Было еще темно, когда Комола проснулась. Осмотревшись, она увидела, что около нее никого нет, и вспомнила, что эту ночь провела на пароходе. Тихонько приоткрыв дверь, девушка выглянула наружу. Над молчаливой водой тонкой пеленой стлался легкий прозрачный туман; темнота постепенно расплывалась в сероватую мглу; на восточном краю горизонта, за лесом, расцвела заря, и вскоре стальная поверхность реки покрылась белыми парусами рыбачьих лодок.

Комолу охватила какая-то щемящая безотчетная тоска. Почему осенняя заря не явила сегодня своего сияющего лика, а кажется, будто она затуманена слезами? И почему к горлу подступают беспричинные рыдания, а на глаза все время наворачиваются слезы? Еще вчера она даже не вспоминала о том, что у нее нет ни свекра, ни свекрови, ни знакомых, ни подруг. Что же случилось нынче, отчего она вдруг подумала о своем одиночестве и о том, что не видит опоры в Ромеше? Почему она так ясно ощутила собственную беспомощность в этом огромном мире?

Комола долгое время тихо стояла в дверях. Вода уже искрилась, словно поток расплавленного золота. Матросы взялись за работу, застучала машина. К берегу гурьбой сбежалась деревенская детвора, спозаранку разбуженная грохотом якорных цепей и шумом мотора.

Ромеш тоже проснулся и направился к каюте, где спала Комола. Девушка вздрогнула и еще плотнее укуталась в покрывало.

– Ты уже умывалась, Комола? – спросил он.

Девушка, вероятно, не могла бы объяснить, почему вдруг рассердилась на Ромеша за этот вопрос, но она действительно рассердилась и, отвернувшись, лишь отрицательно покачала головой.

– Скоро все встанут, а ты до сих пор не готова, – продолжал он.

Комола ничего не ответила, сняла с кресла сложенное сари и полотенце и быстро прошла мимо Ромеша в ванную. Нельзя сказать, чтобы его утреннее посещение и некоторая заботливость совсем не тронули Комолу, но было в них что-то оскорбительное. Она почувствовала, что Ромеш в отношениях с ней не желает переступать определенных границ. Как вы уже знаете, Комола не жила в доме свекра, старшие не учили ее застенчивости, и она не знала, в каких случаях и как полагается закрывать лицо покрывалом. Но сегодня, едва увидев перед собой Ромеша, девушка вдруг ощутила, что все в ней словно замерло от стыда. Комола выкупалась, вернулась в комнату и занялась своими обычными хозяйственными делами. Она достала ключи, завязанные в уголок свешивающегося с плеча сари, открыла чемодан, где лежали ее платья, и тут взгляд ее упал на маленькую шкатулку. Вчера эта шкатулка была для Комолы источником гордости; она словно сообщала ей чувство уверенности и самостоятельности. Поэтому девушка старательно спрятала ее среди своей одежды и заперла чемодан. Но сегодня, взяв шкатулку в руки, Комола не испытала ни малейшего удовольствия. Теперь эта вещь, казалось, не принадлежала ей всецело – это была шкатулка Ромеша. Девушку покинуло чувство независимости, которое она испытывала раньше. Наоборот, этот подарок делал Комолу еще более зависимой от Ромеша.

– Ты что, привидение нашла в шкатулке? – спросил Ромеш, входя в каюту. – Что так притихла?

– Возьми, это твое, – сказала девушка, протягивая ему шкатулку.

– А что мне с ней делать?

– Когда тебе что-нибудь понадобится, дашь мне денег, и я куплю.

– А тебе самой разве ничего не нужно?

Пожав плечами, Комола уклончиво ответила:

– Зачем мне деньги?

– Немного найдется людей, которые могли бы искренне повторить эти слова, – рассмеялся Ромеш. – Однако, Комола, если тебе не нравится эта вещь, подари ее кому-нибудь, мне она не нужна.

Комола молча положила шкатулку на пол.

– Послушай, Комола, – проговорил Ромеш, – скажи мне правду: ты сердишься на меня за то, что я не докончил сказку?

