— Человек как мясо для жарки — не важно, что попадает на разделочный стол, — заметил Генри. В тот вечер он пребывал в философском настроении. — Все зависит от способа приготовления. Глядя на юнца, подвешенного в холодильнике, если можно так выразиться, я говорю себе: «А теперь любопытно, что повар собирается из тебя сделать! Будет крошить, пропускать через мясорубку, растирать, пока ты не превратишься в соус и ничем не будешь напоминать мясо? Или тебя нежно отобьют и поджарят на медленном огне, пока ты не станешь подарком человечеству? Или немилосердно переварят, и ты станешь волокнистой тряпкой, прямым оскорблением, постоянной насмешкой над теми, кому приходится тебя проглатывать?»

Когда я работал в кофейне, я знал одного, которого в итоге съели каннибалы. По крайней мере так писали в газетах. Лично я в это не верю, потому что он был не из таких. Если там кого-то и съели, так скорее всего самого каннибала. Но речь не об этом. Я хочу рассказать, что произошло до того, как юнец познакомился с каннибалами. Когда я впервые его увидел, ему было четырнадцать. А четырнадцать по меркам Майл-Энд соответствуют восемнадцати в Сити и двадцати пяти в Вэст-Энде, в общем, для подростка его возраста он был довольно смышленым. Я бы сказал, даже слишком. Он всегда приходил в кофейню в одно и то же время — в половине третьего, и садился за один и тот же столик у окна. Три дня из шести он заказывал один и тот же обед (мы называли его четырехпенсовый стейковый пудинг): стейк, и это действительно был стейк, тарелку жареного картофеля за пенс и пудинг с изюмом, тоже за пенс. Пудинг этот наши покупатели прозвали «расширителем груди». Я всегда думал, что этот заказ говорил о его здравомыслии. За такую цену просто невозможно найти более сытного обеда. С собой он неизменно приносил книгу и, пока ел, читал ее. Кстати скажу, не такая уж это плохая привычка, если вам не хочется думать о том, что вы едите. Я помню одного сомнительного типа, который обычно обедал в дешевом ресторанчике рядом с Юстон-роуд. Во время еды он доставал книгу — какой-нибудь дешевый детектив — и читал. «Ваш обед из четырех блюд за шиллинг, — говаривал он, — с книгой — банкет для принца, а без книги — тошниловка, к которой не прикоснулся бы и бобби». Но он писал для газет, так что иногда преувеличивал.

Ближе к трем часам дня кофейня чем-то напоминала пустыню, и через какое-то время юный Тайделман, так этого паренька звали, откладывал книгу и садился поболтать со мной. Его отец умер, чем оказал миру большую услугу. А мать, как выяснилось, родилась и выросла в той же деревне в Суффолке, что и я, отсюда и установившиеся между нами тесные отношения, поскольку я лично знал многих людей, о которых она ему рассказывала. Он зарабатывал неплохие деньги на молочной ферме, где отдраивал бидоны для молока. И при рождении ему дали христианское имя Джозеф — единственное христианское, что я в нем видел, да и то оно ему не подходило.

Однажды он вошел в кофейню с таким видом, будто потерял шиллинг и нашел шестипенсовик, и, вместо того чтобы выпить, как обычно, воды, послал девушку за пинтой эля. Как только ему принесли эль, он одним глотком выпил половину, а потом сел и уставился в окно.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Тебя прогнали с работы?

— Не прогнали, — ответил он. — А предложили повышение. Перевели со двора на развоз молока. И прибавили два шиллинга в неделю. — Он глотнул пива, и лицо его стало еще более грустным.

— Слушай, по-моему, в этом нет ничего плохого.

— Есть, — отвечает он недовольно. — Это означает, что я, если не проявлю бдительности, то превращусь в процветающего молочника и проведу жизнь, торгуя молоком и любезничая с бесстыжими служанками.

— А с кем бы ты предпочел любезничать? — осведомляюсь я. — С герцогинями?

— Да, — мрачно отвечает он. — Герцогини лучше, во всяком случае некоторые.

— Так и служанки тоже ничего, — говорю ему я. — Во всяком случае, некоторые. Утром у тебя не возникло ощущения, что шляпа маловата, а?

— Со шляпой все в порядке. Просто я жалуюсь на мир. Это отвратительное место. В нем ничего нельзя сделать.

