IX. Черновик Кольбера
Разговор был в самом разгаре, когда Ванель вошел в комнату. Для Фуке и Арамиса его появление было не больше чем точкою, которой кончается фраза. Но для Ванеля присутствие Арамиса в кабинете Фуке означало нечто совершенно иное.
Итак, покупатель, едва переступив порог комнаты, устремил удивленный взгляд, который вскоре стал испытующим, на тонкое и вместе с тем решительное лицо ваннского епископа.
Что до Фуке, то он, как истый политик, то есть тот, кто полностью владеет собой, усилием воли стер со своего лица следы перенесенных волнений, вызванных известием Арамиса. Здесь больше не было человека, раздавленного несчастьем и мечущегося в поисках выхода. Он поднял голову и протянул руку, приглашая Ванеля войти. Он снова был первым министром, снова был любезным хозяином.
Арамис знал суперинтенданта до тонкостей. Ни деликатность его души, ни широта ума уже не могли поразить Арамиса. Отказавшись на время от участия в разговоре, чтобы позднее активно вмешаться в него, он взял на себя трудную роль стороннего наблюдателя, который стремится узнать и понять.
Ванель был заметно взволнован. Он вышел на середину кабинета, низко кланяясь всем и всему.
– Я явился… – начал он запинаясь.
Фуке кивнул:
– Вы точны, господин Ванель.
– В делах, монсеньор, точность, по-моему, добродетель.
– Разумеется, сударь.
– Простите, – перебил Арамис, указывая на Ванеля пальцем и обращаясь к Фуке, – простите, это тот господин, который желает купить вашу должность, не так ли?
– Да, это я, – ответил Ванель, пораженный высокомерным тоном, которым Арамис задал вопрос. – Но как же мне надлежит обращаться к тому, кто удостаивает меня…
– Называйте меня монсеньор, – сухо сказал Арамис.
Ванель поклонился.
– Прекратим церемонии, господа, – вмешался Фуке. – Давайте перейдем к делу.
– Монсеньор видит, – заговорил Ванель, – я ожидаю его приказаний.
– Напротив, это я, как кажется, ожидаю.
– Чего же ждет монсеньор?
– Я подумал, что вы, быть может, хотите мне что-то сказать.
– О, он изменил решение, я погиб! – прошептал про себя Ванель. Но, набравшись мужества, он продолжал: – Нет, монсеньор, мне нечего добавить к тому, что было сказано мною вчера и что я готов подтвердить сегодня.
– Будьте искренни, господин Ванель: не слишком ли тяжелы для вас условия нашего договора? Что вы на это ответите?
– Разумеется, монсеньор, миллион четыреста тысяч ливров – это немалая сумма.
– Настолько немалая, что я подумал… – начал Фуке.
– Вы подумали, монсеньор? – живо воскликнул Ванель.
– Да, что, быть может, эта покупка вам не по средствам…
– О, монсеньор!
– Успокойтесь, господин Ванель, не тревожьтесь; я не стану осуждать вас за неисполнение вашего слова, так как вы, очевидно, не в силах его сдержать.
– Нет, монсеньор, вы, без сомнения, осудили бы меня и были бы правы, – ответил Ванель, – ибо лишь человек безрассудный или безумец может брать на себя обязательство, которого не в состоянии выполнить. Что до меня, то уговор, на мой взгляд, то же самое, что завершенная сделка.
Фуке покраснел. Арамис промычал нетерпеливое «гм».
– Нельзя все же доходить в этом до крайностей, сударь, – сказал суперинтендант. – Ведь душа человеческая изменчива, ей свойственны маленькие, вполне простительные капризы, а порой – так даже вполне объяснимые. И нередко бывает, что еще накануне вы чего-нибудь страстно желали, а сегодня каетесь в этом.
Ванель ощутил, как с его лба стекают на щеки капли холодного пота.
– Монсеньор!.. – пролепетал он в крайнем смущении.
