В тот же день, в начале пятого, Крис стоял на покрытой асфальтом платформе незнакомой провинциальной станции. Стук захлопывающихся дверей вагонов, крики «Готов!», свисток, взмах зеленого флажка — и поезд отошел от перрона. Его прерывистый шум постепенно затих, наступившую тишину нарушал только грохот железного листа с какой-то рекламой, сотрясаемого холодным северо-западным ветром. Крис поднял воротник пальто и направился к выходу в город. По одну сторону станции расположились построенные наспех дома небольшого поселка, жалкого и убогого в своем ничтожестве. По другую сторону виднелись поля, обнесенные живыми изгородями, несколько разбросанных тут и там маленьких домиков и вдали ряд красных кирпичных особняков, похожих на спичечные коробки.

Контролер с любопытством уставился на Криса, которому пришлось спросить у него дорогу к дому матери. Без сомнения, контролер знал о случившемся. Вероятно, об этом знала уже вся округа.

— Можете идти прямо по этой дороге, — любезно объяснял контролер. — Но это будет большой крюк. Есть тропинка через поля. Сверните вон там и войдите в первую калитку направо.

Крис поблагодарил, но контролер увязался за ним, без всякой надобности повторяя свои указания. Ему очень не хотелось расставаться с человеком, который был явно причастен к тому, что здешние газеты назвали «трагедией». «Вот отвратительная навязчивость», — подумал Крис. Он живо представил себе, как контролер возвращается к своим сослуживцам и говорит им: «Встретился мне тут молодой человек, спрашивает дорогу к тому дому, где умер вчера ночью тот старик. Не иначе как сын». Вот они, человеческие умы, воспитанные на тухлятине газетных сенсаций…

Трава на лугах еще торчала увядшими бурыми пучками, на кустарниках и деревьях еще не появились почки, но под защитой живых изгородей уже пробивались весенняя трава и молодые растения. Крис увидел цветущий аронник, затем брызги хрупкого золотого чистотела, дальше — кустик белых фиалок. Тропинка привела его к неглубокому ручью, через который была переброшена единственная широкая доска без перил. Крис осторожно перешел через ручей и остановился на секунду поглядеть на ивы, усыпанные золотыми сережками. Он любил нечеловеческое величие этого медленного вступления весны, неизбежный поворот земли, которая возвращается в полосу солнечности, не обращая никакого внимания на нервическую суетню мельтешащих на ней людей с их нелепыми верованиями, с их бессмысленной борьбой за власть. С вершины дерева черный дрозд мелодично вызывал на бой всех остальных дроздов. «Вероятно, — подумал Крис, — о птицах было написано почти столько же фантастического вздора, как о женщинах».

После недолгих поисков он нашел коттедж родителей. Он назывался «Цветущий шиповник», хотя Крис не мог обнаружить никаких признаков шиповника в его жалком палисаднике. Немногочисленные подснежники безрезультатно выставляли свои прелести в расчете на еще не появившихся насекомых. Все ставни дома были закрыты. Крис позвонил, дверь с перепуганным видом открыла какая-то незнакомая женщина.

— Миссис Хейлин нет дома, — робко сказала она.

Крису пришлось подробно объяснить, кто он такой, прежде чем его впустили. Он повесил пальто и шляпу в узкой темной передней и прошел в гостиную, заставленную громоздкой мебелью из старого дома. Ковер был новый, недорогой и кричащий. Крис спросил, где мать.

— Она у себя, в постели, — объяснила женщина.

— Будьте добры, поднимитесь к ней, — вежливо сказал Крис, — и сообщите, что я приехал и спрашиваю, желает ли она меня видеть.

«Как мучительны мои возвращения домой, — подумал он, вспомнив свое унылое прибытие из колледжа (казалось, это было так давно). — Можно подумать, что нас связывают только общие несчастья. Таково это изумительное изобретение — семья, основа всякой цивилизации. Верно? Не является ли она, наоборот, тормозом цивилизации? Но… nous allons changer tout cela»

Крис очень медленно подымался по крутой неудобной лестнице. Он ломал себе голову над тем, какого рода сцену она разыграет и как ему вести себя с ней? Что нужно предпринять? И когда воздадут мертвому последний и ненужный долг, как лучше всего поступить ей самой? Что она думает делать?

