторил Геймс, — а не по тем, которые близко к мосту. — Он стал медленно крутить подъемный механизм вверх и вниз, всасывая воздух сквозь зубы. — Вы хотите, чтобы они побежали не назад, не туда, откуда пришли, а вперед?

Христиан кивнул головой.

— Они не побегут через мост, потому что тогда они окажутся на открытом месте, — размышлял вслух Геймс. — Они побегут в овраг, под мост, потому что там не простреливается.

Христиан улыбнулся. «Может быть, я ошибался в Геймсе, — подумал он, — он хорошо понимает свою задачу».

— А там они попадут на мины, — спокойно добавил Геймс. — Понимаю.

Геймс и Рихтер кивнули друг другу, и было трудно понять, означал ли этот жест одобрение или порицание.

Христиан снял шинель, чтобы быть готовым подать сигнал сидящему под мостом Дену, как только появится противник. Затем он уселся на камень позади распростертого за пулеметом Геймса. Рихтер, стоя на одном колене, держал наготове вторую ленту патронов. Христиан поднес к глазам бинокль, который накануне вечером он снял с убитого лейтенанта, направил его в разрыв между холмами и тщательно навел на резкость. Он заметил, что бинокль очень хороший.

Там, на просматривавшемся участке дороги, росли два темно-зеленых мрачных тополя, они качались на ветру, поблескивая листвой.

На открытом скате холма было холодно, и Христиан пожалел, что условился подать Дену сигнал шинелью. Она бы сейчас ему очень пригодилась, а для сигнала достаточно было бы и носового платка. От холода у него по коже забегали мурашки, и он напрасно старался согреться, съежившись в своей жесткой одежде.

— Разрешите закурить? — спросил Рихтер.

— Нет, — ответил Христиан, не опуская бинокля.

Солдаты замолчали. «Сигареты, — вспомнил Христиан, — держу пари, у него целая пачка или даже две. Если его убьют или тяжело ранят, надо не забыть обшарить его карманы.»

Они ждали. Дувший с долины ветер свистел в ушах, проникал в ноздри, резал глотку. У Христиана начала болеть голова, особенно над глазами, его сильно клонило ко сну, и ему казалось, что такое состояние длится уже года три.

Геймс пошевелился. Он лежал перед Христианом на камнях, вниз животом, широко раскинув ноги. Христиан на секунду опустил бинокль. Он увидел зад Геймса в почерневших от грязи, неумело залатанных, широких и бесформенных брюках. «Вот так зрелище, — подумал Христиан, с трудом подавляя смех. — Какое уродство! Божественные формы человеческого тела!»

Голова его горела. Малярия. «Мало с нас англичан, французов, поляков, русских, американцев, так еще эти комары. Может быть, — лихорадочно пронеслась в его голове коварная мысль, — когда все это кончится, у меня будет настоящий приступ, такой, что никто не посмеет его отрицать, и им придется отправить меня в тыл». Он снова поднял бинокль к глазам и, ожидая очередного приступа озноба, пытался подчинить своей воле бушующие в крови микробы.

Вдруг он увидел маленькие грязно-серые фигурки, медленно двигавшиеся перед тополями.

— Тихо, — предупредил он, словно американцы могли услышать, если бы Геймсу или Рихтеру вздумалось заговорить. Грязно-серые фигурки — их было не меньше взвода — тихо ползли в поле зрения бинокля. Они шли двумя цепочками по обеим сторонам дороги, и даже на таком расстоянии было видно, как они устали.

— Тридцать семь, тридцать восемь, сорок два, сорок три… — считал Христиан. Потом они скрылись из виду. Все так же качались тополя, все так же выглядела дорога перед ними. Христиан опустил бинокль. Теперь он чувствовал себя совершенно бодрым и спокойным.

Он поднялся и начал размахивать над головой шинелью. Он представил себе, как американцы медленно и осторожно двигаются сейчас вдоль подножия высоты, опустив головы вниз, напряженно выискивая мины.

Вскоре он увидел, как Ден быстро выкарабкался из-под моста и тяжело побежал по дороге. Он бежал, все замедляя шаг, вздымая ботинками маленькие облачка пыли. Видно было, что он очень устал. Так он добрался до поворота и скрылся из виду.

Шнур был зажжен, оставалось только, чтобы противник вел себя так, как подобает солдатам.

Христиан надел шинель и сразу почувствовал, что согревается. Он засунул руки в карманы, и на душе у него стало спокойно и уютно.

Оба солдата застыли у пулемета.

Издалека послышался гул моторов. Высоко в небе на юго-западе Христиан увидел медленно двигающиеся маленькие точки — строй бомбардировщиков, направлявшихся к северу на бомбежку. Над обрывом щебеча пронеслась пара воробьев, промелькнув быстрыми коричневыми крылышками в прицеле пулемета.

Геймс рыгнул два раза подряд.

— Извиняюсь, — вежливо сказал он.

Они ждали. «Слишком долго, — волновался Христиан, — как долго они плетутся. Что они там делают? Мост может взорваться раньше, чем они доберутся до поворота. Тогда все пропало».

