Каким пустынным кажется Рим после Неаполя! Въехав в город через ворота Святого Иоанна Латеранского, проезжаешь по длинным, словно вымершим улицам; в Неаполе так шумно, там такая многолюдная, живая толпа, что путешественник привыкает к постоянному движению, и Рим на первых порах представляется ему необычайно унылым; через несколько дней снова начинаешь там хорошо себя чувствовать, но, свыкнувшись с жизнью, полной развлечений, всегда испытываешь грустное чувство, возвращаясь в свое уединение, как бы приятно оно ни было. Вдобавок жить в Риме в это время года, в конце июля, бывает опасно. Нездоровый воздух делает многие кварталы необитаемыми, и нередко зараза распространяется оттуда по всему городу. В этом году было особенно много оснований для тревоги, и на всех лицах лежал отпечаток тайного страха.

Приехав в Рим, Коринна застала у порога своего дома монаха, который попросил разрешения благословить ее жилище, дабы уберечь его от заразы. Коринна дала согласие, и монах окропил все комнаты святой водой, читая молитвы по-латыни. Лорд Нельвиль слегка усмехнулся, глядя на эту церемонию, но Коринна была растрогана.

— Для меня существует какая-то невыразимая прелесть во всех религиозных обрядах, даже если они продиктованы суеверием, — заметила она, — лишь бы это суеверие не было отмечено враждою или нетерпимостью к человеку. Поддержка Неба так нужна, когда какое-нибудь грозное событие нарушает привычное течение жизни. Я полагаю, что люди с возвышенным умом испытывают особенную потребность в помощи свыше.

— Несомненно, подобная потребность существует, — согласился лорд Нельвиль, — но разве таким образом можно ее удовлетворить?

— Я никогда не отказываюсь от молитвы, — ответила Коринна, — которую хотят со мной разделить, кто бы мне ее ни предложил.

— Вы правы! — сказал лорд Нельвиль и дал кошелек с деньгами для раздачи бедным старому робкому монаху, который удалился, благословляя их обоих.

Как только друзья Коринны узнали о ее приезде, они поспешили ее посетить. Никто не выразил удивления, что она вернулась, не став женой лорда Нельвиля, во всяком случае никто не спросил, что помешало этому союзу. Все были так рады ее увидеть, что не могли ни о чем другом думать. Коринна старалась казаться такою, какой была прежде, но это ей не удавалось; она любовалась прекрасными произведениями искусства, доставлявшими ей раньше такое наслаждение, но ко всем ее ощущениям примешивалась глубокая печаль. Она прогуливалась то в садах виллы Боргезе, то у гробницы Цецилии Метеллы, но вид этих, прежде столь любимых, мест теперь причинял ей боль; она уже не предавалась той сладостной мечтательности, когда воспоминание о быстротечности земных благ придает им еще больше прелести. Ею владела одна неотвязная тягостная мысль; природа, которая говорит невнятным языком, не приносит нам утешения, когда мы объяты подлинным горем.

В отношениях Коринны и Освальда возникла какая-то мучительная скованность; еще не грянула беда, которая вызывает глубокие потрясения, иногда облегчающие стесненную грудь, ибо в блеске молний, прорезающих грозовые тучи, открывается истина; но оба постоянно ощущали принужденность во взаимном общении и тщетно пытались уклониться от жизненных обстоятельств, их угнетавших и внушавших им некоторое недовольство друг другом. В самом деле, разве можно страдать, не укоряя при этом любимого человека? Но разве недостаточно одного взгляда, одного слова, чтобы все было забыто? Однако порою нельзя дождаться нежного слова и любящего взгляда, когда они так нужны. В любви все необъяснимо; точно в нас вселяется некая Божественная сила, которая мыслит и чувствует вопреки нашей воле.

Заразная болезнь, какой уже давно не помнили в Риме, вдруг распространилась по городу; первой заболела одна молодая женщина; друзья и родные, не пожелав ее покинуть, погибли вместе с ней; обитатели соседнего дома разделили ту же участь. Беспрестанно можно было встретить на улицах Рима монахов в белой одежде, с закрытыми лицами, провожавших покойников в церковь: казалось, это было какое-то шествие теней в царстве мертвых. Мертвые с открытыми лицами лежали на носилках, им только на ноги набрасывали кусок желтого или розового атласа, и детишки подчас забавлялись, играя окоченевшими руками ушедших в небытие. Это страшное и в то же время привычное зрелище сопровождалось зловещим и монотонным пением псалмов, этим напевом без модуляций, в котором уже не слышно голоса человеческой души.

Однажды вечером, когда лорд Нельвиль и Коринна остались вдвоем и он терзался, глядя на ее смущенное и печальное лицо, он вдруг услышал под окнами унылые, протяжные звуки, возвещавшие о приближении похоронной процессии. Некоторое время он молча прислушивался.

— Может быть, — вымолвил он наконец, — завтра и меня сразит болезнь, от которой нет спасения, и вы пожалеете, что не нашли ни одного сердечного слова для вашего друга в этот, быть может последний, день его жизни. Коринна! смерть угрожает нам обоим! неужто нам мало несчастий, которых нельзя избежать? зачем нам еще мучить друг друга?