Как он и предполагал, ему пришлось выдержать патетическую сцену. Сидя в постели в кокетливом кружевном чепчике и элегантном розовом капоте, отделанном лебяжьим пухом, Нелл заключила его в безжалостные объятия, проливая обильные слезы и произнося бессвязные слова, которые должны были изображать неутешное горе. Она все твердила, что отныне Крису, по милости Провидения и с соблюдением всего подобающего декорума, надлежит занять место покойного главы семьи. В комнате слышен был сильный запах бренди.

После того как несколько минут ушло на весьма тягостную борьбу, Нелл согласилась выпустить Криса из объятий и заговорить более связно. Она начала с вопроса:

— Где Жюли?

— В Лондоне.

— Почему она не приехала с тобой? Когда она приедет?

— Она не может приехать, — сказал Крис, догадываясь, что Нелл не читала его письма к Фрэнку. — Она больна.

— Больна! — воскликнула Нелл; тон ее выражал скорее возмущение, чем жалость. — Что это ей вздумалось болеть в такое время? На похороны-то она приедет?

— Ей еще довольно долго нельзя будет вставать с постели, — объяснил Крис.

— Что подумают люди, если его родная дочь не будет на похоронах! — сказала Нелл, охваченная тревогой за свой общественный престиж. — Она должна будет прислать Джеральда.

— Он тоже не сможет приехать, — сказал Крис, приходя все в большее замешательство. — Я объясню это все потом. А пока что я ведь ничего толком не знаю. Скажи мне, во-первых…

— Ты не в трауре! — прервала его шокированная Нелл. — Крис! Ведь это надо придумать — приехал в таком костюме на станцию, где все, наверное, тебя узнали! Неужели ты не знал, что тебе нужно быть в трауре?

— Во-первых, я об этом не подумал, — терпеливо объяснил Крис. — Потом я был так занят, что не успел. И наконец, мне это не по средствам…

— Какая жалость, что ты не подумал об этом в Лондоне, — упрекнула его Нелл. — Не знаю, что ты здесь сможешь найти. Как только стемнеет, ты должен пойти к портному.

— Ладно, ладно, пойду, если хочешь. — Крис не был расположен спорить из-за пустяков. — Но, мама, я должен знать, как все это произошло. Как умер отец? Где его тело?

— В участке! — прорыдала миссис Хейлин.

— Что это значит — «в участке»?! — изумился Крис.

— Они перенесли туда тело, после того как нашли его сегодня на рассвете. Будет расследование.

Крис почувствовал, что он бледнеет. Так, значит, самоубийство! Как скрыть это от Жюли?

— Тебе придется давать показания? — недоверчиво спросил он.

— Они хотели, чтобы я пришла, но я не могу, — рыдала она. — Доктор говорит, что это опасно для меня — в моем состоянии, они сказали, что вместо меня можешь пойти ты.

— А! — губы Криса сжались. — Понимаю. Значит, мне придется давать показания от твоего имени. Но я до сих пор ничего не знаю. Он что, застрелился?

— Как ты можешь предполагать такое о своем отце! — в негодовании воскликнула Нелл. — Конечно нет!

— Тогда что же с ним произошло? Несчастный случай? Или удар?

— Мы не знаем, — сказала Нелл патетически, хотя было заметно, что этот рассказ доставляет ей какое-то болезненное наслаждение. — Все, что я знаю, это, что вчера вечером он снова запил. Ты знаешь, милый, твой бедный отец иногда выпивал чуточку лишнего.

— Да, да, — терпеливо сказал он. — Знаю. Ну и дальше что?

— Он заперся в кабинете и сидел там и пил весь вечер. Он не отозвался, когда я постучала и позвала его, и не вышел к обеду. Он, должно быть, выпил слишком уж много, потому что у него была полная бутылка, а сегодня утром она оказалась совсем пустой.

