Книга: Сущий рай
Назад: Четыре
Дальше: Шесть

Пять

Поэты не один раз воспели сон, и они, конечно, правы, при условии, если спящий молод. Во всяком случае, после долгого сна и завтрака, который, конечно, был бы отвергнут всеми более преуспевающими гражданами из Сити или Вестминстера, но который он съел с удовольствием, Крис почувствовал себя гораздо лучше. Правда, он еще не оправился от удара, нанесенного ему историей с Жюли, этим внезапным, жестким и практическим напоминанием о слепой враждебности окружающей среды к неосмотрительным или попросту неудачливым людям; или, как он предпочел бы сам это выразить, — деятельность желез внутренней секреции, нарушенная психическим шоком, только-только начинала входить в норму. Но он постепенно преодолевал свой малодушный ужас, и солнце, если бы оно стало видимым в лондонском Сохо, теперь не показалось бы ему призраком. Но появление солнца в это время года в Лондоне было бы слишком большим чудом.
Крис намеревался совершить в это утро длинную прогулку, исходя из теории, что свежий воздух поможет ему избавиться хотя бы от части раздражающих химических веществ, выделяемых чересчур старательными железами внутренней секреции; кроме того, он говорил себе, что умеренные физические упражнения никогда не принесут вреда. Но так как с Атлантического океана продолжал дуть холодный и настойчивый ветер с моросящим дождем и так как он чувствовал себя менее расстроенным, чем можно было бы ожидать, он вместо этого с ожесточением набросился на книги. Приятно было думать, что теперь все самое тяжелое осталось позади и что через день-два он вернется к привычному ритму жизни. Когда он время от времени останавливался, давая себе отдых от умственного сосредоточения, воображение развлекало его картинками предстоящего путешествия с мистером Чепстоном и более соблазнительными виньетками будущих встреч с Мартой.
Во время одного из этих кратких, но очень приятных перерывов дверь без предварительного стука открылась и в комнату вошла дочь квартирохозяйки — хилая забитая девчонка, производившая чрезмерно много шума в минуты горя, разочарования и гнева.
— Вот, пожалуйста, вам телеграмма, — выпалила она скороговоркой, точно отвечая урок. — И если хотите послать ответ, поторопитесь, почтальон ждет.
Думая, что это может быть телеграмма от Марты, Крис нетерпеливо разорвал наклейку и прочел в полном изумлении:
«Отец серьезно болен приезжай немедленно Мать».
В первое мгновение Крис забыл об ожидающем почтальоне: он сидел, уставясь на телеграмму. Что это означает? Что он может сделать, даже если его отец в самом деле болен? Неужели они не смогли сообразить вызвать врача и без Криса?
— Послушайте… — сказала девчонка.
— Спасибо, спасибо, — поспешно сказал Крис. — Скажи почтальону, ответа не будет.
Он уткнулся подбородком в ладонь и искоса взглянул на распечатанную телеграмму, точно надеясь, что если посмотреть на нее сбоку, то откроются скрывающиеся за ней интриги и махинации. Чего ради они так настоятельно вызывают его домой? После истории с парализованной рукой Крис относился с вполне понятным скептицизмом к отцовским болезням. Очевидно, таким образом надеялись заманить его, Криса, в родительский дом. Но зачем? Может быть, они узнали о Марте? Тут он вспомнил свое гневное, возмущенное письмо. Очень мило: вместо того, чтобы немедленно ехать в Лондон и помочь бедной девочке, они предлагают ему мчаться к ним, как какому-то мальчишке-рассыльному, и удовлетворять их нездоровое любопытство ужасными подробностями. Большое спасибо. Возможно, они даже не поверили его письму и теперь мечтают расправиться с ним, организовав целую серию душераздирающих сцен. Он заранее представлял их себе во всех подробностях.
Он решил не отвечать и попытался изгнать все это дело из области реального, засунув телеграмму в карман и вернувшись к книге. Но вернуться к книге было не так-то просто. Какие-то несговорчивые и недисциплинированные мозговые клетки никак не соглашались отделаться от сомнений. А вдруг телеграмма соответствует действительности? А вдруг отец в самом деле болен? Насколько серьезно? Во всяком случае, что тут может сделать Крис? Написать в Британскую ассоциацию врачей?