Арамис, чрезвычайно довольный той четкостью, с которой Фуке повел разговор, прислонился к мраморному камину и стал играть золотым ножиком с малахитовой ручкой.
Фуке помолчал с минуту, потом снова заговорил:
– Послушайте, господин Ванель, позвольте объяснить вам положение дел.
Ванель содрогнулся.
– Вы порядочный человек, – продолжал Фуке, – и вы поймете меня как подобает.
Ванель зашатался.
– Вчера я желал продать свою должность.
– Монсеньор, вы не только желали продать, вы сделали больше – вы ее продали.
– Пусть так! Но сегодня я намерен попросить вас, как о большом одолжении, возвратить мне слово, данное мною вчера.
– Вы дали мне это слово, – повторил Ванель, как неумолимое эхо.
– Я знаю. Вот почему я умоляю вас, господин Ванель – слышите, – умоляю вас возвратить мне данное мною слово…
Фуке замолчал. Слова «я умоляю вас», которые, как он видел, не произвели желанного действия, застряли у него в горле.
Арамис, по-прежнему играя ножиком, остановил на Ва-неле взгляд, который, казалось, стремился проникнуть до самого дна этой темной души.
Ванель поклонился и произнес:
– Монсеньор, я взволнован честью, которую вы мне оказываете, советуясь со мной о совершившемся факте, но…
– Не говорите «но», дорогой господин Ванель.
– Увы, монсеньор, подумайте о том, что я принес с собой деньги; я хочу сказать – всю сумму полностью.
И он раскрыл толстый бумажник.
– Видите ли, монсеньор, здесь купчая на продажу земли, принадлежавшей моей жене и только что проданной мною. Чек в полном порядке, он скреплен необходимыми подписями, и деньги могут быть выплачены без промедления. Это все равно что наличные деньги. Короче говоря, дело сделано.
– Дорогой господин Ванель, на этом свете всякое сделанное дело, сколь бы важным оно ни казалось, можно разделать, если позволительно таким образом выразиться, чтобы оказать одолжение…
– Конечно… – неловко пробормотал Ванель.
– Чтобы оказать одолжение человеку, который благодаря этому станет другом, – продолжал Фуке.
– Конечно, монсеньор…
– И он тем скорее станет другом, господин Ванель, чем больше оказанная услуга. Итак, сударь, каково ваше решение?
Ванель молчал.
К этому времени Арамис подвел итог своим наблюдениям. Узкое лицо Ванеля, его глубоко посаженные глаза, изогнутые дугою брови – все говорило ваннскому епископу, что перед ним типичный стяжатель и честолюбец. Побивать одну страсть, призывая на помощь другую, – таково было правило Арамиса. Он увидел разбитого и павшего духом Фуке и бросился в бой, вооруженный новым оружием.
– Простите, монсеньор, – начал он, – вы забыли указать господину Ванелю, что понимаете, насколько отказ от покупки нарушил бы его интересы.
Ванель с удивлением посмотрел на епископа: он не ждал отсюда поддержки. Фуке хотел что-то сказать, но промолчал, прислушиваясь к словам епископа.
– Итак, – продолжал Арамис, – чтобы купить вашу должность, господин Ванель продал землю своей супруги, а это серьезное дело; ведь нельзя же переместить миллион четыреста тысяч ливров, а ему пришлось сделать именно это, без заметных потерь и больших затруднений.
– Безусловно, – согласился Ванель, у которого Арамис своим пламенным взглядом вырвал правду из глубины сердца.
– Затруднения, – говорил Арамис, – выражаются в тратах, а когда тратишь деньги, то эти траты занимают первое место среди забот.
– Да, да, – подтвердил Фуке, начинавший понимать намерения Арамиса.
Ванель промолчал – теперь понял и он. Арамис отметил про себя его холодность и нежелание отвечать.
«Хорошо же, – подумал он, – ты молчишь, мерзкая рожа, пока тебе неведома сумма, но погоди, я засыплю тебя такой кучей золота, что ты вынужден будешь капитулировать!»
