XXII
Через неделю я поехал обратно и прямо с вокзала отправился в мастерскую. Был вечер. Все еще лил дождь, и мне казалось, что со времени нашего отъезда прошел целый год. В конторе я застал Кестера и Ленца.
– Ты пришел как раз вовремя, – сказал Готтфрид.
– А что случилось? – спросил я.
– Пусть сперва присядет, – сказал Кестер.
Я сел.
– Как здоровье Пат? – спросил Отто.
– Хорошо. Насколько это вообще возможно. Но скажите мне, что тут произошло?
Речь шла о машине, которую мы увезли после аварии на шоссе. Мы ее отремонтировали и сдали две недели тому назад. Вчера Кестер пошел за деньгами. Выяснилось, что человек, которому принадлежала машина, только что обанкротился и автомобиль пущен с молотка вместе с остальным имуществом.
– Так это ведь не страшно, – сказал я. – Будем иметь дело со страховой компанией.
– И мы так думали, – сухо заметил Ленц. – Но машина не застрахована.
– Черт возьми! Это правда, Отто?
Кестер кивнул:
– Только сегодня выяснил.
– А мы-то нянчились с этим типом, как сестры милосердия, да еще ввязались в драку из-за его колымаги, – проворчал Ленц. – А четыре тысячи марок улыбнулись!
– Кто же мог знать! – сказал я.
Ленц расхохотался:
– Очень уж все это глупо!
– Что же теперь делать, Отто? – спросил я.
– Я заявил претензию распорядителю аукциона. Но боюсь, что из этого ничего не выйдет.
– Придется нам прикрыть лавочку. Вот что из этого выйдет, – сказал Ленц. – Финансовое управление и без того имеет на нас зуб из-за налогов.
– Возможно, – согласился Кестер.
Ленц встал:
– Спокойствие и выдержка в трудных ситуациях – вот что украшает солдата. – Он подошел к шкафу и достал коньяк.
– С таким коньяком можно вести себя даже геройски, – сказал я. – Если не ошибаюсь, это у нас последняя хорошая бутылка.
– Героизм, мой мальчик, нужен для тяжелых времен, – поучительно заметил Ленц. – Но мы живем в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.
– Он выпил свою рюмку. – Вот, а теперь я сяду на нашего старого Росинанта и попробую наездить немного мелочи.
Он прошел по темному двору, сел в такси и уехал. Кестер и я посидели еще немного вдвоем.
– Неудача, Отто, – сказал я. – Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.
– Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, – ответил Кестер. – Этого вполне достаточно. Как там в горах?
– Если бы не туберкулез, там был бы сущий рай. Снег и солнце.
Он поднял голову:
– Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?
– Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, все неправдоподобно.
Он посмотрел на меня:
– Что ты делаешь сегодня вечером?
Я пожал плечами:
– Надо сперва отнести домой чемодан.
– Мне надо уйти на час. Придешь потом в бар?
– Приду, конечно, – сказал я. – А что мне еще делать?
* * *
Я съездил на вокзал за чемоданом и привез его домой. Я постарался проникнуть в квартиру без всякого шума – не хотелось ни с кем разговаривать. Мне удалось пробраться к себе, не попавшись на глаза фрау Залевски. Немного посидел в комнате. На столе лежали письма и газеты. В конвертах были одни только проспекты. Да и от кого мне было ждать писем? «А вот теперь Пат будет мне писать», – подумал я.
Вскоре я встал, умылся и переоделся. Чемодан я не распаковал, – хотелось, чтобы было чем заняться, когда вернусь. Я не зашел в комнату Пат, хотя знал, что там никто не живет. Тихо, прошмыгнув по коридору, я очутился на улице и только тогда вздохнул свободно.
Я пошел в кафе «Интернациональ», чтобы поесть. У входа меня встретил кельнер Алоис. Он поклонился мне: – Что, опять вспомнили нас?
– Да, – ответил я. – В конце концов люди всегда возвращаются обратно.
Роза и остальные девицы сидели вокруг большого стола. Собрались почти все: был перерыв между первым и вторым патрульным обходом.
– Мой бог, Роберт! – сказала Роза. – Вот редкий гость!
– Только не расспрашивай меня, – ответил я. – Главное, что я опять здесь.
– То есть как? Ты собираешься приходить сюда часто?
– Вероятно.
– Не расстраивайся, – сказала она и посмотрела на меня. – Все проходит.
– Правильно, – подтвердил я. – Это самая верная истина на свете.
– Ясно, – подтвердила Роза. – Лилли тоже могла бы порассказать кое-что на этот счет.
