Однажды Коринна решила осмотреть прекрасные церкви, которыми так славится Флоренция; она вспомнила, что посещение собора Святого Петра в Риме всегда вносило мир в ее душу, и надеялась обрести такой же покой во флорентийских храмах. Дорога в город проходила через прелестный лесок, раскинувшийся по берегам Арно; был чудный июньский вечер, воздух был напоен ароматом бесчисленных роз, и лица всех гуляющих дышали счастьем. Коринна еще больше опечалилась, ибо не могла разделить той радости, которую Провидение дарует большинству своих созданий; однако она смиренно благословила Его за благодеяния, какие Оно оказывает смертным. «Я — печальное исключение, — подумала она, — всем дано испытывать счастье, и лишь мне одной свойственно так жестоко страдать. О Господи! зачем же Ты избрал меня для таких мук? Не дерзну ли я попросить, подобно Твоему Божественному Сыну: „Да минует Меня чаша сия“?»

Коринну удивил деловитый и озабоченный вид горожан. С тех пор как она утратила всякий интерес к жизни, ей было непонятно, что заставляет людей так торопливо сновать взад и вперед. Медленно ступая по широким плитам флорентийской мостовой, она забывала, куда направляется, и даже никак не могла припомнить, как сюда попала; наконец она остановилась у баптистерия Святого Иоанна, воздвигнутого рядом с флорентийским собором, и ее внимание привлекли знаменитые бронзовые двери работы Гиберти.

Некоторое время она разглядывала это монументальное творение великого мастера, изобразившего на дверях целый ряд рельефных картин из жизни различных народов; там отчетливо видно несметное множество мелких фигурок, каждая из которых обладает своей особой физиономией и выражает творческую мысль художника.

— Какое надобно было иметь терпение! — воскликнула Коринна. — Какой дар оставил художник потомкам! А между тем как мало людей обращает внимание на эти двери; невежественная толпа проходит через них с тупым безразличием. О, как трудно человеку избежать забвения! как все подвластно смерти!

Во флорентийском соборе был убит Джулиано Медичи; неподалеку оттуда, в мраморной, украшенной драгоценными камнями капелле при церкви Сан-Лоренцо находятся гробницы Медичи и статуи Джулиано и Лоренцо, изваянные Микеланджело. Статуя, изображающая Лоренцо Медичи, погруженного в размышления о мести за убийство брата, достойна чести именоваться «Мыслью Микеланджело». У подножия этих статуй лежат мраморные фигуры, олицетворяющие Утро и Ночь; с огромной выразительностью передан момент пробуждения одной и глубокий сон другой. Один поэт посвятил Ночи стихи, которые заканчиваются такими словами: «Хоть она и спит, она жива; разбуди ее и будь уверен, что она с тобой заговорит». Микеланджело, обладавший поэтическим даром, который необходим для художника в любой отрасли искусства, так ответил от имени Ночи:

Микеланджело, единственный из скульпторов Нового времени, создал образы людей, не отличающиеся ни античной красотой, ни современной вычурной красивостью. Они овеяны духом Средневековья, в них живет энергичная и сумрачная душа, все они в бурном движении, их формы резко обозначены, их черты отмечены печатью страстей, но далеки от идеала красоты. Микеланджело создал свою собственную школу; этот гениальный человек никому не подражал, даже древним.

Его гробница находится в церкви Санта-Кроче. Он пожелал, чтобы гробницу поместили против окна, из которого виден собор, воздвигнутый Филиппо Брунеллески, словно прах Микеланджело еще с трепетом взирает на купол, послуживший образцом для купола Святого Петра. В церкви Санта-Кроче покоится, быть может, самое блестящее в Европе собрание великих усопших. Коринна в глубоком волнении прошла между двумя рядами гробниц. Здесь лежит Галилей, претерпевший гонения за то, что он открыл тайны неба, а немного поодаль — Макиавелли, изучивший искусство преступления не как преступник, а как наблюдатель, чьи уроки, однако, пошли скорее на пользу угнетателям, чем угнетенным; там спит Аретино, посвятивший все свои дни забавам и не испытавший ничего серьезного, кроме смерти; тут гробница Боккаччо, чье радостное воображение не могли омрачить ни гражданские междоусобицы, ни чума; здесь можно увидеть изображение, прославляющее Данте, как будто флорентийцы, допустившие его гибель в томительном изгнании, имеют еще право гордиться его славой; еще много славных имен можно встретить в этом храме — все эти люди были знамениты при жизни, но с течением времени их имена стали звучать все глуше, и им суждено навеки умолкнуть.

В этой церкви, хранящей такие благородные воспоминания, сердце Коринны наполнилось восторгом: вид живых людей приводил ее в уныние, но молчаливое присутствие мертвых пробудило в ней, хоть на несколько минут, былую жажду славы; она твердым шагом прошлась по церкви, и в голове у нее пронеслись мысли, некогда столь занимавшие ее. Тут она заметила группу молодых священников, которые вошли в храм и с тихим пением начали медленно ходить вдоль хоров; она спросила у одного из них, что означает эта церемония. «Мы молимся за наших покойников», — ответил он ей. «Да, вы правы, — подумала Коринна, — именуя их своими покойниками: это единственная слава, которая у вас осталась. О, зачем Освальд заглушил во мне дарования, которые мне дало Небо, чтобы я зажигала энтузиазм в родственных мне душах?»

— О Боже мой! — воскликнула она, опускаясь на колени. — Не из пустого тщеславия молю Тебя возвратить мне таланты, которые Ты мне даровал! Конечно, безвестные праведники, которые посвятили Тебе жизнь и умерли за Тебя, — лучшие из людей; но смертным открыты различные пути; и гений, прославлявший высокие добродетели, воспевавший великодушие, человечность и правдивость, разве не будет допущен хотя бы в преддверие небесного храма?

Коринна опустила глаза, закончив эту молитву, и ее взор поразила надпись на гробнице, возле которой она стояла на коленях: «Одинока на заре моей жизни, одинока на ее закате, одинока и теперь».

— Ах! — вскричала Коринна. — Вот ответ на мою молитву! с кем мне соревноваться, если я одинока на земле? кто порадуется моим успехам, если я сумею их добиться? кто примет участие в моей судьбе? чья любовь вдохновит меня на труд? в награду мне нужен был бы только один-единственный его взгляд.

Ее внимание привлекла и другая эпитафия: «Не оплакивайте меня, — говорил кто-то, умерший в юности, — если бы вы знали, от скольких мучений избавила меня эта гробница!»

— Какое отрешение от жизни внушают эти слова! — произнесла Коринна, заливаясь слезами. — Эта церковь, воздвигнутая недалеко от городской суеты, могла бы открыть людям великую тайну, если бы они того пожелали; но они проходят мимо, не заглядывая сюда, и волшебная власть забвения продолжает править миром.