— Правда? — говорю я. — А некоторым из нас работы очень даже хватает. — Я сам встал в этот день в пять утра, да и его работа — чистить молочные бидоны по двенадцать часов в день, вроде бы не предполагала праздной жизни.

— Я не про это, — отмахивается он. — Я о том, чем стоит в жизни заниматься.

— А чем бы ты хотел заниматься? И почему считаешь, что мир недостаточно хорош?

— Речь не об этом. А о том, что мир погряз в рутине, — отвечает он. — Раньше все было иначе.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Об этом можно прочитать.

— Думаешь, господа, которые пишут о прошлом, чтобы заработать на жизнь в настоящем, что-то знают о тех временах? Покажи мне книгу о прошлом, написанную человеком, который тогда жил, и я тебе поверю. А пока я буду оставаться при своем мнении — прошлое ничем не отличается от настоящего, разве что немного хуже.

— С точки зрения воскресной школы, возможно, так и есть, — говорит он, — но нет нужды аргументировать…

— Чего, чего? — переспросил я.

— Аргументировать, — повторяет он. — Обычное слово.

— Возможно, — киваю я. — Но мы с тобой в кофейне «Синие столбы», открывшейся в 1863 году. И здесь у нас в ходу, уж прости, пожалуйста, современный английский. — Кому-то следовало спустить Джо с небес на землю. Если такого человека не остановить, он может начать читать стихи.

— Не станешь же ты утверждать, — говорит он, — что нынешние времена предоставляют больше возможностей для приключений?

— А как же Австралия? — спрашиваю я.

— Австралия! — фыркает он. — Что мне делать в Австралии? Становиться пастухом? Заплетать в волосы ленты и играть на флейте?

— Если я не ошибаюсь, сейчас в Австралии спрос на пастухов невелик, — говорю я. — Но если ты находишь, что Австралия для тебя недостаточно цивилизованна, как насчет Африки?

— Какая польза от Африки? — восклицает он. — Ты не читаешь объявления в «Кларкенуэлл ньюс»? «Нужны исследователи новых территорий. Приглашаются молодые люди». Закончится это тем, что я стану брадобреем в Кейптауне.

— А золотые прииски? — предлагаю я. — Самое то для молодого человека, жаждущего приключений. Есть где себя проявить.

— Устарело, — отвечает он. — Ты становишься наемным работником компании. Получаешь оговоренную сумму в неделю и пенсию по старости. Все изжило себя. Мужчины теперь нигде не нужны. Есть спрос только на клерков, толковых механиков и мальчиков на побегушках в магазинах.

— Если ты хочешь приключений на свою голову, иди в солдаты, — говорю я.

— Я бы пошел, — отвечает он. — Но где сейчас действительно сражаются?

— Сейчас тоже хватает сражений, — напоминаю я. — И обычно люди в них участвуют, когда не кричат о преимуществах мира.

— Я не про те сражения. — Он качает головой. — Я хочу что-то делать сам, а не стоять в общем ряду в числе многих.

— Что ж, сдаюсь, — признаю я. — Судя по всему, ты родился в неподходящем для тебя мире. Того, что ты хочешь, тебе здесь не найти.

— Да, я появился на свет слишком поздно, — соглашается он. — Допустил такую ошибку. Лет двести назад в мире хватало дел, за которые я бы с радостью взялся.

— Я понимаю, о чем ты, — киваю я. — Ты бы стал пиратом.

— Да, это бы мне подошло. Свежий морской воздух, большая физическая нагрузка и никакой необходимости присоединяться к процветающему похоронному клубу.

— Выбрось ты эти мысли из головы, — говорю я. — Ты парень трудолюбивый, и придет день, когда ты сам станешь молочником. Будешь идти по улице под руку с красавицей женой и чувствовать себя принцем Уэльским.

— Прекрати! — сердится он. — Я дрожу от страха, когда представляю себе такое будущее. Тихая респектабельная жизнь не для меня, и я не буду к ней стремиться. Во всяком случае, постараюсь этого избежать.

— Тогда кем же ты собираешься стать? — спрашиваю я. — Мы же должны кем-то быть, пока нас не положат в гроб.

— Что ж, — очень спокойно говорит он, — думаю, я стану грабителем.

Я опустился на стул и уставился на Джо. Если б я услышал такое заявление от кого-то другого, сразу бы понял, что это глупая фантазия, но он-то не бросал слов на ветер.

— Это единственная профессия, в которой сохранился дух авантюризма, где полно приключений, — объясняет он.