Он с нетерпением вскочил со стула и направился к двери, которая, точно он нажал на какую-то потайную пружину, беззвучно раскрылась раньше, чем он подошел к ней. Снова хозяйская девчонка, и опять с телеграммой. Все еще не веря, что случилось нечто серьезное, Крис быстро вскрыл ее, наполовину тревожась, наполовину досадуя на эту, казалось ему, излишнюю назойливость. Он прочел:
«Отец скоропостижно умер вчера вечером ты необходим здесь немедленно телеграфируй время прибытия Мать».
В конверт был вложен бланк оплаченного ответа, соскользнувший на пол.
Крис схватился за голову и отшатнулся, точно стукнувшись обо что-то в темноте. «Смерть — страшная вещь» зачем-то всплыли в его памяти слова. Неужели это правда? Должно быть, правда. Ни один человек, даже самый бессовестный, не станет давать зря такую телеграмму.
— Ответ будет? — в третий раз повторила девчонка, но Крис услышал ее впервые.
— Да. Одну минуту, — сказал он совершенно спокойно, но с сознанием, что принимает участие в каком-то кошмаре, тем более ужасном, что он происходит наяву. Раскаиваясь в том, что теперь казалось ему недостойным подозрением, Крис поспешно нацарапал ответ:
«Выезжаю сегодня днем».
Хозяйская дочка, все еще глядя на него во все глаза, попятилась из комнаты и закрыла дверь. Крис упал в кресло и сжал голову ладонями. Что теперь делать? Сначала ужасное несчастье Жюли, а теперь вот это. Что же делать? К своему удивлению, Крис обнаружил, что горло его болезненно сжалось, а на глаза навернулись слезы. Он был удивлен, потому что со времени разрыва вспоминал Фрэнка в лучшем случае с безразличием, в худшем — с раздражением и презрением. И вот теперь он в буквальном смысле слова проливает слезы над кончиной этого малопочтенного субъекта, единственным достоинством которого было то, что он доставил двадцать четыре из сорока восьми хромосом каждой из клеток тела Криса. Жертва с его стороны не такая уж большая. Все самое тяжелое и мучительное выпало на долю Нелл. И все-таки Крис плакал.
Как все молодые люди, не знавшие войны, он не верил по-настоящему в смерть. Это была для него отвлеченная абстракция, не более, но отнюдь не жестокая реальность, способная захлестнуть и его. В минуты меланхолии Крис развлекался порой сладостной мыслью о собственной смерти, а в минуты глубокой душевной депрессии лелеял мечту о самоубийстве, подобно тому, как девушка, дрожа, смотрит вниз с огромного утеса и переживает ужасную возможность падения, стоя в безопасности у прочных перил. Теперь перила исчезли. Смерть. Он умер. Сложный и прекрасный механизм сломался. Почему? Что, собственно, ломается в нем?
Крис вскочил с кресла и поспешно стал отыскивать пальто и шляпу. Жюли. Нелл может еще не знать о ней. Во всяком случае, она, возможно, почти наверное послала телеграмму и Жюли. Надо оградить ее от этого удара. Через несколько секунд он мчался по улицам к ближайшему автомату, шаря в карманах, нет ли там мелочи. Пришлось задержаться и разменять деньги в газетном ларьке, пропахшем копченой селедкой и керосином.

 

Затем последовала новая серия тягостных телефонных звонков. Сначала он позвонил старшей сестре лечебницы, которая говорила с ним холодно и свысока, даже после того как он сообщил ей печальную новость. В конце концов, что такое смерть, как не самая обыденная случайность в медицинском мире? Снисходя к истеричности людей, не принадлежащих к медицинскому миру, сестра милостиво соизволила пообещать, что будет до прихода Криса задерживать все письма и телеграммы на имя Жюли, и даже разрешила ему посетить «больную» при первой возможности. Крис поблагодарил и, сговорившись увидеться с ней перед свиданием с Жюли, повесил трубку.
Следующий был Ротберг. Да, из дома Джеральда ему прислали две телеграммы, и Ротберг сейчас же переслал их в лечебницу. Крис сказал ему, что произошло.
