12

Призывной пункт находился в большом пустом помещении над греческим рестораном. В воздухе стоял запах горелого масла и плохо приготовленной рыбы. Пол был грязный, две лампы без абажуров ярко освещали расшатанные деревянные походные стулья и беспорядочно заваленные бумагами столы, за которыми две секретарши монотонно печатали бланки. Комнату ожидания и место, где заседала комиссия, разделяла временная перегородка, через которую свободно проникал гул голосов. На походных стульях сидело с десяток человек: степенные, хорошо одетые мужчины среднего возраста, юноша итальянец в кожаной куртке, явившийся с матерью, несколько молодых пар, державшихся за руки. «У них такой вид, — думал Майкл, — словно они попали в безвыходное положение: обиженные, злые, сидят, уставившись на потрепанный бумажный американский флаг и развешанные по стенам плакаты и объявления. Все они выглядят как люди, обремененные семьей или страдающие болезнями, которые дают право на освобождение от военной службы. А женщины — жены и матери с укором смотрят на других мужчин, словно хотят сказать: „Я вижу вас насквозь, у вас отличное здоровье, но вы припрятали в подвале много денег и хотите, чтобы вместо вас пошел мой сын или муж, но не думайте, что на этот раз вам удастся отделаться“».

Дверь комнаты, в которой заседала комиссия, открылась, и из нее вышел невысокий черноглазый юноша в сопровождении матери. Мать плакала, а покрасневшее лицо юноши выражало испуг и злобу. Все смотрели на него холодным оценивающим взглядом, мысленно представляя себе его мертвое тело на поле боя, белый деревянный крест и почтальона у двери с телеграммой в руках. В этом взгляде не было и тени сожаления, одно только злорадство. Казалось, он говорил: «Вот еще один мерзавец, которому не удалось их одурачить».

На столе одной из секретарш застучала машинка. Затем секретарша поднялась, приоткрыла дверь и, скользнув безразличными глазами по комнате, противным, резким голосом вызвала:

— Майкл Уайтэкр.

Это была на редкость некрасивая девица, с большим носом и густо намазанными губами. Поднимаясь со стула, Майкл заметил что у нее кривые ноги, а чулки перекрутились и сморщились.

— Уайтэкр! — раздраженно и нетерпеливо повторила она.

Майкл помахал ей и, улыбнувшись, сказал:

— Не выходите из себя, дорогая, я иду.

Она взглянула на него с холодным превосходством. Но Майкл не осуждал ее. Помимо обычного для государственных служащих дерзкого обращения, в ней еще говорило пьянящее чувство власти над людьми, которых она посылает на смерть — на смерть ради нее, хотя, очевидно, за всю ее жизнь ни один мужчина не взглянул на нее приветливо. «Все угнетают слабых — негров, мормонов, нудистов, нелюбимых женщин, — думал Майкл, подходя к двери, — чтобы как-то вознаградить себя за собственные неприятности. Надо быть святым, чтобы, работая на призывном пункте, оставаться порядочным человеком».

Открывая дверь, Майкл с удивлением почувствовал, что его пробирает легкая дрожь. «Что за чепуха», — подумал он, досадуя на себя. За длинным столом сидело семь человек. Все они повернулись и посмотрели на него. Их лица были для призывника другой стороной медали. Если в комнате ожидания царили страх, обида и неуверенность, то здесь было безжалостное подозрение, недоверие и бессердечность. «При других обстоятельствах ни с кем из этих типов я не стал бы разговаривать, — подумал Майкл, без улыбки глядя на их неприветливые лица. — Вот они, мои ближние. Кто выбрал их? Откуда они явились? Почему они проявляют такое рвение, посылая своих земляков на войну?»

— Садитесь, пожалуйста, мистер Уайтэкр, — угрюмо пригласил председатель, жестом указывая на свободный стул. Это был пожилой тучный мужчина с двойным подбородком и злыми пронзительными глазами. Даже «пожалуйста» он произнес властным, повелительным тоном. Подходя к стулу, Майкл подумал: «А в какой войне участвовал ты?»

Другие лица тоже повернулись к нему, словно орудия крейсера, готовящиеся к обстрелу. Садясь на стул, Майкл с удивлением подумал: «Я живу в этом районе десять лет, но никогда не видел ни одного из этих людей. Наверное, они прятались в подвалах, ожидая этого момента».

