VIII. Расписка кардинала Мазарини
Фуке, несомненно, встретил бы шумным приветствием этого вновь прибывшего друга, если бы ледяной вид и рассеянный взгляд Арамиса не побудили суперинтенданта к соблюдению обычной для него сдержанности.
– Не поможете ли вы нам в нашем единоборстве с десертом? – все же спросил Фуке. – Не ужасает ли вас наше бесшабашное пиршество?
– Монсеньор, – почтительно сказал Арамис, – я начну с извинения, что нарушаю ваше искрящееся весельем собрание, но я попрошу, по завершении вашего пира, уделить мне несколько мгновений, чтобы переговорить о делах.
Слово «дела» заставило насторожиться кое-кого между эпикурейцами. Фуке поднялся со своего места.
– Неизменно дела, господин д’Эрбле, – сказал он. – Счастье еще, что дела появляются только под конец ужина.
С этими словами он предложил руку г-же де Бельер, посмотревшей на него с некоторым беспокойством; проводив ее в гостиную, что была рядом, он поручил ее наиболее благоразумным из своих сотрапезников.
Сам же, взяв под руку Арамиса, удалился с ним к себе в кабинет. Тут Арамис сразу же забыл о почтительности и этикете. Он сел и спросил:
– Догадайтесь, кого мне пришлось повидать этим вечером.
– Дорогой шевалье, всякий раз, как вы начинаете свою речь подобным вступлением, я ожидаю, что вы сообщите мне что-нибудь неприятное.
– И на этот раз, дорогой друг, вы не ошиблись, – подтвердил Арамис.
– Ну так не томите меня, – безразлично добавил Фуке.
– Итак, я видел госпожу де Шеврез.
– Старую герцогиню? Или, может быть, ее тень?
– Старую волчицу во плоти и крови.
– Без зубов?
– Возможно; однако не без когтей.
– Чего же она может хотеть от меня? Я не скуп по отношению к не слишком целомудренным женщинам. Это качество всегда ценится женщинами, и даже тогда, когда они больше не могут надеяться на любовь.
– Госпожа де Шеврез отлично осведомлена о том, что вы не скупы, ибо она хочет выманить у вас деньги.
– Вот как! Под каким же предлогом?
– Ах, в предлогах у нее недостатка не будет. По-видимому, у нее есть кое-какие письма Мазарини.
– Меня это нисколько не удивляет. Прелат был прославленным волокитой.
– Да, но, вероятно, эти письма не имеют отношения к его любовным делам. В них идет речь, как говорят, о финансах.
– Это менее интересно.
– Вы решительно не догадываетесь, к чему я клоню?
– Решительно.
– Вы никогда не слыхали о том, что вас обвиняют в присвоении государственных сумм?
– Сто раз! Тысячу раз! С тех пор как пребываю на службе, дорогой мой д’Эрбле, я только об этом и слышу. Совершенно так же, епископ, вы постоянно слышите упреки в безверии; или, будучи мушкетером, слышали обвинения в трусости. Министра финансов без конца обвиняют в том, что он разворовывает эти финансы.
– Хорошо. Но давайте внесем в это дело полную ясность, ибо, судя по тому, что говорит герцогиня, Мазарини в своих письмах выражается весьма недвусмысленно.
– В чем же эта недвусмысленность?
– Он называет сумму приблизительно в тринадцать миллионов, отчитаться в которой вам было бы затруднительно.
– Тринадцать миллионов, – повторил суперинтендант, растягиваясь в кресле, чтобы было удобнее поднять лицо к потолку. – Тринадцать миллионов!.. Ах ты господи, дайте припомнить, какие же это миллионы среди всех тех, в краже которых меня обвиняют!
– Не смейтесь, дорогой друг, это очень серьезно. Несомненно, у герцогини имеются письма, и эти письма, надо полагать, подлинные, так как она хотела продать их за пятьсот тысяч ливров.
– За такие деньги можно купить хорошую клевету, – отвечал Фуке. – Ах да, я знаю, о чем вы говорите. – И суперинтендант засмеялся от всего сердца.
– Тем лучше! – сказал не очень-то успокоенный Арамис.
– Я припоминаю эти тринадцать миллионов. Ну да, это и есть то самое!
– Вы меня чрезвычайно обрадовали. В чем тут дело?
– Представьте себе, друг мой, что однажды сеньор Мазарини, упокой господи его душу, получил тринадцать миллионов за уступку спорных земель в Вальтелине; он их вычеркнул из приходных книг, перевел на меня и заставил затем вручить ему эти деньги на военные нужды.
– Отлично. Значит, в употреблении их вы можете отчитаться?
– Нет, кардинал записал эти деньги на мое имя и послал мне расписку.
– Но у вас сохраняется эта расписка?
– Еще бы! – кивнул Фуке и спокойно направился к большому бюро черного дерева с инкрустациями из золота и перламутра.