— Значит, он напился пьян, — холодно сказал Крис. — А дальше что?

— Ах, почему ты такой грубый? — простонала Нелл. — Бедный, милый папочка. Он не желал никому зла, и у него было столько волнений.

— Мы оставили его с бутылкой, — сказал Крис, не отступая от сути дела. — Ты знаешь, что произошло дальше?

— Нет. Мы только догадываемся. Я рано легла спать и заперлась в комнате, как я всегда делала, когда он… когда он был в таком состоянии. Так было лучше, дорогой, потому что иногда он как бы себя не помнил и сам не знал, что говорил. Это не значит, что он желал кому-нибудь зла, но он не совсем владел собой и…

— Ты легла спать, — перебил Крис. — А дальше что?

— Ночью, не знаю точно когда, меня разбудило громкое хлопанье входной двери. Я подумала, что он решил пройтись, чтобы освежиться. Но он не вернулся, Крис! О бедный, бедный, умереть такой смертью!

— Как он умер? — упорствовал Крис.

— Никто не знает. Рано утром его нашли мертвым в ручье, у самого моста. Он утонул!

— Это тот самый ручей, через который я переходил по дороге от станции?

— Да.

— Но как мог взрослый человек утонуть в нем? — возразил Крис. — Там же всего несколько дюймов глубины.

— Знаю, милый, но если он оступился в темноте…

В одно мгновение вся сцена восстановилась в сознании Криса. Прочтя письмо Криса, Фрэнк напился — такова была неизменная реакция на все волнующие новости. Полная бутылка виски привела его в состояние одури и беспомощности. Потом он вышел на улицу. Зачем? Может быть, действительно желая освежиться, как предполагала Нелл; может быть, направляясь к станции с мыслью поехать в Лондон, покачнулся, оступился, упал с высоты шесть или семь футов в ручей и, оглушенный падением и обессиленный виски, утонул в этих нескольких дюймах грязной воды.

Крис содрогнулся. Страшный и омерзительный конец! Но не самоубийство. Даже пьяный не попытался бы покончить жизнь самоубийством, бросившись с высоты шесть футов в деревенский ручей. Но все-таки ужасно. И если бы не письмо…

Стараясь придать своему голосу твердость, Крис спросил:

— Ты не знаешь, получил он какое-нибудь письмо до того, как начал пить?

— Какие-то письма были, горничная помнит, что относила их. Но полиция нашла на его письменном столе только несколько нераспечатанных счетов — ничего, что могло бы служить объяснением.

«Он сжег его в припадке бешенства», — быстро подумал Крис. И невольно почувствовал глубокое облегчение при мысли, что эта единственная улика уничтожена. Что, если бы судья прочел это письмо! Он встал с кресла и принялся расхаживать по маленькой спальне, настолько поглощенный своими мыслями, что совсем забыл о присутствии матери и не отвечал на ее вопросы. В какой мере он несет ответственность за смерть Фрэнка? Какой хитрый, неведомый демон ревности продиктовал ему это письмо? И он отшатнулся от самого себя, испуганный видом дикаря, притаившегося в нем под внешней оболочкой цивилизованного человека. Как легко он усматривал эти атавистические пережитки в психологии других — и как слеп был к ним в самом себе! Неужели подсознательно он действительно желал убить своего отца и ему это удалось?

Вот давящая, опустошающая мысль. Он отбросил ее от себя. Не время возиться с этим. Нужно подумать о другом… Он обратился к матери:

— Ты все устроила для похорон?

— Нет, дорогой, я хотела сначала поговорить об этом с тобой. Как жаль, что нет Жюли, она бы нам помогла. Но я уверена, что ты не откажешься сделать для меня такой пустяк…

В течение следующих сорока восьми часов вся энергия Криса уходила на «пустяки» подобного рода.