— Что вы намерены делать? — спросил Ротберг.
— Поеду туда сегодня же. Что еще я могу сделать?
— Вы не знаете, как это случилось?
— Нет.
— Знал он о…
— О Жюли? — Ужасная мысль осенила Криса, и на мгновение он лишился дара речи. Что, если Фрэнк наложил на себя руки, прочтя это свирепое письмо? Что ж, тогда выходит… — Да, — слабым голосом произнес он в трубку, — он знал.
— Гм… — сказал Ротберг. — Могу я вам чем-либо помочь?
— Да, пока меня не будет в Лондоне, не возьметесь ли вы доставлять Жюли все, что ей понадобится?
— Охотно.
— И вот какое дело, Ротберг.
— Что?
— Может, вы пошлете ей, за ее счет, цветов на пол гинеи, с вашей карточкой. Ей это будет приятно.
— Я уже сделал это и не за ее счет, — коротко сказал Ротберг.
— О! — удивился Крис. И добавил: — Простите. Вы прекрасный человек! Большое вам спасибо. Она будет тронута. К вам можно будет обратиться в случае каких-нибудь затруднений?
— Непременно.
— Ну прощайте. Постараюсь вернуться поскорее, как только там все устроится.

 

Затем Марта. Как всегда, было блаженством и бальзамом слушать, как изменился ее голос, когда она узнала, что у телефона Крис. Голос у нее стал такой веселый, такой неприкрыто счастливый, что у Криса в первый момент не хватило духа сообщить ей печальную новость, которая означала для них новую разлуку. Но это нужно было сделать.
— Бедный ты мой мальчик! — воскликнула Марта. — Как тебе не везет. Должно быть, боги на тебя разгневались.
— Вот именно, — горестно сказал Крис. — Они явно раскаиваются, что проявили такую щедрость, подарив мне тебя.
— Какой ты милый! Но послушай, Крис, я в самом деле расстроена, что у тебя столько неприятностей. Мне очень хотелось бы помочь тебе. Хочешь, я буду навещать Жюли, пока тебя нет?
— Нет, это запрещено. Но слушай, Марта, ты, может быть, сделаешь для меня одну вещь.
— Ты еще спрашиваешь?
— Если я позвоню тебе через некоторое время и скажу, когда отходит мой поезд, ты, может быть, приедешь на несколько минут на вокзал?
— Конечно приеду. Я буду ждать твоего звонка.
— Какая ты хорошая, Марта! Уехать, не повидавшись с тобой — это выше моих сил. А теперь мне пора, дорогая! До свидания!

 

Чувствуя себя несколько бодрее после этого разговора, Крис поспешил в лечебницу, поглощенный своими мыслями. Он решил объясниться со старшей сестрой, которая, по мнению Криса, чересчур уж фыркала на Жюли. Но его беспокоило другое: как сообщить Жюли о случившемся, чтобы это не было для нее слишком внезапным ударом? Насколько сильно это потрясет ее? Он и представить даже себе не мог. Ему вдруг пришло в голову, что родные знают гораздо меньше об истинных чувствах друг друга, чем им самим кажется.
Одна часть его сознания работала быстро и продуктивно, решала совершенно точно, что ему надлежит делать. В другой царили хаос и тревога, возникали какие-то немыслимые предположения. Его преследовал страх, что, может быть, именно его письмо толкнуло Фрэнка на самоубийство. И это ужасное предположение влекло за собой другое, еще более ужасное, что под влиянием этого нового горя Жюли решится на такой же отчаянный поступок. Нужно во что бы то ни стало скрывать от нее, что Фрэнк знал о ней, — к счастью, Крис ничего не сказал ей о письме… И потом, нужно подумать еще о матери: с ней-то как поступить? Ом задохнулся от раздражения при мысли, что ответственность за этих людей свалилась теперь на него, который и за себя не мог толком отвечать. И Крис задал себе тот же вопрос, который задают себе все на свете: «Почему люди не могут быть разумными?» Иными словами: «Почему они не рассуждают и не ведут себя, как я?»