– Меня приводят в восторг, – восхитился Арамис, – во-первых, ваша безупречная память, затем хладнокровие и, наконец, порядок, царящий в ваших делах, тогда как по существу вы – поэт.
– Да, – отвечал Фуке, – мой порядок – порождение лени; я завел его, чтобы не терять даром времени. Так, например, я знаю, что расписки Мазарини в третьем ящике под литерой М; я открываю ящик и сразу беру в руку нужную мне бумагу. Даже ночью без свечи я легко разыщу ее. – И уверенною рукою он ощупал связку бумаг, лежавших в открытом ящике. – Более того, – продолжал Фуке, – я помню эту бумагу, как будто вижу ее перед собой. Она очень плотная, немного шероховатая, с золотым обрезом; на числе, которым она помечена, Мазарини посадил кляксу. Но вот в чем дело: бумага, она словно чувствует, что ее ищут, что она нужна до зарезу, и потому прячется и бунтует.
И суперинтендант заглянул в ящик.
Арамис встал.
– Странно, – протянул Фуке.
– Ваша память на этот раз изменяет вам, дорогой друг, поищите в какой-нибудь другой связке.
Фуке взял связку, перебрал ее еще раз и побледнел.
– Не упорствуйте и поищите где-нибудь в другом месте, – сказал Арамис.
– Бесполезно, бесполезно, до этих пор я ни разу не ошибался; никто, кроме меня, не касается этих бумаг, никто не открывает этого ящика, к которому, как вы видите, я велел сделать секретный замок, и его шифр знаю лишь я один.
– К какому же выводу вы приходите? – спросил встревоженный Арамис.
– К тому, что квитанция Мазарини украдена. Госпожа де Шеврез права, шевалье: я присвоил казенные деньги; я взял тринадцать миллионов из сундуков государства, я – вор, господин д’Эрбле.
– Не горячитесь, сударь, не волнуйтесь!
– Как же не волноваться, дорогой шевалье? Причин для этого более чем достаточно. Заправский процесс, заправский приговор, и ваш друг суперинтендант последует в Монфокон за своим коллегой Ангераном де Мариньи, за своим предшественником Самблансе.
– О, не так быстро, – улыбнулся Арамис.
– Почему? Почему не так быстро! Что же, по-вашему, сделала герцогиня де Шеврез с этими письмами? Ведь вы отказались от них, не так ли?
– О, я наотрез отказался. Я предполагаю, что она отправилась продавать их господину Кольберу.
– Вот видите!
– Я сказал, что предполагаю. Я мог бы сказать, что в этом уверен, так как поручил проследить за нею. Расставшись со мной, она вернулась к себе, затем вышла через черный ход своего дома и отправилась в дом интенданта на улицу Круа-де-Пти-Шан.
– Значит, процесс, скандал и бесчестье, и все как гром с неба: слепо, жестоко, безжалостно.
Арамис подошел к Фуке, который весь трепетал в своем кресле перед открытыми ящиками. Он положил ему на плечо руку и сказал ласковым тоном:
– Никогда не забывайте, что положение господина Фуке не может идти в сравнение с положением Самблансе или Мариньи.
– Почему же, господи боже?
– Потому что против этих министров был возбужден процесс и приговор приведен в исполнение. А с вами этого случиться не может.
– И опять-таки почему? Ведь казнокрад во все времена – преступник?
– Преступник, имеющий возможность укрыться в убежище, никогда не бывает в опасности.
– Спасаться? Бежать?
– Я говорю не об этом; вы забываете, что такие процессы могут быть возбуждены только парламентом, что ведение их поручается генеральному прокурору и что вы сами являетесь таковым. Итак, если только вы не пожелаете осудить себя самого…
– О! – вдруг воскликнул Фуке, стукнув кулаком по столу.
– Ну что, что еще?
– То, что я больше не прокурор.
Теперь мертвенно побледнел Арамис, и он сжал руки с такою силою, что хрустнули пальцы. Он растерянно посмотрел на Фуке и, отчеканивая каждый слог, произнес:
– Вы больше не прокурор?
– Нет.
– С какого времени?
– Тому уже четыре иль пять часов.
– Берегитесь, – холодно перебил Арамис, – мне кажется, что вы не в себе, дорогой мой. Очнитесь!
– Я говорю, – продолжал Фуке, – что не так давно явился ко мне некто, посланный моими друзьями, и предложил миллион четыреста тысяч за мою должность. И я продал ее.
Арамис замолк. На его лице мелькнуло выражение ужаса, и это подействовало на суперинтенданта сильнее, чем могли бы подействовать все крики и речи на свете.
– Значит, вы очень нуждались в деньгах? – проговорил наконец Арамис.
– Да, тут был замешан долг чести.
И в немногих словах Фуке рассказал Арамису о великодушии г-жи де Бельер и о том способе, каким он посчитал нужным отплатить за это великодушие.