– Надо предложить господину Ванелю сто тысяч экю, – сказал Фуке, поддаваясь природной щедрости.
Куш был достаточный. Принц, и тот был бы обрадован таким барышом. Сто тысяч экю в те времена получала в приданое королевская дочь.
Ванель даже не шевельнулся.
«Это мошенник, – подумал епископ, – нужно округлить сумму до пятисот тысяч ливров». И он подал знак Фуке.
– По-видимому, вы теряете больше, чем триста тысяч, дорогой господин Ванель, – сказал суперинтендант. – О, здесь даже не в деньгах дело! Ведь вы принесли жертву, продав эту землю. Ну где же была моя голова? Я подпишу вам чек на пятьсот тысяч ливров. И еще буду признателен вам от всего сердца.
Ванель не проявил ни малейшего проблеска радости или жадности. Его лицо было непроницаемо, и ни один мускул на нем не дрогнул.
Арамис бросил на Фуке отчаянный взгляд. Затем, подойдя к Ванелю, он жестом человека, занимающего видное положение, ухватил его за отворот куртки и произнес:
– Господин Ванель, вас не тревожат ни ваши стесненные обстоятельства, ни перемещение вашего капитала, ни продажа вашей земли. Вас занимают более высокие помыслы. Я вижу их. Запомните же хорошенько мои слова.
– Да, монсеньор.
И несчастный затрепетал: огненные глаза прелата сжигали его.
– Итак, от имени суперинтенданта я предлагаю вам не триста тысяч ливров, не пятьсот тысяч, а миллион. Миллион, понимаете? Миллион!
И он нервно встряхнул Ванеля.
– Миллион! – повторил Ванель, бледный как полотно.
– Миллион! То есть по нынешним временам шестьдесят шесть тысяч ливров годового дохода.
– Ну, сударь, – заговорил Фуке, – от таких вещей не отказываются. Отвечайте же – принимаете ли вы мое предложение?
– Невозможно… – пробормотал Ванель.
Арамис сжал губы, лицо его как бы затуманилось облаком. За этим облаком чувствовалась гроза. Он все так же держал Ванеля за отворот его платья.
– Вы купили должность за миллион четыреста тысяч ливров, не так ли? Вам будет дано сверх того еще миллион пятьсот тысяч. Вы заработаете полтора миллиона только на том, что посетили господина Фуке и он протянул вам руку. Вот вам сразу и честь и выгода, господин Ванель.
– Не могу, – глухо ответил Ванель.
– Хорошо! – произнес Арамис и неожиданно разжал пальцы; Ванель, куртку которого он так крепко держал до этого, отлетел назад. – Хорошо, теперь достаточно ясно, зачем вы сюда явились!
– Да, это ясно, – подтвердил Фуке.
– Но… – начал Ванель, пытаясь осмелеть перед слабостью этих благородных людей.
– Мошенник, кажется, хочет возвысить голос! – произнес Арамис тоном властелина, повелевающего всем миром.
– Мошенник? – повторил Ванель.
– Я хотел сказать – негодяй, – добавил Арамис, к которому вернулось его хладнокровие. – Ну, что ж, вытаскивайте ваш договор. Он у вас должен быть где-нибудь под рукой, в каком-нибудь из карманов, как под рукой у убийцы его пистолет или кинжал, спрятанный под плащом.
Ванель пробормотал что-то невнятное.
– Довольно! – крикнул Фуке. – Подавайте сюда договор!
Ванель дрожащей рукой начал рыться в кармане; он вытащил из него бумажник, и в тот момент, когда он подавал Фуке договор, из бумажника выпала какая-то другая бумага. Арамис поспешно поднял ее, так как узнал почерк, которым эта бумага была написана.
– Простите, это черновик договора, – пробормотал Ванель.
– Вижу, – сказал Арамис с улыбкой, разящей сильнее удара бичом, – вижу и в восхищении от того, что этот черновик написан рукой господина Кольбера. Взгляните-ка, мон-сеньор.