— Ты называешь семь лет в Портленде приключением? — спрашиваю я в надежде, что этот довод его остудит.

— В чем разница между Портлендом и жизнью обычного рабочего, за исключением того, что в Портленде можно не бояться остаться без работы? — Джо обладал удивительным даром спорщика. — А кроме того, только дураки попадают за решетку. Вспомни кражу бриллиантов на Бонд-стрит двумя годами ранее. Драгоценных камней украли на пятьдесят тысяч фунтов, и до сих пор преступление не раскрыто! Или ограбление Дублинского банка. — Его глаза заблестели, щеки раскраснелись. — Три тысячи фунтов в золотых соверенах ушли ясным днем, и их больше никто не видел! Вот о каких людях я говорю, а не о безработном каменщике, который разбивает окно и получает десять лет за то, что его арестовывают в сырной лавке, где товара на девять шиллингов.

— А что ты скажешь о том парне, которого взяли с поличным в Бирмингеме на прошлой неделе? — спрашиваю я. — Его дилетантом не назовешь. И сколько, по-твоему, он получит?

— Такой человек заслуживает всего, что ему дадут, раз не смог попасть в полицейского с шести ярдов, — отвечает он.

— Ты жаждущий крови маленький мерзавец, — говорю я. — Получается, тебя не остановит и убийство?

— Это часть игры. — Он даже и бровью не повел. — Я рискую одним, он — другим. Убийством это назвать нельзя. Та же война.

— Речь идет о лишении человека жизни.

— И что? Людей у нас предостаточно.

Время от времени я. пытался вразумить его, но он не относился к тем людям, которые отступаются от поставленной цели. На него действовал только один довод — его мать. Я не сомневался, пока она жива, он не свернет на кривую дорожку. Другого слабого места у него не было. Но, к сожалению, она умерла через пару лет, а потом наши с Джо пути окончательно разошлись. Я наводил справки, но никто не мог сказать о нем ничего определенного. Он словно сквозь землю провалился.

Как-то днем, четырьмя годами позже, я сидел в кофейном зале одного ресторана в Сити, где тогда работал, и читал заметку о ловком ограблении, совершенном накануне. Вор, хорошо одетый молодой человек приятной наружности, с короткой черной бородой и усами, вошел в отделение Вестминстерского банка во время перерыва на обед, когда в банке оставались только управляющий и один из клерков. Молодой человек направился в кабинет управляющего в глубине банка, открыл дверь, вытащил ключ и, прежде чем тот успел выйти из-за стола, запер дверь снаружи. Клерк, с приставленным к горлу ножом, собрал всю имеющуюся в банке наличность, примерно пятьсот фунтов золотыми монетами и в банкнотах, и уложил все в мешок, который принес с собой предусмотрительный грабитель. После этого они оба — грабителю, похоже, не хотелось прерывать приятное общение — вышли из банка и сели в ожидающий кеб. Поехали прямо в Сити. Клерку, которого на каждой рытвине кололо острие приставленного к нему ножа, поездка эта наверняка не понравилась. На Треднидл-стрит молодой человек благородной наружности внезапно покинул кеб, оставив клерка расплачиваться с извозчиком.

По каким-то причинам заметка эта заставила меня вспомнить Джозефа. Воображение без труда нарисовало его тем самым хорошо одетым молодым человеком приятной наружности. А оторвав глаза от газеты, я увидел его самого. Он практически не изменился после нашей последней встречи, разве что выглядел более симпатичным и веселым. Он кивнул мне, словно расстались мы только вчера, и заказал отбивную и маленькую бутылку белого рейнского вина. Я положил перед ним чистую салфетку и спросил, не хочет ли он почитать газету?

— В ней есть что-то интересное, Генри? — спрашивает он.

— Заметка о дерзком ограблении, совершенном вчера в Вестминстерском банке, — отвечаю я.

— Ах да, я что-то такое слышал.

— Грабителя описывают как хорошо одетого молодого человека приятной наружности с черной бородкой и усами.

Джо смеется.

— Это описание создаст определенные неудобства молодым людям с бородой и усами.

— Да, — киваю я. — К счастью, мы с тобой чисто выбриты.

Я чувствовал, что именно он ограбил банк. Буквально видел, как он это проделал.

Джо бросил на меня пристальный взгляд, но я занимался графинчиками для масла и уксуса, так что ему пришлось без моей помощи истолковывать мою последнюю фразу.