Вся эта внутренняя сумятица была, как туманом, окутана тем же недоверием, тем же чувством нереальности происходящего, которое Крис испытывал два дня назад, во время разговора с Жюли. Казалось столь немыслимым, столь невероятным, что вот он бродит по тусклым лондонским улицам, готовясь сказать Жюли о смерти их отца. И при каких обстоятельствах! Он вспомнил детство, когда они играли вместе и ссорились и относились друг к другу с блаженным эгоистическим безразличием, как все дети. Он вспомнил, как после первого семестра в колледже он вернулся домой и Жюли встретила его и он впервые заметил, что она красивая молодая женщина, и почувствовал гордость. Вспомнив, какая она была тогда и какой сделала ее теперь черствая грубость людей, он выругался про себя. Когда им овладевала эта бессильная злоба на судьбу Жюли, он не мог чувствовать жалости к Фрэнку, живому или мертвому — все равно. И он все спрашивал себя, благодаря какому психологическому извращению он все время обвиняет Фрэнка, а не настоящего преступника — Джеральда…

 

Старшая сестра заставила себя ждать, исходя из принципа, что некоторая доля грубости усиливает уважение, которое питают к вам люди. Она вошла, шурша платьем, в комнату — на лице ее была написана та холодная гигиеническая бодрость, которая действует так угнетающе, — и не подала Крису руки.
— Насколько я понимаю, вы спрашивали об этом? — ледяным тоном сказала она, протягивая Крису письмо и две телеграммы. Он заметил, что письмо было от Ротберга.
— Благодарю вас. А теперь разрешите мне сказать вам несколько слов. Мне нет необходимости напоминать вам, что моя сестра пережила очень тяжелое потрясение и что это еще не изгладилось. Подумайте сами. Она вышла замуж всего несколько месяцев тому назад, и в ее состоянии узнать, что этой ужасной вещью она обязана своему мужу…
— Так это от мужа! — воскликнула сестра, внезапно выведенная из той холодной невозмутимости, с которой она выслушивала первые слова Криса.
— Разумеется, от мужа, — твердо сказал Крис. — Разве доктор вам не говорил?
— Нет, я бы никогда не подумала…
— Вполне естественно, что вы предположили нечто совсем иное, — прервал Крис, твердо решившись быть сдержанным ради Жюли. — Я вполне вас понимаю. И хотя я в этом не уверен, но мне кажется, что внезапная смерть ее отца, возможно, связана с ее несчастьем.
— Как трагично! Бедная, бедная женщина!
— Я был уверен, что вы отнесетесь к ней с сочувствием. Но, откровенно говоря, я не совсем спокоен за нее. Видите ли, я вынужден оставить ее одну, мне необходимо ехать к матери…
— Разумеется. Но я буду заботиться о ней.
— Более того, за ней нужно следить.
— Почему следить?
— Вам не кажется, что в том состоянии физической и душевной депрессии, в котором она теперь находится, она может решиться на какой-нибудь отчаянный поступок? Когда она призадумается над тем, что я скажу ей сейчас, не припишет ли она смерть своего отца тому же, чему приписываем ее мы с вами? И… может быть, последует его примеру.
— Вы серьезно так думаете? Нет, что вы! — Официальный оптимизм взял верх.
— Я, конечно, надеюсь, что этого не случится, но такая возможность, по-моему, не исключена. Так или иначе, вы должны это предвидеть и принять все необходимые, с вашей точки зрения, меры. Ни в коем случае не следует давать ей слишком много размышлять. Не бойтесь тратить деньги. Доставляйте ей все, чего бы она ни попросила, все, что, по-вашему, может ее развлечь. Деньгами вас будет снабжать ее поверенный — вот его карточка.
Неизвестно, что подействовало на нее — этот рассчитанный намек на наличие неограниченных средств или то, что Крису удалось разбить панцирь профессионального безразличия и добраться до живых чувств этой женщины; но так или иначе, желаемый результат был достигнут.
— Будет сделано все возможное, — сказала она человеческим голосом; ее слегка простонародный говор забавно контрастировал с утонченным великосветским языком, которым она старалась говорить до того. — Я буду заходить ней сама и посылать сестер. Как вы думаете, не поставить ли к ней в комнату радио?
— Прекрасная мысль…
— Вы ведь ее брат, правда?
— Да.
— Как все это печально для вас, — сказала она.