– Лилли? – Я только теперь заметил, что она сидит рядом с Розой. – Ты что здесь делаешь? Ведь ты замужем и должна сидеть дома в своем магазине водопроводной арматуры.
Лилли не ответила.
– Магазин! – насмешливо сказала Роза. – Пока у нее еще были деньги, все шло как по маслу. Лилли была прекрасна. Лилли была мила, и ее прошлое не имело значения. Все это счастье продолжалось ровно полгода! Когда же муж выудил у нее все до последнего пфеннига и стал благородным господином на ее деньги, он вдруг решил, что проститутка не может быть его женой. – Роза задыхалась от негодования. – Вдруг, видите ли, выясняется: он ничего не подозревал и был потрясен, узнав о ее прошлом. Так потрясен, что потребовал развода. Но денежки, конечно, пропали.
– Сколько? – спросил я.
– Четыре тысячи марок! Не пустяк! Как ты думаешь, со сколькими свиньями ей пришлось переспать, чтобы их заработать?
– Четыре тысячи марок, – сказал я. – Опять четыре тысячи марок. Сегодня они словно висят в воздухе.
Роза посмотрела на меня непонимающим взглядом. – Сыграй лучше что-нибудь, – сказала она, – это поднимет настроение.
– Ладно, уж коль скоро мы все снова встретились.
Я сел за пианино и сыграл несколько модных танцев. Я играл и думал, что денег на санаторий у Пат хватит только до конца января и что мне нужно зарабатывать больше, чем до сих пор. Пальцы механически ударяли по клавишам, у пианино на диване сидела Роза и с восторгом слушала. Я смотрел на нее и на окаменевшую от страшного разочарования Лилли. Ее лицо было более холодным и безжизненным, чем у мертвеца.
* * *
Раздался крик, и я очнулся от своих раздумий. Роза вскочила. От ее мечтательного настроения не осталось и следа. Она стояла у столика, вытаращив глаза, шляпка съехала набок, в раскрытую сумочку со стола стекал кофе, вылившийся из опрокинутой чашки, но она этого не замечала.
– Артур! – с трудом вымолвила она. – Артур, неужели это ты?
Я перестал играть. В кафе вошел тощий вертлявый тип в котелке, сдвинутом на затылок. У него был желтый, нездоровый цвет лица, крупный нос и очень маленькая яйцевидная голова.
– Артур, – снова пролепетала Роза. – Ты?
– Ну да, а кто же еще? – буркнул Артур.
– Боже мой, откуда ты взялся?
– Откуда мне взяться? Пришел с улицы через дверь.
Хотя Артур вернулся после долгой разлуки, он был не особенно любезен. Я с любопытством разглядывал его. Вот, значит, каков легендарный кумир Розы, отец ее ребенка. Он выглядел так, будто только что вышел из тюрьмы. Я не мог обнаружить в нем ничего, что объясняло бы дикую обезьянью страсть Розы. А может быть, именно в этом и был секрет. Удивительно, на что только могут польститься эти женщины, твердые как алмаз, знающие мужчин вдоль и поперек.
Не спрашивая разрешения, Артур взял полный стакан пива, стоявший возле Розы, и выпил его. Кадык на его тонкой, жилистой шее скользил вверх и вниз, как лифт. Роза смотрела на него и сияла. – Хочешь еще? – спросила она.
– Конечно, – бросил он. – Но побольше.
– Алоис! – Роза радостно обратилась к кельнеру. – Он хочет еще пива!
– Вижу, – равнодушно сказал Алоис и наполнил стакан.
– А малышка! Артур, ты еще не видел маленькую Эльвиру!
– Послушай, ты! – Артур впервые оживился. Он поднял руку к груди, словно обороняясь. – Насчет этого ты мне голову не морочь! Это меня не касается! Ведь я же хотел, чтобы ты избавилась от этого ублюдка. Так бы оно и случилось, если бы меня не… – Он помрачнел. – А теперь, конечно, нужны деньги и деньги.
– Не так уж много, Артур. К тому же, это девочка.
– Тоже стоит денег, – сказал Артур и выпил второй стакан пива. – Может быть, нам удастся найти какую-нибудь сумасшедшую богатую бабу, которая ее удочерит. Конечно, за приличное вознаграждение. Другого выхода не вижу.
Потом он прервал свои размышления:
– Есть у тебя при себе наличные?
Роза услужливо достала сумочку, залитую кофе:
– Только пять марок, Артур, ведь я не знала, что ты придешь, но дома есть больше.
