Приехав во Флоренцию, лорд Нельвиль написал письмо князю Кастель-Форте, и тот не замедлил к нему явиться. Освальд так был взволнован, увидев князя, что долго не мог вымолвить ни слова; наконец он спросил, как живет Коринна.

— Я могу сообщить вам о ней только горестные вести, — ответил князь Кастель-Форте. — Здоровье ее очень слабо и ухудшается с каждым днем. Она никого не видит, кроме меня, и самые обыкновенные занятия ей в тягость; все же она была в сравнительно спокойном состоянии, как вдруг мы узнали о вашем приезде в Италию. Не скрою от вас, что при этом известии она пришла в такое сильное волнение, что лихорадка, от которой ей удалось избавиться, вновь вернулась к ней. Она не сказала мне, собирается ли увидеться с вами, так как я всеми силами стараюсь не упоминать при ней вашего имени.

— Сделайте милость, князь, — сказал Освальд, — покажите ей письмо, которое вы получили от меня около пяти лет назад; в нем я подробно объяснял, какие причины помешали мне узнать о ее приезде в Англию до того, как я стал мужем Люсиль; а когда она прочтет это письмо, попросите ее принять меня. Мне нужно поговорить с ней, чтобы по возможности оправдаться перед нею. Мне необходимо вернуть ее уважение, хоть я и не смею притязать на ее дружеское участие.

— Я исполню ваше желание, милорд, — ответил князь Кастель-Форте, — мне бы хотелось, чтобы вы немного успокоили ее.

В эту минуту в комнату вошла леди Нельвиль. Освальд представил ей князя Кастель-Форте; она довольно холодно поздоровалась с ним, а он внимательно посмотрел на нее. Очевидно, ее красота поразила его, ибо он вздохнул, вспомнив о Коринне, и тут же удалился. Лорд Нельвиль проводил его.

— Леди Нельвиль очаровательна, — заметил князь Кастель-Форте. — Как она молода! как свежа! Моя бедная приятельница теперь уже совсем не та, что прежде; но не забывайте, милорд, что она тоже блистала красотой, когда вы увидели ее в первый раз!

— Нет, я этого никогда не забуду! — вскричал лорд Нельвиль. — Я никогда не прощу себе…

Он не смог договорить и замолк. Весь день он был мрачен и молчалив. Люсиль не пыталась отвлечь его от грустных мыслей, и это его задело. «Если бы Коринна видела, — подумал он, — как я опечален, она бы утешила меня».

На другое утро, снедаемый беспокойством, он спозаранку явился к князю Кастель-Форте.

— Ну что? — спросил он. — Что она ответила?

— Она не хочет вас видеть, — сказал князь Кастель-Форте.

— Но почему же?

— Я был вчера у нее и застал ее в таком смятении, что больно было на нее глядеть. Несмотря на крайнюю слабость, она большими шагами ходила по комнате; лицо ее то бледнело, то вспыхивало ярким румянцем. Я сообщил ей, что вы хотите ее видеть; несколько минут она хранила молчание, наконец проговорила — я в точности передам ее слова, раз вы меня об этом просите: «Этот человек причинил мне много зла. Враг, который бросил бы меня в темницу и навеки изгнал из родного края, не так истерзал бы мое сердце. Никто на свете не страдал так, как я: я чувствовала и нежность к нему, и раздражение против него, это была нескончаемая пытка. Я не только любила Освальда, но и преклонялась перед ним. Он должен это помнить: однажды я сказала ему, что мне будет легче разлюбить его, чем перестать восхищаться им. Он разбил мой кумир; он обманул меня, все равно — вольно или невольно; он не тот человек, за кого я его принимала. Почти целый год он наслаждался счастьем, ибо я горячо любила его, но когда пришло время и он должен был защитить меня, когда следовало доказать свою любовь, — как он тогда поступил? Принес ли он ради меня хоть какую-нибудь жертву, совершил ли какой-нибудь благородный поступок для меня? Он счастлив теперь: он обладает всеми благами, которые так высоко ценятся в свете, а я умираю. Так пусть же он оставит меня в покое».

— Какие жестокие слова! — вырвалось у Освальда.

— Страдания ожесточили ее, — ответил князь Кастель-Форте, — но я нередко видел ее в более спокойном состоянии духа; иногда, позвольте вам сказать, она даже защищала вас, когда я вас обвинял.

— Так вы считаете, что я очень виноват? — опросил лорд Нельвиль.

— Должен признаться, это так, — ответил князь Кастель-Форте, — я считаю, что вы тяжко провинились перед ней. Если кто-нибудь обидит женщину, это не повредит ему во мнении света; хрупкие идолы, которых сегодня боготворят, завтра могут быть сброшены с пьедестала, и никто не вступится за них; тем более уважения они мне внушают: ведь только совесть велит нам их щадить. Мы можем совершенно безнаказанно причинить им ужасное зло. Удар кинжала карается законом, а терзания любящего сердца становятся предметом насмешек; по мне, лучше уже нанести удар кинжалом.

— Поверьте мне, — вымолвил лорд Нельвиль, — я тоже глубоко страдал; в этом мое единственное оправдание, и прежде Коринна поняла бы меня. Но теперь, быть может, мои слова ничего не значат для нее. Во всяком случае, я хочу ей написать. Я хочу верить, что сквозь все преграды, вставшие между нами, она услышит голос друга.

— Я передам ей ваше письмо, — сказал князь Кастель-Форте, — но заклинаю вас, пощадите ее: вы не знаете, как много вы значите для нее еще и теперь. Пять лет не смогли изгладить ваш образ из ее сердца, ибо все время она думала только о вас. Хотите узнать, в каком она теперь состоянии? Тогда я открою вам одну ее странную причуду, на которой она настояла, как я ее ни отговаривал.

С этими словами князь Кастель-Форте отворил дверь в свой кабинет, и лорд Нельвиль последовал за ним. Сперва он увидел портрет Коринны, где она была изображена в том виде, в каком некогда появилась в первом акте «Ромео и Джульетты»; в тот день он был особенно пылко увлечен ею, и черты ее дышали счастьем и покоем. Воспоминания об этом золотом времени захватили все существо лорда Нельвиля; он еще находился под этим обаянием, когда князь Кастель-Форте взял его за руку и, отдернув траурный занавес с другого портрета, показал ему Коринну — такою, какая она была теперь: она пожелала, чтобы художник, писавший ее портрет в этом году, изобразил ее в черном платье, которое она неизменно носила после возвращения из Англии. Освальд тотчас же вспомнил о незнакомке в черном, встреченной им в Гайд-парке; но особенно его поразила непостижимая перемена в ее лице. Она была бледна как смерть; глаза ее были полузакрыты; длинные опущенные ресницы скрывали ее взгляд и бросали тень на ее бескровные щеки. Под портретом была написана строка из «Pastor fido»:

— Как! — сказал лорд Нельвиль, — неужто она сейчас такая?

— Да, — отвечал князь Кастель-Форте, — и за последние две недели она еще более изменилась.

При этих словах лорд Нельвиль выбежал из комнаты как безумный: казалось, он помешался от горя.