На длинной стене позади стола, за серыми и синими костюмами и желтыми лицами членов комиссии, ярким пятном выделяясь на фоне тусклой комнаты, висел американский флаг, на этот раз из настоящей ткани. Майкл вдруг представил себе тысячи таких комнат по всей стране, тысячи таких же мрачных людей с холодными подозрительными лицами и флагом, висящим за их лысеющими головами, людей, через руки которых проходят тысячи озлобленных, насильно призываемых юношей. Видимо, эта комната, неряшливая и неприветливая, символизировала общую обстановку, господствовавшую в стране в 1942 году. Здесь царило насилие, запугивание и обман, и ничто не облагораживало эту процедуру, кроме перспективы смерти или ранения.

— Итак, мистер Уайтэкр, — заговорил председатель, близоруко роясь в личном деле Майкла, — вы просите льготу по пункту 3а, потому что имеете иждивенцев. — И он сердито воззрился на Майкла, как будто спрашивал его: «Где оружие, которым вы убили покойного?»

— Да, — ответил Майкл.

— Мы установили, что вы не живете с женой, — громко произнес председатель и торжествующе посмотрел вокруг. Несколько членов комиссии энергично закивали головами.

— Мы разведены.

— Разведены? — воскликнул председатель. — Почему вы скрыли этот факт?

— Послушайте, — сказал Майкл, — я не буду напрасно занимать ваше время, я поступаю на военную службу.

— Когда?

— Как только будет поставлена пьеса, над которой я работаю.

— А когда это будет? — с раздражением спросил маленький толстый мужчина с другого конца стола.

— Через два месяца, — ответил Майкл. — Не знаю, что вы написали на том заявлении, но я должен обеспечивать отца с матерью и платить алименты…

— Ваша жена зарабатывает пятьсот пятьдесят долларов в неделю, — резко заявил председатель, заглянув в лежавшие перед ним бумаги.

— Да, когда работает.

— В прошлом году она работала тридцать недель, — продолжал председатель.

— Правильно, — устало подтвердил Майкл, — но ни одной недели в этом году.

— Да, но мы должны учитывать вероятные заработки, — сказал председатель, взмахнув рукой. — Последние пять лет она работала, и нет оснований полагать, что она не будет работать и дальше. Кроме того, — еще раз заглянув в бумаги, добавил он, — вы заявляете, что на вашем иждивении отец и мать.

— Да, — со вздохом ответил Майкл.

— Ваш отец, как мы установили, получает пенсию в шестьдесят восемь долларов в месяц.

— Правильно, — согласился Майкл. — А вы пытались когда-нибудь прожить вдвоем на шестьдесят восемь долларов в месяц?

— Все должны чем-то жертвовать в такое время, как сейчас, — с достоинством проговорил председатель.

— Я не хочу спорить с вами, я уже сказал, что собираюсь через два месяца поступить на военную службу.

— Почему? — спросил мужчина, сидевший на другом конце стола, уставившись через блестящие стекла пенсне на Майкла и, видимо, готовясь разоблачить эту последнюю увертку.

Майкл окинул взглядом семь рассерженных лиц и с усмешкой ответил:

— Я не знаю почему, а вы знаете?

— Достаточно, мистер Уайтэкр, — процедил председатель.

Майкл поднялся и вышел из комнаты, чувствуя на себе злые, возмущенные взгляды всех семи членов комиссии. «Они чувствуют себя обманутыми, — вдруг сообразил он, — им так хотелось поймать меня в ловушку, все они подготовились к этому».

Люди, ожидавшие в приемной, с удивлением посмотрели на него, недоумевая, почему он так быстро вышел. Он улыбнулся им и хотел было пошутить, но подумал, что это было бы слишком жестоко по отношению к растерянным парням, ожидавшим в мучительном напряжении своей очереди.

— Спокойной ночи, дорогая, — сказал он, обращаясь к некрасивой девушке за столом. В этом он не мог себе отказать. Она взглянула на него с непоколебимым превосходством человека, которого не пошлют умирать за других.

Спускаясь по лестнице, Майкл продолжал улыбаться, но чувствовал он себя все-таки подавленным. «Надо было пойти в первый день, — думал он, — тогда мне не пришлось бы подвергаться такому унижению». Медленно шагая в этот мягкий зимний вечер мимо гуляющих парочек, не знающих о том, что в полуквартале от них, в грязном помещении над греческим рестораном, во имя их идет подлая, жалкая борьба человеческих душ, Майкл чувствовал себя униженным и оскорбленным.

Через два дня, спустившись утром за почтой, он обнаружил открытку из призывного пункта: «Согласно вашей просьбе, с 15 мая вы будете переведены в категорию 1А». Он рассмеялся. «Они хотят превратить свое поражение в победу», — подумал он, поднимаясь к себе в лифте, и вдруг почувствовал облегчение: больше не нужно было принимать никаких решений.