— Благодарю вас за внимание. — Крис поклонился и, вспомнив на мгновение церемонные поклоны мистера Риплсмира, улыбнулся против воли. — А теперь, так как мне нужно попасть на самый ранний поезд, не могу ли я повидаться с сестрой?
— Я сама провожу вас к ней.
«Как она старается быть обворожительно любезной», — иронически подумал Крис, наблюдая за старшей сестрой, которая увивалась вокруг сдержанной и настороженной Жюли. Так человек, который ничего не смыслит в детях, пытается завоевать доверие робкого, запуганного и несчастного ребенка. Жюли была, по-видимому, более озадачена, чем обрадована этими неожиданными проявлениями заботливости, и старшая сестра, посуетившись без толку еще некоторое время, вскоре оставила их вдвоем.
— Кто это? — сказал а Жюли, как только дверь закрылась.
— Старшая сестра. Разве ты не узнала? Ведь ты ее уже видела.
— Да, когда меня привезли, — равнодушно сказала Жюли. — Но с тех пор она не показывалась. Что ей нужно?
— Она просто хочет сделать тебе приятное и доставить все, чего ты захочешь.
— Оставила бы она меня в покое, — капризно сказала Жюли. — Обращаются то как с зачумленной, то как с глупым ребенком, которого развлекает радиоприемник или колода карт.
— Да, пожалуй, но разве ты не понимаешь, что ей стало стыдно и она извиняется перед тобой?
— Не нужно мне ее извинений!
— Но послушай, Жюли, она старается вести себя по-человечески, — расстроенно сказал Крис, огорченный неудачей своего маленького плана. — Нельзя отталкивать от себя людей, которые относятся к нам хорошо и стараются нам помочь. В конце концов она здесь старшая, и ее хорошее отношение может тебе очень пригодиться. Тем более что я уезжаю…
— Уезжаешь? Куда?
— Сейчас объясню. Только сначала скажи, как ты себя чувствуешь. У тебя отдохнувший вид.
— Да, я, пожалуй, отдохнула, — неохотно согласилась Жюли. — Но мне здесь ужасно не нравится, Крис. Здесь такая тоска, а ночью мне мешает спать шум на улице.
— Ладно, — сказал Крис, стараясь говорить бодро. — Тогда мы возьмем тебя отсюда. Подожди только, пока я вернусь.
— Куда это ты едешь? — подозрительно спросила Жюли. — Ты же сказал, что сможешь приходить меня навещать.
— Знаю. Но я не мог предвидеть того, что случилось…
— А что случилось? — раздраженно спросила она.
— Это огорчит тебя, как огорчило и меня. Я бы не сказал тебе этого, если бы не боялся, что тебе скажет это кто-нибудь еще и в гораздо более грубой форме.
— Что такое? — спросила Жюли, и выражение страха появилось в ее глазах.
— Это касается отца, — сказал Крис, не спуская с нее глаз.
— Что с ним? — Выражение страха усилилось.
— Нечто весьма серьезное, боюсь. Сегодня утром я получил от матери телеграмму, что он очень болен. Вот она.
— Ах! — В полном ужасе Жюли пробежала телеграмму. — Почему она не пишет, что с ним?
— Не знаю. Думаю, этого еще никто не знает, — неумело лгал Крис, чувствуя, что у него получается бог знает что. — Видишь ли, вслед за этим пришла другая телеграмма. И на твое имя тоже пришли две телеграммы, вероятно, в них говорится то же самое.
— Он умер! — быстро сказала Жюли.
Крис кивнул.
— Зачем ты не сказал мне сразу, без всех этих околичностей. — И затем сейчас же последовал тот самый вопрос, которого он так боялся: — Знал он про меня?
Крис заколебался. Он спорил с самим собой — говорить или не говорить — и никак не мог решиться. Если он солжет, облегчит ли он этим ее страдания? И бывают ли обстоятельства, оправдывающие явную ложь?
— Да, знал, — просто сказал Крис.
— О! Кто ему сказал?
— Я.
— О Крис, зачем ты это сделал. Я хотела, чтобы они не знали.
