Книга: Коринна, или Италия
Назад: Глава пятая
Дальше: Глава седьмая

Глава шестая

С тех пор как Освальд приехал в Италию, он не произнес ни одного итальянского слова; казалось, звуки этого языка причиняли ему боль; он избегал говорить на нем и старался не слушать его. Наконец они приехали в Милан и остановились в гостинице; вечером постучали в дверь, и в комнату вошел какой-то итальянец. У него было смуглое характерное лицо, впрочем довольно заурядное: его черты нельзя было назвать выразительными, ибо им недоставало души. На лице вошедшего блуждала любезная улыбка, и взор его, казалось, пылал вдохновением. Едва переступив порог, он начал импровизировать стихи, восхваляя мать, дитя и супруга; эти пустые похвалы могли быть обращены к любой матери, любому дитяти и супругу; они были полны безмерных преувеличений, фальшивых и трескучих фраз. Римлянин, однако, пользовался теми гармоническими звуками, которые так чаруют в итальянском языке; он декламировал свои стихи с пафосом, что еще больше подчеркивало незначительность их содержания. Как мучительно было для Освальда после длительного перерыва вновь услыхать любимый язык из уст пошлого декламатора, производившего комическое впечатление; на него нахлынули воспоминания, и лицо его омрачилось. Люсиль заметила тяжелое состояние Освальда и хотела заставить импровизатора замолчать, но это было невозможно; он расхаживал большими шагами по комнате, непрерывно жестикулируя и издавая патетические восклицания, ничуть не смущаясь тем, что нагонял скуку на слушателей. Своими движениями он напоминал заведенную машину, которая не может остановиться раньше положенного срока; наконец он умолк, и леди Нельвиль удалось его выпроводить. Когда он удалился, Освальд сказал:
— В Италии так легко создать пародию на поэтический язык, что следовало бы запретить всяким проходимцам изъясняться на нем.
— Вы правы, — ответила Люсиль довольно сухим тоном, — должно быть, неприятно вспомнить то, чем некогда восхищался, слушая такие пошлые стихи.
Ее слова задели лорда Нельвиля.
— Вовсе нет, — возразил он, — мне кажется, что подобный контраст с еще большей силой дает почувствовать могущество гения. Тот же самый язык, искаженный бездарным болтуном, превращался в высокую поэзию, когда Коринна, ваша сестра, — с жаром добавил он, — выражала на нем свои мысли.
Люсиль была ошеломлена словами Освальда: он в первый раз за все время путешествия произнес имя Коринны; тем более неожиданны были для нее слова «ваша сестра», которые, казалось ей, прозвучали как упрек. Ее стали душить слезы; и если бы она отдалась этому порыву, то, быть может, пережила бы самую сладостную минуту своей жизни; но она сдержалась, и отношения между супругами стали еще более натянутыми.
На другое утро после долгого ненастья показалось солнце, лучезарное и ликующее, как изгнанник, возвратившийся на родину. Люсиль и лорд Нельвиль, воспользовавшись хорошей погодой, пошли осматривать Миланский собор: это шедевр итальянской готической архитектуры, не уступающий по своему значению собору Святого Петра — величайшему памятнику архитектуры Нового времени.
Этот храм имеет форму креста, и, как воплощенный в камне символ страдания, он вздымается над богатым и веселым Миланом. Если подняться на колокольню, можно оглядеть собор целиком, и нельзя не надивиться тщательной отделке его скульптурных деталей. Здание сверху донизу разукрашено, выточено и покрыто тончайшей резьбой, словно некая драгоценная безделушка. Сколько понадобилось времени и терпения, чтобы выполнить подобную задачу! Целые поколения упорно трудились ради великой цели; и род человеческий, осуществляя свои идеи, возводил такие нерушимые памятники. Готические храмы вызывают глубоко религиозное настроение.
Хорас Уолпол сказал: «Папы строили храмы в новом стиле на средства, собранные в готических церквах, где процветало благочестие». Свет, падающий сквозь цветные витражи, своеобразные архитектурные формы и весь облик готического собора в целом — это своего рода олицетворение несказанной великой тайны, которую каждый чувствует в своей душе, но не в силах ни отрешиться от нее, ни ее постигнуть.