Как только ему удалось вырваться от Нелл, предававшейся старым фальшивым сентиментальным воспоминаниям, от которых его коробило, Крис спустился вниз, намереваясь обдумать, что следует предпринять, и затем привести это в исполнение. Он быстро нашел «кабинет» своего отца — темную каморку, откуда открывался великолепный вид на задний двор и на оцинкованный мусорный ящик. Крис сейчас же задернул занавеску и, отвернувшись от окна, оглядел комнату. Сюда Фрэнк бежал в последний раз от действительности, здесь он обратился за утешением к бутылке виски, вместо того, чтобы собрать все свое мужество и энергию и попытаться спасти дочь от беды, которую он косвенно, хотя и не намеренно, на нее навлек. В этом большом кресле, должно быть, он сидел; на этом маленьком столе с пустым подносом стоял, должно быть, его презренный дурман — алкоголь; а в огне давно потухшего камина, должно быть, он сжег письмо Криса.

Крис сел за письменный стол и уставился на опустевшее кресло. Каковы были мысли и чувства Фрэнка в эти последние мучительные часы его жизни? Злость на Криса за его манеру говорить обо всем прямо и неприкрыто? Разумеется. Бессильное возмущение Джеральдом? Весьма вероятно. Стыд, скорбь, отчаяние из-за Жюли? Пожалуй.

Раскаяние и горькое сознание собственной вины? Вот тут-то и была загвоздка. Весьма маловероятно, чтобы Фрэнк принял на себя ответственность. Крис почти слышал как он говорит, что стремился сделать все как можно лучше, и мог ли он предвидеть?.. И, по справедливости, он не мог предвидеть. И все-таки, даже если бы с Жюли не произошло этого ужасного несчастья, Фрэнк все-таки причинил ей зло, он все-таки виновен. Он думал только о выгодах этой «партии», но не подумал о реальности физических и психологических взаимоотношений. Но разве кто-нибудь задумывался над реальностью в этом мире туманного благодушества, где полагалось принимать вещи такими, какие они есть?

Однако если перед судом своей совести он признал Фрэнка виновным, то и себя он тоже должен считать виновным. Побуждения, заставившие его написать это, по-видимому, роковое письмо, не были чистыми и бескорыстными. Правда, Крис мог найти для себя смягчающие обстоятельства, но он мог найти их и для Фрэнка. Они, может быть, объясняли его поведение, но они его не оправдывали. Когда Крис писал это письмо, он дал волю раздражению. Он хотел сделать Фрэнку больно, хотел, чтобы Фрэнк разделил страдания своих детей. Никто не имеет права брать отмщение на себя. Долг разума не давать древним примитивным импульсам овладеть человеком, успеть вовремя обнаружить их, когда они являются под благовидной лицемерной личиной нравственного возмущения. То, что он написал это письмо, было возвратом к первобытной дикости.

Так, мрачно созерцая пустое кресло, точно на нем сидел обвиняемый и обвиняющий Фрэнк, Крис вынес приговор и отцу и самому себе с жесткой и непримиримой юношеской честностью. Не для него были старческие увертки, которыми, прикрываясь терпимостью, мудрой снисходительностью и сотнями других подобных же проявлений трусости, извиняют все свои ошибки и уклоняются от всех последствий.

Но — характерный штрих — как только Крис признал свою вину, он тотчас же смог перестать о ней думать. Голые эмоции — не что иное, как бессмысленная трата энергии. Что сделано, то сделано, и это непоправимо. Тут ничего не попишешь: остается принять случившееся как жестокий урок и постараться быть более осторожным в будущем.

Он повернулся спиной к символическому креслу и занялся письмами. Одно, короткое, Марте; другое, подлиннее, Жюли: в нем он объяснял, что, по его мнению, произошло, и пытался утешить ее; третье, самое длинное, Ротбергу, с кратким изложением создавшейся ситуации и со множеством конкретных вопросов. Затем он тихонько вышел — опустить письма и разыскать гробовщика и портного.