Геймс опять рыгнул.

— Желудок у меня, — огорченно сказал он Рихтеру, который, не отрывая глаз от магазинной коробки пулемета, кивнул в ответ с таким видом, словно слышал об этом уже много раз.

«Гарденбург, — размышлял Христиан, — сделал бы это лучше, он не стал бы так рисковать. Он устроил бы все как-нибудь понадежнее. Если динамит не взорвется и мост останется цел и об этом узнают в дивизии, а потом расспросят этого несчастного унтер-офицера-сапера, и он расскажет обо мне…»

— О господи, — шепотом молил Христиан, — живей, живей, живей…

Он навел бинокль на подступ к мосту. Бинокль плясал в руках, и Христиан понял, что наступает озноб, хотя и не чувствовал его в этот момент. Вдруг совсем рядом кто-то зашуршало, и он невольно опустил бинокль. На вершине обрыва, в трех метрах от него, быстро сновала белка. Потом она уселась и уставилась своими маленькими, как бусинки, глазками на троих людей. Христиан вспомнил, как в другое время и в другом месте, на лесной дороге около Парижа, перед заграждением, устроенным французами из перевернутой крестьянской повозки и матрацев, важно расхаживала маленькая птичка. Звери и птицы, лишь на миг заинтересовавшись войной, возвращаются к своим более важным делам.

Христиан прищурился и опять приложил к глазам бинокль. Взвод противника уже вышел на дорогу; солдаты медленно и напряженно двигались вперед, пригнувшись, с ружьями наготове, и ясно было видно, что они всем своим существом чувствуют свою уязвимость, понимают, что представляют собой удобные мишени.

Американцы двигались невыносимо медленно. Они шли крошечными шажками, останавливаясь через каждые пять шагов. Лихая, безрассудная молодежь Нового света! Христиану приходилось видеть захваченные у американцев киножурналы, где показывали, как на учениях они смело прыгают с десантных барж в бурлящий прибой, устремляясь на берег со скоростью спринтеров. Сейчас они не бежали.

— Быстрее, быстрее, — сам того не замечая, шептал Христиан, — быстрее… — «Как лгут американскому народу о его солдатах!»

Геймс рыгнул. Это был противный, режущий ухо стариковский звук. Каждый реагирует на войну по-своему, реакция Геймса исходила из желудка. Как лгут нашему народу о Геймсе и его товарищах. «Что ты испытывал, когда зарабатывал свой „железный крест“?» — «Я рыгал, мама». Только Геймс, он и Рихтер знали правду, только они да сорок три солдата, осторожно приближающиеся к старому каменному мосту, построенному ленивыми итальянскими рабочими в безмятежный 1840 год. Они-то знали правду, пулеметчики, он да сорок три солдата, волочившие ноги в пыли, под прицелом пулемета, установленного в восьмистах метрах от них. Эта правда связывала их друг с другом гораздо крепче, чем с теми, кто не был здесь в это утро. Они все знали друг о друге: знали, что у каждого из них от страха начинаются спазмы в желудке, что к каждому мосту они приближаются с робостью и с чувством обреченности…

Христиан облизал губы. Из-за поворота вышел уже последний солдат; командующий взводом офицер, неизменный юноша-лейтенант, махнул рукой солдату с миноискателем, и тот неохотно направился в голову колонны. Солдаты медленно сбились в кучу, думая в своем заблуждении, что держаться ближе друг к другу безопаснее, и что если их до сих пор еще не убили, то и на этот раз все обойдется благополучно.

Солдат с миноискателем начал прочесывать дорогу в двадцати метрах от моста. Он действовал медленно и очень осторожно. Христиан видел, как лейтенант встал посреди дороги и, приложив к глазам бинокль, стал осматривать окружающую местность. «Конечно, цейссовский бинокль, — механически отметил Христиан, — изготовлен в Германии». Он видел, как бинокль поднялся кверху и застыл, направленный почти на их валуны, как будто в молодом лейтенанте говорил какой-то скрытый инстинкт военного человека, подсказавший ему, что если их и подстерегает впереди опасность, то она кроется где-то здесь. Христиан пригнулся еще ниже, хотя был уверен, что они надежно укрыты. Бинокль прошел над их головами, потом опустился вниз.

— Огонь! — шепотом скомандовал Христиан. — По задним, по задним!

Пулеметчик открыл огонь. Необычный, потрясающий грохот нарушил спокойствие холмов. Помимо воли Христиан заморгал глазами. Внизу двое упали на дорогу, остальные стояли ошеломленные, с удивлением глядя на упавших. Потом упали еще трое. Тогда остальные бросились вниз по склону оврага под прикрытие моста. «Вот сейчас они бегут как в кино, — подумал Христиан, — где же кинооператор?» Некоторые несли и волочили раненых, другие, спотыкаясь, скатывались вниз по склону, побросав винтовки, нелепо размахивая руками и ногами. Все казалось далеким и бессвязным, и Христиан вел наблюдение почти без интереса, словно следил за борьбой жука, затянутого в муравейник.