Коринну внезапно поразила мысль об опасности, подстерегавшей Освальда в охваченном заразою городе, и она стала умолять его покинуть Рим. Он отказался наотрез. Тогда она предложила ему вместе с нею уехать в Венецию; он с радостью согласился, ибо и сам трепетал за жизнь Коринны, видя, как эпидемия распространяется с каждым днем все дальше и дальше.

Они решили отправиться через два дня; но рано утром, в час, назначенный для отъезда, Коринна, которую лорд Нельвиль не видел накануне, ибо его задержал приятель-англичанин, уезжавший из Рима, прислала ему письмо, сообщая, что ей внезапно пришлось уехать по неотложному делу во Флоренцию и что она присоединится к нему в Венеции через две недели; она просила его заехать по дороге в Анкону и выполнить там одно, видимо важное, поручение; письмо ее дышало спокойствием и искренностью; со времени их пребывания в Неаполе она еще ни разу не объяснялась с Освальдом столь ласковым и безмятежным тоном. Поверив этому известию, он уже собирался уехать, когда ему пришло в голову перед отъездом из Рима бросить последний взгляд на дом Коринны. Он пришел туда; дверь была заперта; он постучался; старуха, сторожившая дом, сказала, что все слуги уехали вместе с госпожой, и больше не стала отвечать ни на один вопрос. Он отправился тогда к князю Кастель-Форте, но тот ничего не знал о Коринне и был чрезвычайно удивлен, что она уехала, ничего ему не сказав; лорд Нельвиль очень встревожился и решил поехать в Тиволи к жившему там поверенному Коринны, которому она должна была оставить какие-нибудь распоряжения.

Верхом, с необычайной быстротой, выдававшей его волнение, он примчался прямо к дому Коринны; все двери были распахнуты настежь; пробежав несколько комнат и никого не встретив, Освальд очутился наконец в спальне Коринны; в царившем полумраке он разглядел, что она лежит в постели, а над ней склонилась Терезина; у него вырвался крик, который привел Коринну в сознание.

— Не приближайтесь ко мне, — воскликнула она, приподнявшись, — я запрещаю вам это, я умру, если вы подойдете ко мне!

Ужас охватил Освальда: он решил, что подруга обвиняет его в каком-то тайном преступлении, только что ею открытом. Он вообразил, что она возненавидела и презирает его; упав на колени, он выразил свои опасения с таким отчаянием, что Коринна решила воспользоваться его ошибкой и потребовала, чтобы он удалился от нее навсегда, будто он и в самом деле провинился в чем-то перед ней.

Озадаченный и оскорбленный, Освальд уже готов был уйти и покинуть Коринну, как вдруг Терезина вскричала:

— Ах, милорд, неужели вы оставите мою бедную госпожу? Она отослала всех своих слуг, она не хотела даже, чтобы я ухаживала за нею, потому что она заболела заразной болезнью.

Тут Освальд сразу догадался о трогательной хитрости Коринны и бросился в ее объятия, полный восторга и умиления, каких еще никогда в жизни не испытывал. Тщетно отталкивала его от себя Коринна, тщетно негодовала она на Терезину. Освальд знаком велел Терезине выйти из комнаты и, прижав Коринну к сердцу, облил ее лицо слезами и покрыл поцелуями.

— Теперь, — воскликнул он, — теперь ты не умрешь без меня, и, если роковой яд уже проник в твои жилы, я, благодарение Небу, вдохнул его из твоих уст.

— Жестокий дорогой Освальд! — сказала Коринна. — На какую пытку ты меня обрекаешь! О Боже мой! если этот светлый ангел не хочет жить без меня, Ты не допустишь, чтобы он погиб! нет, Ты не допустишь этого!

Тут силы покинули Коринну. Целую неделю она находилась в величайшей опасности.

— Уведите от меня Освальда! — беспрестанно твердила она. — Пусть он не приближается ко мне! скройте от него, где я!

А когда она приходила в себя и узнавала его, она говорила:

— Освальд, Освальд! вы здесь, — значит, и в смерти, как и при жизни, мы будем вместе!

Видя, как он бледен, она смертельно пугалась; в смятении она звала на помощь Освальду врачей, которые не отходили от ее постели, проявляя исключительную преданность ей.

Освальд не выпускал из рук пылающие руки Коринны; он всегда допивал чашу, наполовину ею выпитую; одним словом, он так неистово стремился разделить со своей подругой грозившую ей опасность, что, видя его пламенную любовь, она перестала сопротивляться и, уронив голову ему на плечо, покорилась его воле. Разве два существа, которые так любят друг друга, что не могут жить врозь, не способны в благородном и трогательном порыве к единению вместе встретить смерть? К счастью, лорд Нельвиль не заразился от больной, за которой так заботливо ухаживал. Коринна выздоровела; но другой недуг еще глубже прокрался в ее сердце. Великодушие и любовь, которые выказал ее друг, еще усилили ее привязанность к нему.