Крис давно знал, что они с Нелл расходятся во взглядах на многое, и пытался примириться с этим. Но, как часто бывает, когда мы думаем, что применились к подобным расхождениям, Крис не отдавал себе отчета в том, насколько они велики. Создавшееся положение обострило ситуацию. Много раз Крис с удивлением убеждался, как неожиданно и бесповоротно они расходятся во взглядах на то, что следует считать существенным и что — не важным.

Для Криса смерть Фрэнка означала необходимость с полнейшей честностью выяснить свои истинные чувства к отцу и, так сказать, покончить с ним счеты. Расставание должно быть окончательным и искренним. Но для Нелл эта смерть была предлогом для бесконечной мелкой драмы, поводом безудержно предаваться чувствам, которые, по ее мнению, ей надлежало испытывать. Крис был необходимым протагонистом в этой сентиментальной оргии, и Нелл горько сожалела об отсутствии Жюли, которая была бы гораздо более сговорчивой жертвой. Когда Крис отбивался от этих эмоциональных щупальцев, Нелл обвиняла его в «отсутствии родственных чувств». Насколько глубоки, спрашивал себя Крис, эти «родственные чувства», доставлявшие ей, по-видимому, такое большое удовлетворение? Можно ли быть столь словоохотливым, если страдания так глубоки? Даже Марте Крис не мог бы рассказать о внезапной острой боли, пронизывавшей его каждый раз, когда он вспоминал, что вот его отец лежит сейчас мертвый. Здесь между матерью и сыном была непреодолимая пропасть.

То же и в мелочах. Всепоглощающим стремлением Нелл было, по-видимому, одно: произвести должное впечатление на общество. С точки зрения Криса, самым важным было заключение судебного следователя. Его напечатают в газетах, и ему все поверят. Нелл легкомысленно не желала об этом думать, считая это скучной и надоедливой формальностью. Она изводила Криса подробными наставлениями относительно того, что казалось ему бессмысленными мелочами. Нужно было послать в соответствующие их положению газеты извещение о «скоропостижной кончине» Фрэнка, с выдержкой из гимна и подписями «убитых горем» матери, Жюли и Криса. Она ругала Криса за то, что он пишет письма не на бумаге с черной каемкой, и зато, что он забыл заказать ее. Нужно было выписать из Лондона, из самого дорогого цветочного магазина, чрезмерно пышные венки. Злобой дня были письма, и Нелл всплакнула над несколькими строчками формального соболезнования от ее высокопревосходительства миссис Уорф-Коплстон-Морлей-Крапп, которая до того за двадцать два года ни разу не соблаговолила вспомнить о ее существовании. И неприглядная необходимость распорядиться останками покойного совершенно забывалась за гораздо более приятным занятием — ведь нужно было заказать надгробный памятник с приличествующей случаю надписью.

Помимо всех этих мучений, Крису приходилось выносить еще одно: вечные расспросы о Жюли и Джеральде. Почему Жюли не пишет? Почему Джеральд не может приехать на похороны? Будет «так странно», если «дочь покойного» и «его зять» не будут присутствовать на этой церемонии. Это вызовет пересуды. Очевидно, Нелл подозревала, что тут дело нечисто. Но Крис твердо решил не обсуждать этого вопроса, пока не будут разрешены остальные. Нельзя делать несколько дел сразу…

Мистер Снегг, младший из поверенных Фрэнка, зашел к ним перед разбирательством, и они с Крисом вместе отправились в суд. Нелл не последовала за ними. Накануне она провела несколько часов за разборкой своего гардероба, решая, какие платья можно выкрасить в черный цвет, а какие «слишком хороши», чтобы осквернять их прикосновением горя. Но в день расследования она чувствовала себя слишком плохо, не могла двигаться и цеплялась за постель, как моллюск за скалу.

Крис вынужден был признать, что нервничает. Внутри у него было неприятное томительное ощущение, такое же, как в детстве, в тот день, когда его в первый раз вызвали к инспектору. Сверх того, он не доверяет мистеру Снеггу, считая его ярким представителем хищнической породы, непоколебимым приверженцем всего дурного, что есть в нынешнем порядке вещей, коль скоро это дурное доставляло ему выгоду.