– Кто тебе сказал, что я сержусь? – опустив голову, произнесла девушка.

– Если не сердишься, оставь у себя эту шкатулку. Тогда я поверю, что ты сказала правду.

– Пусть даже я и не сержусь, но зачем мне оставлять ее у себя? Ведь это твоя вещь – ты ее и храни.

– Да не моя это вещь! Знаешь, тот, кто отбирает подарки, после смерти обязательно превращается в привидение. Ты думаешь, я не боюсь этого?

Опасения Ромеша стать привидением вызвали у Комолы улыбку.

– Не может быть, неужели тот, кто отбирает подаренное, превращается в привидение? – смеясь, спросила она. – Я никогда об этом не слыхала.

Ее неожиданный смех положил начало их примирению.

– От кого же ты могла слышать о подобных вещах? – спросил Ромеш. – Вот как только увидишь привидение, обязательно спроси его, и оно ответит тебе, правда это или нет.

Комола, сгорая от любопытства, спросила:

– Нет, серьезно, ты когда-нибудь видел настоящее привидение?

– Настоящих не видел, а поддельных сколько хочешь. На свете вообще трудно найти что-нибудь настоящее.

– Почему же? А вот Умеш говорит…

– Умеш? Это еще кто такой?

– Да тот мальчик, который едет с нами. Он собственными глазами видел привидение.

– Ну, я, конечно, не могу соперничать с Умешем в таких вопросах, придется мне согласиться с ним.

Тем временем после долгих усилий команде удалось наконец снять пароход с мели. Едва он отчалил, как вдруг на берегу показался человек с корзиной на голове. Он бежал, размахивая руками, просил остановить пароход, но боцман не обратил ни малейшего внимания на его отчаянные просьбы. Тогда человек умоляюще закричал Ромешу:

– Бабу, бабу!

«Он, видимо, принимает меня за главного», – подумал Ромеш и знаками дал понять, что остановить пароход не в его власти.

– Да это же Умеш! – вдруг воскликнула Комола. – Нет, нет, не бросайте его, пожалуйста!

– Но ведь по моей просьбе пароход все равно не остановят, – заметил Ромеш.

Огорчению Комолы не было предела.

– Скажи, чтобы остановили, попроси, ведь мы близко от берега.

Ромеш обратился к боцману.

– Это против правил, господин, – отвечал тот.

– Нельзя его бросить. Ну остановитесь хоть на минутку! Это ведь наш Умеш! – восклицала Комола.

Пришлось Ромешу прибегнуть к самому простому и убедительному способу устранения законов и преодоления препятствий. Умиротворенный вознаграждением, боцман остановил пароход, но, когда Умеш очутился на палубе, осыпал его градом ругательств. Однако мальчик и бровью не повел: он как ни в чем не бывало поставил к ногам Комолы корзинку и весело рассмеялся.

Комола все еще не могла опомниться от испуга.

– Ты что смеешься? – корила она его. – Что бы сталось с тобой, если бы пароход не остановился!

Вместо ответа Умеш перевернул корзину. Оттуда посыпались тыквы, баклажаны, различная зелень и гроздь недозрелых бананов.

– Откуда ты достал все это? – всплеснула руками Комола.

Показания Умеша отнюдь не были утешительными. Вчера, отправившись за творогом и другими продуктами, он приметил, у кого из деревенских жителей на огородах или крышах растут эти благословенные дары природы. Сегодня же, рано утром, перед самым отплытием парохода он спустился на берег и, не дожидаясь разрешения хозяев, собрал те из них, которые ему приглянулись.

Ромеш пришел в неописуемую ярость.

– Так, значит, ты стащил все это на чужих огородах! – закричал он.

– Разве это кража? – спокойно возразил Умеш. – Там было так много всего, а я взял совсем немножко, кому от этого убыток?

– Ты думаешь, взять мало – не значит украсть?! Ах ты негодяй, уходи отсюда и убери прочь все это.