— Да, — продолжает он, — как ты и говоришь, ограбление дерзкое. Но грабитель, похоже, вышел сухим из воды.

Я чувствовал, что ему не терпится рассказать о своих подвигах.

— На сегодняшний день, вышел, — соглашаюсь я. — Но полицейские вовсе не такие дураки, какими их принято считать. Я заметил, что в конце концов они все-таки находят преступников.

— Компетентные специалисты среди них есть, — кивает он, — это точно. Но я не удивлюсь, если в данном расследовании у них не будет ни единой зацепки.

— Я тоже этому не удивлюсь, хотя, вне всякого сомнения, этот преступник сам о себе заявил — ведь такого умного вора еще не было.

— Что ж, посмотрим.

— И я о том же.

Мы поговорили о давних знакомых и о многом другом, а закончив обед, он протянул мне соверен и поднялся, чтобы уйти.

— Минутку, — говорю я ему. — Твой счет равен трем шиллингам и восьми пенсам. Скажем, четыре пенса официанту, а оставшиеся шестнадцать шиллингов, пожалуйста, забери себе.

— Как скажешь. — Он смеется, но я вижу, что мои слова ему нравятся.

— И вот еще что: мы с тобой давние друзья, и не мое дело давать советы. Но я человек семейный, и не хочу из-за тебя наживать неприятности. Если я тебя не вижу, то ничего о тебе и не знаю, понятно?

Он кивнул и ушел. И больше я его в этом ресторане не видел. Я заглядывал в газеты, но грабителя Вестминстерского банка так и не нашли, и этот успех, само собой, придал ему уверенности. В ту зиму я прочитал еще о двух или трех ограблениях, которые без колебания приписал мистеру Джозефу — предполагаю, стиль работы в ограблениях просматривается точно так же, как и в любом другом деле, а ранней весной случилось громкое ограбление, и по описанию преступника я понял, что это его рук дело.

Он проник в большой загородный особняк, когда слуги ужинали, и набил карманы драгоценностями. Один из гостей, молодой офицер, поднявшись за чем-то наверх, увидел вора, когда тот уже собирался уходить. Джозеф наставил на офицера револьвер, но на этот раз он имел дело не с трусливым клерком. Офицер бросился на него, завязалась отчаянная борьба, в результате которой офицер остался лежать на полу с пулей в ноге, тогда как Джозеф выпрыгнул из окна с высоты в тридцать футов. Потрепанный, весь в крови, он бы не смог убежать, если б ему не улыбнулась удача. Около входа для слуг стояла телега какого-то торговца. Джозеф прыгнул в нее и в мгновение ока умчался. Как ему удалось не попасть в руки полиции, когда вся страна стояла на ушах, понятия не имею, однако удалось. Лошадь и телегу потом нашли в шестнадцати милях от особняка.

Это происшествие, похоже, немного отрезвило его, и о нем долго никто не слышал, но девять месяцев спустя он вошел в «Монако», где я тогда работал, и нагло протянул мне руку.

— Да все нормально, — говорит он. — Это рука честного человека.

— Ты недавно приобрел ее по случаю? — спрашиваю я.

Он был в черном фраке, с бакенбардами. Я бы принял его за священника, не имеющего прихода, если б не знал раньше.

Он смеется.

— Я тебе все расскажу.

— Только не здесь, — отвечаю я, — потому что сейчас я очень занят. Если хочешь встретиться вечером и будешь говорить правду…

— Правду, и ничего, кроме правды, — прерывает он меня. — Давай пообедаем в «Крейвене». Там спокойно, и мы сможем поговорить. Я искал тебя всю последнюю неделю.

Что ж, мы встретились, и он мне все рассказал. Оказалось, это старая история — и причину ее следовало искать в женщине. Как-то он влез в маленький дом в Хэмпстеде. Сидел на полу, паковал столовое серебро, и вдруг открылась дверь, и на пороге возникла девушка. В одной руке она держала свечу, а в другой — револьвер.

«Руки вверх», — говорит она.

— Я посмотрел на револьвер, который находился в восемнадцати дюймах от моего носа, потом на девушку, — говорит Джо. — Многие раньше обещали мне вышибить мозги, но угрожали только на словах. На самом деле я по их взгляду понимал, что они этого не сделают. А эта девушка встретилась со мной взглядом, и я поднял руки. Если б я этого не сделал, не разговаривал бы сейчас с тобой.