— Должен сказать, что для меня вся эта процедура очень тягостна, — с тревогой сказал Крис, когда они приблизились к зданию суда.

— Почему?

— Мне лично крайне неприятна вся эта огласка; и затем в интересах матери и сестры я надеюсь, что не будет признано самоубийство.

— Будет признана смерть от несчастного случая.

— Откуда вы знаете?

Мистер Снегг закрыл один глаз и осклабился.

— Все это предусмотрено. Я об этом позаботился, — внушительно сказал он.

Крис не успел спросить, как он это сделан, потому что они уже подошли к грязноватому входу, у которого стоял на посту полисмен, отдавший честь мистеру Снеггу. Внутри здания бесцельно слонялись какие-то люди. Другой полисмен и сержант стояли у дверей, и как только Крис и мистер Снегг вошли, к ним с другого конца коридора подошел инспектор с непокрытой головой. Он отвел мистера Снегга в сторону и что-то сказал. Мистер Снегг кивнул, и инспектор кивнул сержанту.

— Пройдите сюда, сэр, — сказал сержант, один из тех грубоватых, усердных парней, которые не переносят никакой этой, знаете ли, пустой болтовни.

Крис пошел за ним. Он поражался удивительному безобразию и холодному убожеству помещения и не заметил этой немой сцены. Ничего не подозревая, он шел за сержантом по коридору и вышел через одну или две двери на маленький грязный дворик. Мистер Снегг куда-то исчез.

— Вот сюда, сэр, — добродушно сказал сержант, ведя Криса в какой-то сарай.

Раньше, чем Крис сообразил, в чем дело, сержант отошел в сторону, два полисмена ловко откинули простыню, закрывавшую нечто, и Крис побледнел от ужаса при виде того, что было некогда живым человеком и его отцом. На лбу виднелся горизонтальный разрез. Черепная коробка была распилена на две части, затем аккуратно сшита кусочками проволоки. Под оттянутой гладко выбритой губой торчат испорченные, желтые от табака зубы, и одна рука, тощая, несгибающаяся, отвратительно торчала наружу.

Крис был сломлен. Никто не подготовил его ни единым намеком, и жестокость этого неожиданного грубого зрелища была непростительной. Один удар за другим — ужас, скорбь, отвращение, испуг — поочередно обрушивались на него. До сих пор он никогда не видел мертвецов, и вот теперь его внезапно столкнули с этой неизбежной, но мучительной реальностью, показав ему его собственного отца, изуродованного вскрытием. Ужасное выражение мертвого лица Фрэнка, казалось, навеки запечатлелось в мозгу Криса.

— Вы узнаете, чьи это останки? — спросил голос где-то далеко-далеко.

Крис вздрогнул и огромным усилием воли взял себя в руки.

— Это был мой отец, — спокойно сказал он и отвернулся.

Остальная часть судебного следствия прошла для Криса как бы в тумане, как что-то далекое и нереальное. Подобно ритмически возобновляющейся тупой боли, лицо его отца возникало перед его внутренним взором, застилая все остальное, пребывало некоторое время, затем быстро растворялось в бессмысленной внешней реальности происходящего и возникало снова.

Каким-то образом Крис очутился на скамье в зале суда рядом с мистером Снеггом. Лицо Фрэнка всплыло перед ним… Затем по какой-то причине им пришлось встать, и что-то было прочитано вслух. Они сели снова. Опять лицо Фрэнка. Врач давал свои показания. Крис уловил отдельные отрывочные слова: «упитанный», «бронхит», «начало цирроза печени», «алкоголь в крови», «ушибы и ссадины, объясняющиеся падением», «смерть от удушья в воде в результате падения». Лицо Фрэнка…

Мистер Снегг вернулся на место, дав какие-то показания, которых Крис не слышал. Затем было произнесено его имя, и он стоял перед каким-то симпатичным джентльменом, который ласково говорил ему что-то. На одно мгновение возникло лицо Фрэнка, но Крис как-то сумел понять вопрос и ответил, что его мать больна. Вмешался мистер Снегг, предъявивший докторское свидетельство.