Умеш умоляюще посмотрел на Комолу:

– Мать, вот это у нас называют пиринг, он очень вкусен, если приготовить чоччори, а вот бето…

Ромеш еще больше рассвирепел:

– Убирайся со своим пирингом, иначе я выкину все в реку!

В ожидании дальнейших указаний мальчик поднял глаза на Комолу. Девушка сделала знак, чтобы он ушел. В этом жесте Умеш уловил сочувствие и тайную симпатию. Собрав в корзинку все овощи, он покорно удалился.

– Очень нехорошо, – обратился Ромеш к Комоле, – так потакать мальчишке.

И он отправился в каюту сочинять письмо. Комола, внимательно оглядевшись по сторонам, увидела Умеша. Он сидел за палубой второго класса, недалеко от руля, там, где было отведено место для стряпни.

Во втором классе пассажиров не было, и Комола, предварительно закутавшись с головы до ног, подошла к мальчику.

– Ты все выбросил? – спросила она.

– Нет, зачем же выбрасывать. Я все сложил вот в этой каморке.

Комола попробовала сделать сердитое лицо.

– Но ты очень нехорошо поступил, Умеш. Больше никогда не делай этого, слышишь? Ну, а если бы пароход ушел! – Затем Комола вошла в кладовую и крикнула оттуда: – Неси скорее нож!

Умеш подал нож, и Комола торопливо принялась резать принесенные Умешем овощи.

– К этому салату очень подошла бы тертая горчица, мать, – заметил Умеш.

– Так приготовь, – сердито приказала Комола.

Она нарочно говорила таким тоном, опасаясь, как бы Умеш не подумал, что она поощряет его, и поэтому с суровым видом занималась приготовлением овощей и баклажанов.

Но разве могла такая девушка, как Комола, отказать в защите лишенному родного дома мальчику? Она не вполне понимала всю тяжесть такого преступления, как кража овощей, зато прекрасно чувствовала, как велика должна быть жажда ласки и приюта у этого бездомного ребенка. Ведь мальчик убежал с парохода и стащил овощи единственно для того, чтобы доставить удовольствие ей, Комоле, нисколько не думая о том, что пароход может уйти. Как же могло это не тронуть ее сердца!

– Вот что, Умеш, тут для тебя вчерашний творог оставлен. Поешь, но помни, никогда больше не занимайся такими делами! – сказала она.

Умеш, вконец расстроенный, мог лишь пробормотать:

– Почему ты не съела его вчера, мать?

– Я не так люблю творог, как ты, – ответила Комола. – Ну, Умеш, теперь у нас есть все, кроме рыбы. Чем же без нее я накормлю господина?

– Я бы мог достать рыбу, мать, но ее ведь не возьмешь без денег.

Комола снова принялась вразумлять его. Она сурово нахмурила свои красивые брови:

– Я никогда еще не видела такого непонятливого мальчика, как ты, Умеш. Разве я заставляю тебя доставать что-нибудь без денег?

У Умеша уже успело сложиться мнение, что Комола считает нелегким делом просить у Ромеша деньги. А кроме того, Ромеш ему не нравился. Поэтому Умеш не принимал Ромеша в расчет, и все нехитрые планы мальчика направлены были на то, чтобы вывести из затруднительного положения только Комолу и себя самого. За баклажаны, зелень и бананы он теперь был спокоен, но решить вопрос с рыбой оказалось ему не под силу. В этом мире одним бескорыстным почитанием не заработаешь ни капли молока, ни кусочка рыбы – все требует денег. Поэтому неимущему почитателю Комолы свет казался очень суровым.

– Если бы ты как-нибудь получила от Ромеша-бабу хоть пять пайс, мать, я принес бы тебе большого карпа, – виновато сказал Умеш.

Комола заволновалась:

– Нет, нет, я больше не разрешу тебе уходить с парохода. Если ты еще раз останешься на берегу, пароход не остановят!

– Да нет, зачем мне уходить? Сегодня утром наши матросы сетями поймали большущую рыбу. Они, я думаю, половину продадут.