Жестом паши Артур небрежно опустил серебро в жилетный карман.
– Ничего и не заработаешь, если будешь тут продавливать диван задницей, – пробурчал он недовольно.
– Сейчас пойду, Артур. Но теперь какая же работа? Время ужина.
– Мелкий скот тоже дает навоз, – заявил Артур.
– Иду, иду.
– Что ж… – Артур прикоснулся к котелку. – Часов в двенадцать загляну снова.
Развинченной походкой он направился к выходу. Роза блаженно смотрела ему вслед. Он вышел, не закрыв за собою дверь.
– Вот верблюд! – выругался Алоис.
Роза с гордостью посмотрела на нас:
– Разве он не великолепен? Его ничем не проймешь. И где это он проторчал столько времени? – Разве ты не заметила по цвету лица? – сказала Валли. – В надежном местечке. Тоже мне! Герой!
– Ты не знаешь его…
– Я его достаточно знаю, – сказала Валли.
– Тебе этого не понять. – Роза встала. – Настоящий мужчина, вот он кто! Не какая-нибудь слезливая размазня. Ну, я пошла. Привет, детки!
Помолодевшая и окрыленная, она вышла, покачивая бедрами. Снова появился кто-то, кому она сможет отдавать свои деньги, чтобы он их пропивал, а потом еще и бил ее в придачу. Роза была счастлива.
* * *
Через полчаса ушли и остальные. Только Лилли не трогалась с места. Ее лицо было по-прежнему каменным.
Я еще побренчал немного на пианино, затем съел бутерброд и тоже ушел. Было невозможно оставаться долго наедине с Лилли.
Я брел по мокрым темным улицам. У кладбища выстроился отряд Армии спасения. В сопровождении тромбонов и труб они пели о небесном Иерусалиме. Я остановился. Вдруг я почувствовал, что мне не выдержать одному, без Пат. Уставившись на бледные могильные плиты, я говорил себе, что год назад я был гораздо более одинок, что тогда я еще не был знаком с Пат, что теперь она есть у меня, пусть не рядом… Но все это не помогало, – я вдруг совсем расстроился и не знал, что делать. Наконец я решил заглянуть домой, – узнать, нет ли от нее письма. Это было совершенно бессмысленно: письма еще не было, да и не могло быть, но все-таки я поднялся к себе.
Уходя, я столкнулся с Орловым. Под его распахнутым пальто был виден смокинг. Он шел в отель, где служил наемным танцором. Я спросил Орлова, не слыхал ли он что-нибудь о фрау Хассе.
– Нет, – сказал он. – Здесь она не была. И в полиции не показывалась. Да так оно и лучше. Пусть не приходит больше…
Мы пошли вместе по улице. На углу стоял грузовик с углем. Подняв капот, шофер копался в моторе. Потом он сел в кабину. Когда мы поравнялись с машиной, он запустил мотор и дал сильный газ на холостых оборотах. Орлов вздрогнул. Я посмотрел на него. Он побледнел как снег.
– Вы больны? – спросил я.
Он улыбнулся побелевшими губами и покачал головой:
– Нет, но я иногда пугаюсь, если неожиданно слышу такой шум. Когда в России расстреливали моего отца, на улице тоже запустили мотор грузовика, чтобы выстрелы не были так слышны. Но мы их все равно слышали. – Он опять улыбнулся, точно извиняясь. – С моей матерью меньше церемонились. Ее расстреляли рано утром в подвале. Брату и мне удалось ночью бежать. У нас еще были бриллианты. Но брат замерз по дороге.
– За что расстреляли ваших родителей? – спросил я.
– Отец был до войны командиром казачьего полка, принимавшего участие в подавлении восстания. Он знал, что все так и будет, и считал это, как говорится, в порядке вещей. Мать придерживалась другого мнения.
– А вы?
Он устало и неопределенно махнул рукой:
– С тех пор столько произошло…
– Да, – сказал я, – в этом все дело. Больше, чем может переварить человеческий мозг.
Мы подошли к гостинице, в которой он работал. К подъезду подкатил бюик. Из него вышла дама и, заметив Орлова, с радостным возгласом устремилась к нему. Это была довольно полная, элегантная блондинка лет сорока. По ее слегка расплывшемуся, бездумному лицу было видно, что она никогда не знала ни забот, ни горя.
– Извините, – сказал Орлов, бросив на меня быстрый выразительный взгляд, – дела…
Он поклонился блондинке и поцеловал ей руку.