Люсиль и лорд Нельвиль покинули Милан в день, когда земля была покрыта снегом; в Италии снег производит особенно печальное впечатление, ибо там глаз не привык к однообразной белой пелене, и все итальянцы сокрушаются, когда наступает дурная погода, словно их постигло всенародное бедствие. Путешествуя с Люсиль, лорд Нельвиль хотел показать ей Италию с самой лучшей стороны, но это ему не удалось: зимой там хуже, чем где бы то ни было, ибо в этой стране ожидаешь совсем иных картин природы. Лорд и леди Нельвиль проехали Пьяченцу, Парму и Модену. Церкви и дворцы там чересчур грандиозны сравнительно с малолюдством этих городов и бедностью их жителей. Можно сказать, что эти города построены лишь для того, чтобы принимать знатных вельмож, сопровождаемых немногочисленной свитою.
В то утро, когда Люсиль и лорд Нельвиль собрались переправиться через Таро, оказалось, что река накануне ночью вышла из берегов, и это происшествие опять омрачило их поездку по Италии; разливы рек, сбегающих с Альп и с Апеннин, бывают очень страшны. Еще издалека слышится рев, подобный грому; волны катятся с неимоверной быстротой, не отставая от оглушительного шума, возвещающего об их приближении. Невозможно перекинуть мосты через эти реки, ибо они непрестанно меняют свое русло, растекаясь по равнине. Освальд и Люсиль вынуждены были внезапно остановиться у берега Таро, так как лодки унесло течением и приходилось ждать, пока итальянцы, неторопливые по природе, пригонят их к берегу потока, устремившегося по новому руслу. Люсиль, погруженная в холодную задумчивость, прогуливалась по берегу; туман был такой густой, что водный простор сливался с небом, и река скорее напоминала легендарный Стикс, нежели благодатные воды, чарующие взоры опаленных солнцем жителей Юга. Боясь, как бы пронзительный холод не повредил дочери, Люсиль повела ее в рыбачью хижину, где огонь пылал посреди комнаты, как в жилищах русских крестьян.
— Где же, наконец, ваша прекрасная Италия? — со вздохом спросила Люсиль лорда Нельвиля.
— Не знаю, когда я снова увижу ее, — печально ответил он.
Приближаясь к Парме и к окрестным городам, еще издали можно приметить живописные крыши в форме террас. Церкви и колокольни причудливо громоздятся над плоскими кровлями, придающими итальянским городам восточный облик; и когда возвращаешься на Север, то островерхие крыши, предназначенные защищать дома от снега, производят неприятное впечатление. В Парме еще сохранилось несколько шедевров Корреджо. Лорд Нельвиль привел Люсиль в церковь, где можно увидеть его фреску, так называемую Мадонну «della scala»; эта фреска покрыта занавесом. Когда отдернули занавес, Люсиль взяла на руки Жюльетту, чтобы та могла лучше рассмотреть картину, и в эту минуту поза матери и ребенка почти совпала с позой Пресвятой Девы и Младенца. Лицо Люсиль было так похоже на дышавший целомудрием и покоем лик, созданный Корреджо, что Освальд то и дело переводил взгляд с фрески на Люсиль и вновь на фреску. Она это заметила, потупила глаза, и сходство стало еще более разительным, ибо Корреджо лучше всех художников умел придавать опущенным глазам проникновенное молитвенное выражение. Окутанный дымкой взор от этого не менее красноречив и полон таинственного небесного очарования.
Мадонна словно готова отделиться от стены, и краски ее так нежны, что кажется, будто их можно сдуть дыханием. Это придает фреске особенно меланхолическую прелесть, чувствуется, что она недолговечна, и к ней хочется возвратиться несколько раз как бы для того, чтобы сказать ей сердечное последнее прости.
Выйдя из церкви, Освальд сказал Люсиль:
— Фреска в скором времени исчезнет, но перед моими глазами навсегда останется ее живой образец.
Эти милые слова растрогали Люсиль, и она пожала ему руку: она уже готова была спросить, может ли ее сердце поверить в его любовь к ней; когда обхождение Освальда казалось ей холодным, гордость не позволяла ей жаловаться, а радуясь какому-нибудь знаку его нежности, она боялась вспугнуть словами счастливое мгновение. Так рассудок и душа ее постоянно побуждали ее к молчанию. Она утешала себя надеждой, что со временем ее покорность и кротость тронут Освальда и наступит счастливый день, который развеет ее печали.
Назад: Глава пятая
Дальше: Глава седьмая