И он передал черновик Фуке, который убедился в правоте Арамиса. Этот вдоль и поперек исчерканный договор со множеством добавлений, с полями, совершенно черными от поправок, был живым доказательством интриги Кольбера и окончательно открыл глаза его жертве.
– Ну? – прошептал Фуке.
Ошеломленный Ванель, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
– Ну, – начал Арамис, – если бы вы не носили имя Фуке, если бы ваш враг не назывался Кольбером, если бы против вас был один этот презренный вор, я бы сказал вам – отказывайтесь… подобная гнусность освобождает вас от вашего слова; но эти люди подумают, что вы испугались, – они станут меньше бояться вас; итак, монсеньор, подписывайте!
И он подал ему перо.
Фуке пожал Арамису руку, но вместо копии, которую ему подавали, взял черновик.
– Простите, не эту бумагу, – остановил его Арамис. – Она слишком ценная, и вам следовало бы оставить ее у себя.
– О нет, – отвечал Фуке, – я поставлю подпись на акте, собственноручно написанном господином Кольбером. Итак, я пишу: «Подтверждаю руку». – И, подписав, он добавил: – Берите, господин Ванель.
Ванель схватил бумагу, подал деньги и заторопился к выходу.
– Погодите, – сказал Арамис. – Уверены ли вы, что тут все деньги сполна? Деньги необходимо считать, господин Ванель, особенно когда господин Кольбер дарит их женщинам. Ведь он не отличается безграничною щедростью господина Фуке, ваш достойнейший господин Кольбер.
И Арамис, скандируя каждое слово чека, излил весь свой гнев, все скопившееся в нем презрение, каплю за каплей, на негодяя, который в течение четверти часа выносил эту пытку. Потом он приказал ему удалиться, и не при помощи слов, а жестом, как отмахиваются от какого-нибудь наглого деревенщины или отсылают лакея.
По уходе Ванеля прелат и министр, пристально глядя друг другу в глаза, несколько мгновений хранили молчание.
Арамис первый нарушил его:
– Так вот, с кем сравните вы человека, который, перед тем как сражаться с разъяренным, одетым в доспехи и хорошо вооруженным врагом, обнажает грудь, бросает наземь оружие и посылает противнику воздушные поцелуи? Прямота, господин Фуке, есть оружие, нередко применяемое мерзавцами против честных людей, и это приносит им порою успех. Вот почему и честным людям следовало бы пускаться на плутовство и обман, если имеешь дело с мошенниками. Вы могли бы убедиться тогда, насколько сильнее стали бы эти честные люди, не утратив при этом порядочности.
– Но их действия назвали бы действиями мошенников.
– Нисколько; их назвали бы, может быть, своевольными, но вполне честными действиями. Но раз вы с этим Ванелем покончили, раз вы лишили себя удовольствия уничтожить его, отказавшись от вашего слова, раз вы сами вручили ему единственное оружие, которое может вас погубить…
– О, друг мой, – произнес с грустью Фуке, – вы напоминаете мне того учителя философии, о котором на днях рассказывал Лафонтен… Он видит тонущего ребенка и произносит пред ним целую речь по всем правилам риторического искусства.
Арамис улыбнулся.
– Философ – согласен; учитель – согласен; тонущий ребенок – тоже согласен; но ребенок, который будет спасен, вы еще увидите это! Однако прежде поговорим о делах.
Фуке посмотрел на него недоумевающим взглядом:
– Вы рассказывали мне как-то о празднестве в Во, которое предполагали устроить?
– О, – сказал Фуке, – то было в доброе старое время!
– И на это празднество король, кажется, сам себя пригласил?
– Нет, мой милый прелат, – это Кольбер посоветовал королю пригласить себя самого на празднество в Во.
– Да, потому что это празднество обошлось бы так дорого, что вы должны были бы разориться окончательно?