* * *
В баре были Валентин, Кестер, Ленц и Фердинанд Грау. Я подсел к ним и заказал себе полбутылки рома. Я все еще чувствовал себя отвратительно.
На диване в углу сидел Фердинанд, широкий, массивный, с изнуренным лицом и ясными голубыми глазами. Он уже успел выпить всего понемногу.
– Ну, мой маленький Робби, – сказал он и хлопнул меня по плечу, – что с тобой творится? – Ничего, Фердинанд, – ответил я, – в том-то и вся беда.
– Ничего? – Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил: – Ничего? Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто – это уже много! Ничто – это зеркало, в котором отражается мир.
– Браво! – крикнул Ленц. – Необычайно оригинально, Фердинанд!
– Сиди спокойно, Готтфрид! – Фердинанд повернул к нему свою огромную голову. – Романтики вроде тебя – всего лишь патетические попрыгунчики, скачущие по краю жизни. Они понимают ее всегда ложно, и все для них сенсация. Да что ты можешь знать про Ничто, легковесное ты существо!
– Знаю достаточно, чтобы желать и впредь быть легковесным, – заявил Ленц. – Порядочные люди уважают это самое Ничто, Фердинанд. Они не роются в нем, как кроты.
Грау уставился на него.
– За твое здоровье! – сказал Готтфрид.
– За твое здоровье! – сказал Фердинанд. – За твое здоровье, пробка ты этакая!
Они выпили свои рюмки до дна.
– С удовольствием был бы и я пробкой, – сказал я и тоже выпил свой бокал. – Пробкой, которая делает все правильно и добивается успеха. Хоть бы недолго побыть в таком состоянии!
– Вероотступник! – Фердинанд откинулся в своем кресле так, что оно затрещало. – Хочешь стать дезертиром? Предать наше братство?
– Нет, – сказал я, – никого я не хочу предавать. Но мне бы хотелось, чтобы не всегда и не все шло у нас прахом.
Фердинанд подался вперед. Его крупное лицо, в котором в эту минуту было что-то дикое, дрогнуло.
– Потому, брат, ты и причастен к одному ордену, – к ордену неудачников и неумельцев, с их бесцельными желаниями, с их тоской, не приводящей ни к чему, с их любовью без будущего, с их бессмысленным отчаянием. – Он улыбнулся. – Ты принадлежишь к тайному братству, члены которого скорее погибнут, чем сделают карьеру, скорее проиграют, распылят, потеряют свою жизнь, но не посмеют, предавшись суете, исказить или позабыть недосягаемый образ, – тот образ, брат мой, который они носят в своих сердцах, который был навечно утвержден в часы, и дни, и ночи, когда не было ничего, кроме голой жизни и голой смерти. – Он поднял свою рюмку и сделал знак Фреду, стоявшему у стойки:
– Дай мне выпить.
Фред принес бутылку.
– Пусть еще поиграет патефон? – спросил он.
– Нет, – сказал Ленц. – Выбрось свой патефон ко всем чертям и принеси бокалы побольше. Убавь свет, поставь сюда несколько бутылок и убирайся к себе в конторку.
Фред кивнул и выключил верхний свет. Горели только лампочки под пергаментными абажурами из старых географических карт. Ленц наполнил бокалы:
– Выпьем, ребята! За то, что мы живем! За то, что мы дышим! Ведь мы так сильно чувствуем жизнь! Даже не знаем, что нам с ней делать!
– Это так, – сказал Фердинанд. – Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме. Выпьем за тьму! Кто хоть раз попал в грозу, тому нечего объяснять, что такое электричество. Будь проклята гроза! Да будет благословенна та малая толика жизни, что мы имеем! И так как мы любим ее, не будем же закладывать ее под проценты! Живи напропалую! Пейте, ребята! Есть звезды, которые распались десять тысяч световых лет тому назад, но они светят и поныне! Пейте, пока есть время! Да здравствует несчастье! Да здравствует тьма!
Он налил себе полный стакан коньяку и выпил залпом.
* * *
Ром шумел в моей голове. Я тихо встал и пошел в конторку Фреда. Он спал. Разбудив его, я попросил заказать телефонный разговор с санаторием.
– Подождите немного, – сказал он. – В это время соединяют быстро.
Через пять минут телефон зазвонил. Санаторий был на проводе.
– Я хотел бы поговорить с фройляйн Хольман, – сказал я. – Минутку, соединяю вас с дежурной.
Мне ответила старшая сестра:
– Фройляйн Хольман уже спит.
– А в ее комнате нет телефона?
– Нет.
– Вы не можете ее разбудить?