— Как бы ты это скрыла от них? — убеждал ее Крис. — Они захотели бы узнать, почему ты ушла от Хартмана. И потом, они обязаны сделать для тебя все, что могут, хоть я и сомневаюсь, чтобы от них было много пользы. Если бы я знал, что он внезапно умрет, я бы не стал писать, но почем я знал?
— Выходит, что я убила его! — мелодраматически воскликнула Жюли.
— Вздор! — сказал Крис. — Я люблю тебя ничуть не меньше, чем он, а ведь меня это не убило. Это все равно должно было случиться. Он пил слишком много виски.
— Не говори такие гадости о покойном, — возмутилась Жюли.
— Что ж, так оно и есть, — сказал Крис с напускным цинизмом, радуясь, что ему удалось отвлечь ее и что ее негодование направлено теперь против него. — Зачем убеждать себя, что он умер с горя. Насколько мы можем судить, все произошло раньше, чем он получил мое письмо. По всей вероятности, так. Да вот, прочти-ка эти телеграммы, и тут еще письмо Ротберга тебе.
Жюли прочла телеграммы, адресованные ей, и откинулась на подушки с рыданиями и стонами:
— О папа, бедный милый папа, он умер, и это наша вина!
Крис поднял с кровати обе телеграммы. Это были точные копии тех телеграмм, которые получил он. По-видимому, Нелл знала только один способ «подготавливать» людей к неожиданному горю. Он не стал разубеждать Жюли, когда она обвинила себя и его, и предоставил ей выплакаться. В конце концов он сам тоже всплакнул над этим. Снова возник все тот же вопрос: насколько Жюли в самом деле огорчена и сколько в этой показной скорби было присущего всякой живой плоти стремления отгородиться от реальности смерти, насколько она условна и насколько искренна? «Жюли, — подумал он, — по-видимому, всегда была на стороне матери и выступала против отца. Вероятно, в современной семье так и должно быть: женщины должны объединяться против старика. Иногда отец и Жюли разыгрывали сентиментальные любовные сценки, в которых папа был ухажер, а дочка — кокетка. Как тошнотворны эти неразумные эмоции. А, да что уж там!»
Он взглянул на часы. Пора двигаться, время более позднее, чем он думал. Нужно еще узнать, когда отходит поезд, позвонить Марте, собрать вещи, чего-нибудь поесть.
— Жюли.
Ответа не последовало.
— Жюли! — сказал он настойчиво, чтобы заставить ее повернуться. Она подняла голову и посмотрела на него укоризненным взглядом; лицо у нее было мокрое от слез.
— Мне пора идти. Мне очень не хочется оставлять тебя в таком состоянии, но ведь и матери там нелегко одной. И я должен выяснить, что же, собственно, случилось. Ты меня слушаешь?
— Да.
— Выброси из головы всякую мысль о том, что это твоя вина. Это страшно глупо, а я сейчас слишком устал, чтобы спорить с тобой. Как только я узнаю истину, я напишу тебе или дам телеграмму.
— А мне нельзя поехать с тобой?
— Ни в коем случае. Среди прочих дел мне нужно будет заставить маму понять, каково, собственно, твое положение. Я не дам ей встретиться с тобой, пока она этого не поймет. А тебе придется остаться здесь, пока я не вернусь и не перевезу тебя в другое место. Если тебе понадобятся деньги или советы, звони Ротбергу. Постарайся подружиться с этой самой старшей сестрой. И… попытайся не расстраиваться. Я знаю, это неизбежно, но не преувеличивай. Ну а теперь, может быть, я что-нибудь забыл? Может быть, тебе нужно что-нибудь еще?
— Нет. Мне…
— Наверное?
— Да.
— В случае чего пиши мне или дай телеграмму. Я понимаю, положение твое ужасно, но что поделаешь. Единственное, что ты можешь сделать, это поправляться. И помни: это вопрос жизни не только твоей, но и другого человека…
Прощание было тяжелое, и Крис ушел с неприятным убеждением, что ему не удалось ни сообщить новость в более деликатной форме, ни убедить Жюли собрать все свое мужество. Его мучила мысль, что она может покончить с собой. Ну а чем он мог помешать этому? И если жизнь до такой степени ненавистна ей, что она хочет убить себя, что ж, значит, так и надо. Бороться с инстинктивным стремлением другого человека уничтожить себя можно только до известного предела. В конце концов Жюли уничтожила себя, предала свою жизнь еще во время замужества, когда были пушены в ход все виды самообмана, чтобы прикрыть корыстные побуждения и недостойные цели. Он снимает с себя всякую ответственность.