Услышав об этом, Комола поспешно принесла рупию и, вручив ее Умешу, сказала:

– Принесешь сдачу.

Умеш доставил рыбу, но сдачи не принес, заявив, что матросы не хотели отдавать карпа меньше чем за рупию. Комола догадалась, что он говорит неправду, и сказала с улыбкой:

– На следующей остановке придется разменять деньги.

– О да, это совершенно необходимо, – с невозмутимым видом подтвердил Умеш, – нечего рассчитывать на сдачу после того, как покажешь целую рупию.

В этот день, принявшись за еду, Ромеш воскликнул:

– Замечательно вкусно! Но откуда ты раздобыла все это? Что я вижу! Неужели голова карпа? – Он взял рыбью голову и торжественно приподнял ее. – Да, это не сон, не мираж, не игра воображения, – это реально существующая головная часть рыбы, которую называют Cyprinus rohita – красным карпом.

Таким образом, полуденная трапеза закончилась вполне мирно. После обеда Ромеш уселся в шезлонге отдохнуть. А Комола стала кормить Умеша. Рыба с чоччори так ему понравилась, что его аппетит с каждой минутой принимал все более угрожающие размеры.

– Не хватит ли, Умеш? – сказала наконец обеспокоенная Комола. – Я оставила тебе еще на вечер.

За хозяйственными хлопотами и веселыми шутками Комола не заметила, как рассеялось ее утреннее пасмурное настроение.

День подходил к концу. Солнце клонилось к закату и своими косыми лучами уже забралось под палубный тент с западной стороны. По вздрагивающему пароходу прыгали бледные зайчики вечернего солнца. Узенькими тропинками, которые вились по обоим берегам среди нежной зелени осенних нив, к реке спускались женщины с кувшинами, чтобы набрать воды для вечернего омовения.

Солнце уже скрылось на западе, за бамбуковыми зарослями, когда Комола окончила приготовление пана, умылась, причесалась и, переменив сари, была готова к ужину. Как и накануне, пароход на ночь бросил якорь у какой-то пристани.

Приготовления к ужину отняли у Комолы немного времени, так как с утра оставались овощи. К ней подошел Ромеш и сказал, что днем очень плотно поел и ужинать не будет.

– Совсем ничего не хочешь? – огорчилась Комола. – Может быть, хоть кусочек рыбы съешь?

– Нет, не хочу, – бросил Ромеш, уходя в каюту.

Тогда все, что было, – и рыбу и чоччори – Комола положила на тарелку Умеша.

– Почему ты себе ничего не оставила, мать? – спросил Умеш.

– Я уже поела.

Итак, на сегодня все дела ее маленького плавучего хозяйства были окончены.

Лунный свет заливал своим сиянием землю и отражался в воде. Деревень поблизости не было, и над нежно-зелеными безлюдными просторами рисовых полей, словно женщина в ожидании любимого, бодрствовала прозрачная тихая ночь.

На берегу, в крохотной пароходной конторе, под железным навесом, сидел на стуле чахлый конторщик и при свете маленькой керосиновой лампы что-то подсчитывал. Ромеш хорошо видел его через открытую дверь конторы. «Как бы я был счастлив, если бы судьба назначила мне такое скромное, но зато несложное существование, – тяжело вздохнув, подумал юноша, – вести конторские книги, исполнять свою работу, выслушивать брань хозяина за ошибки в счетах и поздно вечером уходить домой!»

Наконец свет в конторе погас. Служащий запер дверь, поплотнее закутался в шарф, вероятно, опасаясь ночной прохлады, и медленно двинулся в путь. Постепенно фигура его скрылась в темноте среди полей.

Ромеш не заметил, что Комола уже довольно долго стоит позади него, держась за поручни. Девушка надеялась, что он позовет ее вечером, но давно было покончено со всеми хозяйственными делами, а Ромеш все не приходил. Тогда Комола сама потихоньку вышла на палубу. Внезапно она вздрогнула, не в силах двинуться с места. Яркий свет луны падал прямо на лицо Ромеша, и по выражению его можно было понять, что Ромеш сейчас далеко, очень далеко отсюда и в мыслях его нет места Комоле. Будто между погруженным в думы Ромешем и этой одинокой девушкой встала на страже ночь, с ног до головы закутанная в одеяние из лунного света и в знак молчания приложившая палец к губам.