Подтверждает ли Крис, что это останки его отца? Да. Не испытывал ли покойный джентльмен некоторых финансовых затруднений? Да, сказал Крис, и его сознание внезапно прояснилось, но это было несколько месяцев тому назад, и с тех пор, насколько ему известно, они были благополучно улажены его отцом и его поверенным в делах. Судья взглянул на мистера Снегга, и тот едва заметно кивнул. Не знает ли Крис чего-нибудь, что могло встревожить его отца? Ничего, исключая болезни его сестры, леди Хартман. Опасно ли больна леди Хартман? Да, но она находится на попечении опытного специалиста, и он выразил уверенность, что она поправится. Известно ли Крису что-нибудь еще? Ничего. Не нашел ли он в бумагах своего отца каких-либо писем или документов, которые могли бы пролить свет на трагедию? Нет. Как все это произошло, по мнению самого Криса? Его отец по какой-то причине решил прогуляться после ужина и в темноте оступился, проходя по узкому мостику.

Ему сказали, что он может сесть. Лицо Фрэнка… Заговорил судья. Только сейчас Крис заметил двенадцать человек, которые сидели все вместе, напротив него. Судья замолчал, и двенадцать человек — присяжные — пошептались. Затем один из них встал и в ответ на вопрос сказал: «Смерть от несчастного случая» и добавил что-то о необходимости сделать перила и повесить у моста фонарь. Лицо Фрэнка…

Каким-то образом он очутился на улице у здания суда с мистером Снеггом, который держал его под руку и спрашивал, не выпить ли ему стаканчик бренди.

— Я бы на вашем месте выпил, — добродушно сказал сержант. — Тяжелая история для вас это опознание.

Мистер Снегг сунул что-то в ладонь сержанта. Затем они очутились у стойки небольшого бара; там было накурено и стоял слабый запах винного перегара. Крису всунули в руки стакан бренди с водой. Зубы его стучали о края стакана, и крепкий напиток обжигал горло. Лицо Фрэнка… Крис отпил еще, более решительно, и какая-то глухая теплота проникла в него. Руки стали теперь не такими ледяными.

Возле бара мистер Снегг спрашивал, не проводить ли его домой. Больше всего Крису хотелось остаться одному. Мистер Снегг каким-то образом исчез, и Крис, как слепой, шагал по улице. Лицо Фрэнка… Потом он вспомнил, что не все еще сделано, и направился на почту, откуда послал телеграмму Жюли, написав слова дрожащими заглавными буквами. Он забыл сдачу, и его окликнули, чтобы он вернулся и взял ее. От бренди у него шумело в голове, но он чувствовал себя лучше, гораздо лучше. Домой он шел уже совсем бодро, кружным путем, по шоссе, — он не мог заставить себя перейти через тот мост. Лицо Фрэнка…

Войдя в переднюю «Цветущего шиповника», он увидел на столе письмо от Марты и сунул его в карман нераспечатанным. Не сейчас, надо подождать. Он направился прямо к матери и без стука вошел в ее комнату. Она лежала в постели, читая молитвенник. Лицо Фрэнка… Она воскликнула что-то — что именно, он не разобрал. Он пристально посмотрел на нее и сказал глухим голосом:

— Смерть от несчастного случая.

Затем повернулся и вышел из комнаты.

— Крис! — крикнула она ему вслед, и снова, еще пронзительнее: — Крис! Крис!

Он оставил ее крики без внимания, вышел из дому и побрел куда глаза глядят.

Весь этот лень и весь вечер и ночью, в часы тревожного сна, лицо Фрэнка появлялось снова и снова с пугающей четкостью. К утру оно стало более смутным и появлялось реже, и Крису удалось часа на два заснуть по-настоящему. Когда он проснулся, лицо перестало появляться помимо его воли, хотя он еще мог вызвать его по желанию. Но у него не было такого желания. Он боролся, не щадя сил, стараясь вернуть утраченное равновесие. Он смог прочесть письмо Марты, и оно успокоило его.