Сестра ответила не сразу:
– Нет. Сегодня она больше не должна вставать.
– Что-нибудь случилось?
– Нет. Но в ближайшие дни она должна оставаться в постели.
– Я могу быть уверен, что ничего не случилось?
– Ничего, ничего, так всегда бывает вначале. Она должна оставаться в постели и постепенно привыкнуть к обстановке.
Я повесил трубку.
– Слишком поздно, да? – спросил Фред.
– Как, то есть, поздно?
Он показал мне свои часы:
– Двенадцатый час.
– Да, – сказал я. – Не стоило звонить.
Я пошел обратно и выпил еще.
В два часа мы ушли. Ленц поехал с Валентином и Фердинандом на такси.
– Садись, – сказал мне Кестер и завел мотор «Карла».
– Мне отсюда рукой подать, Отто. Могу пройтись пешком.
Он посмотрел на меня:
– Поедем еще немного за город.
– Ладно. – Я сел в машину.
– Берись за руль, – сказал Кестер.
– Глупости, Отто. Я не сяду за руль, я пьян.
– Поезжай! Под мою ответственность.
– Вот увидишь… – сказал я и сел за руль.
Мотор ревел. Рулевое колесо дрожало в моих руках. Качаясь, проплывали мимо улицы, дома наклонялись, фонари стояли косо под дождем.
– Отто, ничего не выходит, – сказал я. – Еще врежусь во что-нибудь.
– Врезайся, – ответил он.
Я посмотрел на него. Его лицо было ясно, напряженно и спокойно. Он смотрел вперед на мостовую. Я прижался к спинке сиденья и крепче ухватился за руль. Я сжал зубы и сощурил глаза. Постепенно улица стала более отчетливой.
– Куда, Отто? – спросил я.
– Дальше. За город.
Мы проехали окраину и вскоре выбрались на шоссе.
– Включи большой свет, – сказал Кестер.
Ярко заблестел впереди серый бетон. Дождь почти перестал, но капли били мне в лицо, как град. Ветер налетал тяжелыми порывами. Низко над лесом нависали рванью облака, и сквозь них сочилось серебро. Хмельной туман, круживший мне голову, улетучился. Рев мотора отдавался в руках, во всем теле. Я чувствовал всю мощь машины. Взрывы в цилиндрах сотрясали тупой, оцепеневший мозг. Поршни молотками стучали в моей крови. Я прибавил газу. Машина пулей неслась по шоссе.
– Быстрее, – сказал Кестер.
Засвистели покрышки. Гудя, пролетали мимо деревья и телеграфные столбы. Прогрохотала какая-то деревня. Теперь я был совсем трезв.
– Больше газу, – сказал Кестер.
– Как же я его тогда удержу? Дорога мокрая.
– Сам сообразишь. Перед поворотами переключай на третью скорость и не сбавляй газ.
Мотор загремел еще сильней. Воздух бил мне в лицо. Я пригнулся за ветровым щитком. И будто провалился в грохот двигателя, машина и тело слились в одном напряжении, в одной высокой вибрации, я ощутил под ногами колеса, я ощущал бетон шоссе, скорость… И вдруг, словно от толчка, все во мне стало на место. Ночь завывала и свистела, вышибая из меня все постороннее, мои губы плотно сомкнулись, руки сжались, как тиски, и я весь превратился в движение, в бешеную скорость, я был в беспамятстве и в то же время предельно внимателен.
На каком-то повороте задние колеса машины занесло. Я несколько раз резко рванул руль в противоположную сторону и снова дал газ. На мгновение устойчивость исчезла, словно мы повисли в корзине воздушного шара, но потом колеса опять прочно сцепились с полотном дороги.
– Хорошо, – сказал Кестер.
– Мокрые листья, – объяснил я. По телу пробежала теплая волна, и я почувствовал облегчение, как это бывает всегда, когда проходит опасность.
Кестер кивнул:
– Осенью на лесных поворотах всегда такая чертовщина. Хочешь закурить?
– Да, – сказал я.
Мы остановились и закурили.
– Теперь можно повернуть обратно, – сказал Кестер.
Мы приехали в город, и я вышел из машины.
– Хорошо, что прокатились, Отто. Теперь я в норме.
– В следующий раз покажу тебе другую технику езды на поворотах, – сказал он. – Резкий поворот руля при одновременном торможении. Но это когда дорога посуше.
– Ладно, Отто. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Робби.
«Карл» умчался. Я вошел в дом. Я был совершенно измотан, но спокоен. Моя печаль рассеялась.