Тут взорвалась первая мина. Кувыркаясь, взлетела метров на двадцать в воздух каска, тускло сверкая на солнце; видно было, как развеваются ее ремешки.

Геймс прекратил огонь. Затем взрывы последовали один за другим, отражаясь многократным эхом среди холмов. Над мостом поднялось большое грязное облако пыли и дыма.

Грохот взрывов постепенно замер, словно звуки с трудом продвигались по лощинам и гребням, чтобы скопиться где-то в другом месте. Наступившая тишина казалась неестественной, таящей в себе опасность. Пара потревоженных воробьев, громко щебеча, носилась над пулеметом. Вдруг внизу из-под арки моста вышла одинокая фигура. Человек шел очень медленно, он был мрачен, как доктор, отходящий от смертного ложа. Он прошел метров пять-шесть и медленно опустился на камень. Христиан наблюдал за ним в бинокль. Из-под разорванной в клочья рубашки виднелось белое, как молоко, тело. Человек все еще держал в руке винтовку. Медленно и сосредоточенно, как помешанный, он поднял винтовку. «Да ведь он целится в нас!» — с удивлением заметил Христиан.

Выстрелы прозвучали уныло и одиноко, но пули просвистели удивительно близко, чуть не над самой головой. Христиан усмехнулся.

— Прикончите его, — приказал он.

Геймс нажал на спуск. В бинокль было видно, как невдалеке от американца широкой дугой бешено запрыгали быстрые фонтанчики пыли, но он не двинулся с места. Медленным, неторопливым движением, словно плотник у верстака, он заправлял в винтовку новую обойму. Геймс довернул пулемет, и всплески пыли пододвинулись ближе к солдату, который по-прежнему отказывался замечать их. Он зарядил винтовку и снова поднял ее к обнаженному плечу. Было что-то безумное, наводящее ужас в поведении этого полуголого человека, с бледной кожей, выделявшегося, словно шарик из слоновой кости, на зелено-коричневом фоне оврага, в том, как он, удобно усевшись на камне, окруженный мертвыми товарищами, медленно и расчетливо вел огонь по пулемету, которого он не мог видеть невооруженным глазом, не обращая внимания на непрерывные щелкающие удары пуль, хотя знал, что все равно через минуту или две он будет убит.

— Убей его, — с раздражением пробормотал Христиан, — живо, убей его.

Геймс на мгновение прекратил огонь и, тщательно прищурившись, покачал пулемет. Раздался резкий, пронзительный скрип. Из долины снова прозвучали выстрелы. Они казались бессмысленными и не таящими никакой угрозы, хотя над головой Христиана снова просвистела пуля, а другая гулко шлепнулась о твердую землю пониже его.

Геймс точно прицелился и дал одну короткую очередь. Солдат вяло опустил винтовку, медленно поднялся и, пройдя два-три шага в сторону моста, повалился на землю, словно от усталости.

В этот момент взорвался мост. На придорожные деревья посыпались камни, прорезая белые шрамы на стволах, сбивая ветви. Прошло немало времени, пока осела пыль, и тогда Христиан увидел изуродованные трупы в грязно-серой форме, торчавшие там и сям из груды обломков. Полуголый американец исчез, заваленный землей и камнями.

Христиан вздохнул и опустил бинокль. «Дилетанты, — подумал он, — чего они лезут на войну?»

Геймс сел и повернулся к Христиану.

— Теперь можно курить? — спросил он.

— Да, — ответил Христиан, — можете курить.

Он видел, как Геймс достал пачку сигарет и предложил одну Рихтеру. Тот молча взял ее. Христиану же пулеметчик закурить не предложил. «Жадюга», — с обидой подумал Христиан и достал одну из двух оставшихся сигарет.

Он держал сигарету во рту и, прежде чем зажечь, долго смаковал ее. Приятно было ощущать губами ее круглую форму. Потом, вздохнув, он решил: «В конце концов, я заработал ее» — и зажег спичку. Глубоко затянувшись, он не выпускал дыма до тех пор, пока мог удерживать его в легких. Он почувствовал слабое головокружение, но ему стало легче. «Я должен написать об этом Гарденбургу, — подумал Христиан, еще раз затягиваясь сигаретой, — он будет доволен, лучше он и сам бы не смог сделать». Удобно откинувшись назад, он глубоко вздохнул и с улыбкой посмотрел на ярко-голубое небо и нежные, маленькие облачка, гонимые горным ветром, радуясь, что может отдохнуть, по крайней мере, минут десять, пока сюда доберется Ден. «Какое чудесное утро», — подумал он.

Вдруг он почувствовал, как по телу пробежала мелкая сильная дрожь. «А, — с радостью подумал он, — малярия, и кажется, начинается сильный приступ, придется им отправить меня в тыл. Отличное утро». Его снова затрясло. Он затянулся сигаретой и с удовольствием оперся спиной о валун, ожидая возвращения Дена и надеясь, что, взбираясь на склон, тот не будет слишком торопиться.