– Очень красивый жест, – сказал Арамис. – Во сколько же он вам обошелся?
– Ровно в миллион четыреста тысяч, вырученных за мою должность.
– Которые вы, не раздумывая, тут же на месте и получили? О, мой неразумный друг!
– Я еще не получил их, но получу завтра.
– Значит, это дело еще не закончено?
– Оно должно быть закончено, так как я выписал ювелиру чек, по которому он должен ровно в двенадцать получить эту сумму из моей кассы, куда она будет внесена между шестью и семью часами утра.
– Слава богу! – вскричал Арамис и захлопал в ладоши. – Ничто, стало быть, не закончено, раз вам еще не уплачено.
– А ювелир?
– Без четверти двенадцать вы получите от меня миллион четыреста тысяч.
– Погодите! Ведь в шесть утра я должен подписать договор.
– Ручаюсь, что вы его не подпишете.
– Шевалье, я дал слово.
– Вы возьмете его назад, вот и все.
– Что вы сказали! – воскликнул глубоко потрясенный Фуке. – Взять назад слово, которое дал Фуке?
На почти негодующий взгляд министра Арамис ответил взглядом, исполненным гнева.
– Сударь, – сказал он, – мне кажется, что я с достаточным основанием могу быть назван порядочным человеком, не так ли? Под солдатским плащом я пятьсот раз рисковал жизнью, в одежде священника я оказал еще более важные услуги богу, государству, а также друзьям. Честное слово стоит не больше того, чем человек, давший его. Когда он держит его – это чистое золото; оно же – разящая сталь, когда он не желает его держать. В этом случае он защищается этим словом, как оружием чести, ибо если порядочный человек не держит своего честного слова, значит, он в смертельной опасности, значит, он рискует гораздо большим, чем та выгода, которую может извлечь из этого его враг. В таком случае, сударь, обращаются к богу и своему праву.
Фуке опустил голову:
– Я бедный бретонец, простой и упрямый, и мой ум восхищается вашим и страшится его. Я не говорю, что держу свое слово из добродетели. Если хотите, я держу его по привычке. Но простые люди достаточно простодушны, чтоб восхищаться этой привычкой. Это единственная моя добродетель. Оставьте же мне воздаваемую за нее добрую славу.
– Значит, не позже как завтра вы подпишете акт о продаже должности, которая защищает вас от всех ваших врагов?
– Подпишу.
Арамис глубоко вздохнул, осмотрелся вокруг, как тот, кто ищет, что бы ему разбить, и произнес:
– Мы располагаем еще одним средством, и я надеюсь, что вы не откажетесь применить его.
– Конечно, нет, если оно благопристойно… как все, что вы предлагаете, мой дорогой друг.
– Нет ничего более благопристойного, чем побудить вашего покупателя отказаться от сделанной им покупки. Он из числа ваших друзей?
– Разумеется… но…
– Но если это дело вы предоставите мне, я не отчаиваюсь.
– Предоставляю вам быть полным хозяином в нем.
– С кем же вы вели ваши переговоры? Кто он?
– Я не знаю, знаете ли вы членов парламента?
– Большинство. Это какой-нибудь президент?
– Нет, это простой советник.
– Вот как!
– И имя его – Ванель.
Арамис побагровел.
– Ванель! – вскричал он, вставая со своего кресла. – Ванель! Муж Маргариты Ванель?
– Да.
– Вашей бывшей любовницы?
– Вот именно, дорогой друг. Ей захотелось стать гене-ральною прокуроршей. Я должен был предоставить хоть это бедняге Ванелю, и, кроме того, я выигрываю также на том, что доставляю удовольствие его милой жене.
Арамис подошел вплотную к Фуке, взял его за руку и хладнокровно спросил:
– Знаете ли вы имя нового возлюбленного Маргариты Ванель? Его зовут Жан-Батист Кольбер. Он интендант финансов. Он живет на улице Круа-де-Пти-Шан, куда сегодня вечером ездила госпожа де Шеврез с письмами Мазарини, которые она хочет продать.
– Боже мой, боже мой! – прошептал Фуке, вытирая струившийся по лбу пот.
– Теперь вы начинаете понимать?
– Что я погиб, погиб безвозвратно? Да, я это понял!
– Не находите ли вы, что тут придется, пожалуй, соблюдать свое слово несколько менее твердо, чем Регул?
– Нет, – ответил Фуке.
– Упрямые люди, – пробормотал Арамис, – всегда найдут способ заставить восхищаться собою.
Фуке протянул ему руку.
В этот момент на роскошных часах из инкрустированной золотом черепахи, стоявших на полке камина, пробило шесть. В передней скрипнула дверь, и Гурвиль, подойдя к кабинету, сказал:
– Господин Ванель спрашивает, может ли принять его монсеньор?
Фуке отвел глаза от глаз Арамиса и ответил:
– Просите господина Ванеля войти.