 

Крис пришел на вокзал слишком рано и обрадовался, что Марта уже ожидает его в условленном месте. Он взял ее за обе руки и в ответ на ее вопросительный взгляд робко поцеловал ее.
— Как давно я тебя не видел! — воскликнул он.
— Всего три дня.
— А по-моему, гораздо больше. Это были, наверное, самые тяжелые дни во всей моей жизни. Я бы с ума сошел, если бы не мог говорить с тобой по телефону и увидеться с тобой сейчас. Как хорошо, что ты пришла.
— Какие пустяки, — сказала Марта. — Мне же хотелось прийти. Что ты смотришь так недоверчиво? Для тебя я сделаю все что угодно. Серьезно, Крис. Это тебя удивляет?
— Очень, — сказал Крис. — Ощущение довольно необычное и весьма приятное.
Они вышли на перрон, и рука Марты с нежностью скользнула под его руку. Это так тронуло Криса, что в первую минуту он не мог ничего сказать, только сжал ее руку, показывая, что понимает и благодарит ее.
— Какой ты бледный и усталый, — сказала Марта. — И тебе еще предстоит столько мучений. Мне хотелось бы поехать с тобой, чтобы я могла о тебе заботиться.
— Мне тоже хотелось бы.
— Интересно, что сказала бы твоя мать, — сказала Марта с улыбкой. — Понравилась бы мне она?
— Нет, — не задумываясь сказал Крис. — Она меньше чем кто бы то ни было способна понять нас и отнестись к нам с сочувствием. Но не будем терять время на пустые разговоры. Мне нужно сказать тебе сто тысяч вещей, Марта, и я не знаю, с чего начать. Может быть, с того, что только мысль о тебе дала мне силы прожить все эти ужасные дни. Ты это знаешь. И кроме того, я страдал от сознания, что я, хоть и не по своей вине, испортил эти дни, которые должны были бы быть такими счастливыми для тебя и для меня. Ты ведь была счастлива, правда?
— Я и теперь счастлива. Быть с тобой даже здесь, на этом шумном вокзале, и то уже счастье для меня. Только мне очень неприятно, что у тебя столько огорчений. Не позволяй им завладеть тобой, Крис!
— Не позволю, — сказал Крис. — Я как раз думал об этом, когда шел сюда. Жюли пытается взвалить на меня ответственность за свою жизнь. Мать тоже будет пытаться это сделать. А это недопустимо. Никто не может жить жизнью другого человека. Но я чувствую, что должен помочь им обеим выбраться из этого лабиринта. Это я обязан для них сделать, но обещаю тебе, что не позволю им высосать из меня все соки. И, Марта…
— Что, милый?
— Пусть это не отравляет нашей жизни с тобой, хорошо?
— Ну конечно нет; а почему это должно отравлять?
— Ах, я и сам не знаю, — ответил Крис, вспомнив, что Марта не знает всей правды о Жюли. — Эти два несчастья были для меня большим ударом. Я не хочу, чтобы через меня они подействовали и на тебя.
— Этого не будет. Все будет хорошо, и я буду ждать, когда ты вернешься. Я встречу тебя здесь, если хочешь.
— Встретишь? Это будет замечательно. Я вернусь, как только будет возможно, Марта! Но так обидно — лишиться этих счастливых дней, которые мы могли бы провести вместе.
По платформе шел кондуктор, захлопывая двери и крича пассажирам, чтобы они садились в вагон. Марта легонько пожала его руку, точно заключая условие.
— Мы не будем клясться в верности до гроба, — шутливо сказала она. — Но давай попробуем быть счастливыми любовниками. Au revoir, милый!
Она обняла его и поцеловала, горячо и откровенно. Крис проговорил что-то, пытаясь выразить свои чувства, но ему сейчас же пришлось бежать и занять место в вагоне.
— Au revoir! — крикнул он ей. — Пиши обязательно. И спасибо тебе за все!
Назад: Четыре
Дальше: Шесть