Когда Ромеш, спрятав лицо в ладони, уронил голову на стол, Комола тихо направилась к себе в каюту. Она старалась ступать неслышно, опасаясь, как бы Ромеш не догадался, что она искала его.

В каюте было пусто и темно. Войдя туда, девушка невольно вздрогнула. Она чувствовала себя такой одинокой и покинутой, а тесная каморка темнела перед ней, словно пасть какого-то неизвестного и кровожадного чудовища. Но куда бежать?

Разве есть угол, где она могла бы спокойно приклонить голову и, закрыв глаза, подумать: «Я у себя дома»? Заглянув в каюту, Комола отпрянула назад, но тут же наткнулась на зонтик Ромеша, который с шумом упал на окованный железом сундук. Вздрогнув от этого звука, Ромеш поднял голову и, встав с кресла, заметил Комолу, которая стояла у дверей своей спальни.

– Что такое, Комола? – спросил он. – Я думал, что ты давно уже спишь. Может быть, тебе страшно? Тогда я больше не буду сидеть здесь, а пойду спать и могу снова оставить дверь открытой.

– Страшно? Нет, что ты! – оскорбленно возразила Комола и, поспешно войдя в темную каюту, заперла дверь, открытую было Ромешем. Затем она бросилась на постель и натянула на голову покрывало, словно хотела отгородиться от всего мира. Сердце ее взбунтовалось: зачем жить, когда нет ни защиты, ни свободы?

Ночь тянулась мучительно долго. В соседней каюте уже давно уснул Ромеш. Но Комола не могла спать. Осторожно ступая, она вышла на палубу и, сжимая поручни, стала пристально смотреть на берег. Вокруг не было слышно ни звука. Месяц клонился к закату, и не различить уже было узеньких тропинок, которые бежали среди нив по обоим берегам реки. И все же Комола пристально смотрела в ту сторону. Сколько женщин, наполнив кувшины, возвращаются по этим дорожкам к себе домой! Дом! Когда она произносила это слово, ее сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Хоть какой-нибудь маленький дом, где он у нее? Терялся вдали пустынный берег, простираясь от горизонта до горизонта, застыло в молчании небо. Ненужное небо, ненужная земля! Что значили эти безграничные просторы для хрупкой девушки! Ведь ей нужен был дом, пусть маленький, но свой. Внезапно Комола вздрогнула: она почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит.

– Не бойся, мать! Это я, Умеш. Уже очень поздно, почему ты не спишь?

В течение всей этой долгой мучительной ночи у нее даже не было слез, но теперь они вдруг сами брызнули из глаз. Комола не в силах была сдержать их, и они все падали и падали крупными каплями. Она низко опустила голову и отвернулась от Умеша. Бесцельно плывет обремененное влагой облако, но стоит ему встретиться с таким же, как и оно, бесприютным ветерком, и весь его влажный груз мигом прольется на землю. Так и Комола, услышав ласковое слово от нищего, бездомного ребенка, не могла сдержать слез, которые давили ей на сердце. Она пыталась что-то сказать, но рыдания стиснули ей горло.

Умеш был в отчаянии, но никак не мог придумать, чем успокоить Комолу. Наконец после продолжительного молчания он вдруг выпалил:

– Мать, от той рупии, что ты дала мне, осталось семь анн.

Запас слез у Комолы к тому времени иссяк, и при этом неожиданном заявлении слабая улыбка озарила ее лицо.

– Хорошо, оставь их себе! – ласково сказала Комола. – А теперь иди спать.

Месяц исчез за деревьями. Комола вернулась в каюту и легла. На этот раз ее утомленные глаза сразу же сомкнулись. Когда утреннее солнце постучалось в дверь ее каюты, оно застало Комолу погруженной в глубокий сон.