– Что же случилось потом? – нетерпеливо воскликнула Комола. Она слушала Ромеша, затаив дыхание.

– Это все, что я знаю, – ответил Ромеш. – Остальное мне неведомо. Рассказывай теперь ты, что произошло потом.

– Нет, нет, так не годится! Ты должен сам досказать, что было дальше!

– Да ведь я правду говорю, сказка-то еще не вся напечатана, и никто не знает, когда выйдут последние главы.

– Перестань, – окончательно рассердилась Комола. – Ну, какой же ты нехороший! С твоей стороны это просто нечестно!

– Брани лучше того, кто сочиняет эту историю. А мне все же хотелось бы знать, как должен, по-твоему, поступить с Чандрой Чет Сингх?

Комола долго молча смотрела на реку, наконец произнесла:

– Не знаю. Ничего не могу придумать.

– Может, ему следовало бы рассказать обо всем принцессе? – слегка помедлив, спросил Ромеш.

– Верно! Ты хорошо придумал. Ведь если он будет молчать, может произойти ужасный скандал! Даже подумать страшно! Лучше всего сказать правду.

– Да, правда лучше всего, – машинально повторил Ромеш. – Послушай, Комола, – заговорил он вновь спустя несколько минут. – Если бы…

– Что если бы?

– Представь, если бы я был Чет Сингх, а ты Чандра…

– Не говори таких вещей! – воскликнула Комола. – Мне они совсем не по душе.

– Нет, ты все-таки ответь! Вдруг дело обстояло бы именно так, что в таком случае должен был делать каждый из нас?

Девушка, не сказав ни слова, вскочила с кресла и убежала.

На пороге каюты сидел Умеш и не отрываясь смотрел на реку.

– Видел ты когда-нибудь привидения, Умеш? – спросила Комола.

– Видел, ма.

Тогда Комола притащила стоявшую неподалеку плетеную скамеечку, уселась на нее и попросила:

– Расскажи, какие они?

Ромеш не стал звать убежавшую в досаде Комолу.

Молодой месяц пропал, спрятавшись в густых зарослях бамбука. Свет на палубе погасили, боцман и матросы спустились вниз ужинать. Как уже говорилось, ни в первом, ни во втором классе пассажиров не было, а большинство ехавших в третьем классе перебрались на берег готовить пищу. В просветах темнеющей массы береговых зарослей мелькали огни раскинувшейся неподалеку ярмарки. Стремительное течение полноводной реки громыхало якорной цепью, и дыхание великой священной Ганги заставляло время от времени вздрагивать весь пароход.

Очарованный поразительной новизной развернувшегося перед ним незнакомого ночного пейзажа с его смутно угадывающейся бесконечностью укрытых темнотой просторов, Ромеш вновь и вновь пытался разрешить мучительный для себя вопрос: он понимал, что ему так или иначе придется расстаться или с Хемнолини, или с Комолой. Сохранить обеих – об этом не могло быть и речи. У Хемнолини еще есть какой-то выход: она может забыть Ромеша, может выйти замуж за другого. Но Комола… Как ее бросить, когда у нее нет иного приюта в этом мире?

Но эгоизм мужчины безграничен. Ромеша отнюдь не успокаивала мысль о том, что Хемнолини может его забыть, что на свете есть кому о ней позаботиться, что он для нее не единственный. Скорее наоборот, – сознание всего этого лишь усиливало его мучительную тревогу. Ему представилась Хемнолини, она здесь, рядом, она простирает к нему руки, но в то же мгновение исчезает навеки, и он не может удержать ее.

Под тяжестью своих дум Ромеш бессильно уронил голову на ладони.

Где-то вдали выли шакалы. Из деревни им вторили лаем неугомонные собаки.

Ромеш поднял голову и снова увидел Комолу, которая стояла, держась за поручни, на темной безлюдной палубе. Юноша подошел к ней.

– Почему ты не спишь, Комола? Ведь уже очень поздно…

– А сам ты разве не собираешься ложиться? – спросила девушка.

– Я сейчас приду. Мне постелешь в каюте справа. Не жди меня, ступай скорей.

Не вымолвив больше ни слова, Комола медленно направилась к себе. Не могла же она сказать Ромешу, что наслушалась сейчас рассказов о привидениях, а в каюте так темно и пусто!

Но по ее тихим, нерешительным шагам Ромеш догадался, что душа ее полна страха и смятения, и сердце его сжалось.

– Не бойся, Комола, – сказал он. – Ведь моя каюта рядом с твоей, я оставлю дверь между ними открытой.

– Кого мне бояться! – ответила Комола и решительно тряхнула головой.

Войдя к себе, Ромеш погасил лампу и лег.

«Комолу бросить нельзя, – продолжал он свои размышления. – А значит, прощай, Хемнолини. Итак, решение принято. Пути назад нет… Прочь все колебания!»

Но в то же время юноша чувствовал, что сказать «прощай» Хемнолини значит сказать «прощай» своим самым заветным мечтам. В волнении он поднялся с постели и вышел на палубу. Но, стоя в ночной темноте, Ромеш вдруг понял, что его мучительные сомнения и его горе не заполняют собой всей бесконечности времени и пространства. Усеявшие небосвод звезды мерцают спокойно, им нет дела до Ромеша и Хемнолини и их истории. Сколько будет еще таких же звездных осенних ночей, и эта река никогда не перестанет журчать и нести свои воды мимо пустынных песчаных отмелей, среди шуршащих камышей, в тени деревьев, осеняющих спящие деревни! Она будет струиться и тогда, когда все огорчения Ромеша, все тяготы его жизни обратятся в горсть пепла от погребального костра и, смешавшись с многострадальной землей, исчезнут навеки!