– Вот именно. В доброе старое время, как я сказал, я гордился возможностью показать моим недругам неисчерпаемость моих средств; я почитал для себя честью повергать их в смятение, бросая пред ними миллионы, тогда как они ожидали моего разорения; но теперь мне необходимо рассчитаться с казной, с королем, с собою самим; теперь мне необходимо стать скаредом; я сумею доказать всем, что, располагая грошами, я поступаю так же, как если бы располагал мешками пистолей, и начиная с завтрашнего дня, когда будут проданы мои экипажи, заложены принадлежащие мне дома и урезаны мои траты…
– Начиная с завтрашнего дня, – спокойно перебил Арамис, – вы будете, друг мой, без устали заниматься приготовлениями к прекрасному празднеству в Во, о котором когда-нибудь станут упоминать как об одном из героических великолепий вашего доброго старого времени.
– Вы не в своем уме, шевалье!
– Я? Вы же сами не верите этому.
– Да знаете ли вы, сколько может стоить самое что ни на есть скромное празднество в Во? Четыре или пять миллионов.
– Я не говорю о самом что ни на есть скромном празднестве, дорогой суперинтендант.
– Но поскольку празднество дается в честь короля, – отвечал Фуке, не поняв Арамиса, – оно не может быть скромным.
– Конечно, оно должно быть самым что ни на есть роскошным.
– Тогда мне придется истратить от десяти до двенадцати миллионов.
– Если понадобится, вы истратите и все двадцать, – сказал Арамис совершенно бесстрастным тоном.
– Где же мне взять их? – спросил Фуке.
– А это моя забота, господин суперинтендант. Вам незачем беспокоиться на этот счет. Деньги будут в вашем распоряжении раньше, чем вы наметите план вашего празднества.
– Шевалье, шевалье! – воскликнул Фуке, у которого голова пошла кругом. – Куда вы меня увлекаете?
– В сторону от той пропасти, – ответил ваннский епископ, – в которую вы едва не свалились. Ухватитесь за мою мантию и не бойтесь.
– Почему же вы прежде не говорили об этом? Был день, когда вы могли бы спасти меня, предоставив мне всего миллион.
– Тогда как сегодня… тогда как сегодня я предоставлю вам двадцать миллионов, – сказал прелат. – Да будет так! Причина этого крайне проста, друг мой: в тот день, о котором вы говорите, у меня не было в распоряжении этого миллиона, тогда как сегодня я легко смогу получить двадцать миллионов, если они понадобятся.
– Да услышит вас бог и спасет меня!
Арамис улыбнулся своей загадочной улыбкой.
– Меня-то бог слышит всегда, – молвил он, – и это происходит, может быть, оттого, что я очень громко обращаюсь к нему с молитвою.
– Я полностью отдаю себя в вашу власть, – прошептал Фуке.
– О нет, я смотрю на это совсем иначе; напротив, это я в вашей власти. Итак, именно вы, как самый тонкий, самый умный, самый изысканный и изобретательный человек, именно вы и распорядитесь всем вплоть до мельчайших подробностей. Только…
– Только? – переспросил Фуке, как человек, понимающий значительность этого слова.
– Только, предоставляя вам придумывать различные подробности празднества, я оставляю за собой наблюдение за осуществлением их.
– Как это следует понимать?
– Я хочу сказать, что на этот день вы превратите меня в своего дворецкого, в главного распорядителя, в свою, так сказать, правую руку; во мне будут совмещаться и начальник охраны, и мажордом; мне будут подчинены все ваши люди, и у меня будут ключи от дверей; вы, правда, единолично будете отдавать приказания, но вы будете отдавать их через меня; они должны быть повторены моими устами, чтобы их выполняли, вы меня поняли?
– Нет, не понял.
– Но вы принимаете эти условия?
– Еще бы! Конечно, друг мой!
– Мне больше ничего и не нужно. Благодарю вас. Составляйте список гостей.
– Кого же мне приглашать?
– Всех!