— Иди в прихожую, — говорит она Джо, и он пошел.

Девушка поставила свечу на столик и открыла парадную дверь.

— Что вы собираетесь делать? — спрашивает Джо. — Вызовете полицию? Если так, дорогая моя, то я рискну и проверю, заряжен ли ваш револьвер и успеете ли вы нажать на спусковой крючок. Это будет для меня более достойный конец.

— Нет, — отвечает она, — у меня брат получил семь лет за изготовление фальшивых денег. С тех пор его лицо постоянно у меня перед глазами. Я хочу, чтобы вы покинули дом моего хозяина, и больше мне нет до вас никакого дела. — Она пошла с Джо по садовой дорожке и открыла калитку. — Если повернетесь до того, как дойдете до перекрестка, я подниму тревогу.

И Джо дошел до перекрестка, ни разу не обернувшись.

Что ж, необычное начало знакомства, но конец оказался еще необычнее. Эта девушка согласилась выйти за него замуж при условии, что он станет добропорядочным гражданином. А Джо хотел им стать, однако не знал как.

— Бесполезно искать мне какую-нибудь спокойную, респектабельную работу, — говорит он ей, — потому что, даже если полиция оставит меня в покое, я не смогу усидеть на месте. Рано или поздно сорвусь. Я себя знаю.

Она пошла к своему хозяину, очень необычному господину, и выложила ему всю историю. Старый джентльмен сказал, что хочет повидаться с Джо, и тот к нему пришел.

— К какой ты принадлежишь церкви? — спросил его старый джентльмен.

— Точно не могу сказать, сэр. Оставляю это на ваше усмотрение.

— Хорошо! — говорит старый джентльмен. — Ты не фанатик. Каковы твои принципы?

Поначалу Джо решил, что никаких принципов у него нет, но под чутким руководством старого джентльмена выяснил, к своему изумлению, что принципы у него есть.

— Я верю, — говорит Джо, — что работу нужно выполнять добросовестно.

— То есть, если уж ты взялся за какую-то работу, ты считаешь, что должен приложить все силы для ее выполнения, так? — уточняет старый джентльмен.

— Совершенно верно, сэр, — говорит Джо. — И всегда старался так поступать.

— Что-нибудь еще? — спрашивает старый джентльмен.

— Да, я не подвожу своих друзей, — отвечает Джо.

— Ни при каких обстоятельствах? — предполагает старый джентльмен.

— До самой смерти, — соглашается Джо.

— Это правильно, — кивает старый джентльмен. — Верность до смерти. И ты действительно хочешь перевернуть страницу — направить свой ум, энергию и храбрость на благо добра, а не зла?

— Есть такая идея, сэр.

Старик пробормотал что-то о камне, который строители не взяли ни за какие деньги, потом смотрит на Джо и задает вопрос в лоб:

— Если ты возьмешься за работу, то уже не отступишься и посвятишь ей всю жизнь?

— Если возьмусь, так и будет.

— Тогда поезжай в Африку миссионером, — предлагает старый джентльмен.

Джо садится и смотрит на старика, а тот не отводит глаз.

— Это опасная работа, — говорит старый джентльмен. — Двое наших людей лишились там жизни. Миссии нужен человек, который не ограничится только проповедью, который спасет всех этих бедняков, собравшихся там, не позволит им снова разбежаться и заблудиться, послужит им примером, станет защитником и другом.

В конце концов Джо согласился на эту работу и отправился туда с женой. Он стал лучшим миссионером, о каком только могло мечтать Общество, создавшее эту миссию. Я прочитал один из его отчетов. Если остальные такие же, его жизнь действительно стала захватывающей даже для него. Миссия являла собой островок цивилизации в море варварства. За первый месяц пребывания там Джо на миссию нападали дважды. В первый раз паства набилась в дом миссии и принялась молиться, следуя методу защиты, исповедуемому предшественником Джо. Он эту молитву прервал и обратился к людям со своей проповедью: «Небеса помогают тем, кто помогает себе сам», после чего начал раздавать топоры и старые винтовки. В своем отчете он указал, что и сам принял участие в обороне миссии и тот день стал одним из самых счастливых в его жизни. Второе сражение началось, как обычно, у миссии, но закончилось в двух милях от нее. Менее чем за шесть месяцев Джо восстановил здание школы, организовал полицию, обратил в христианство все племя, начал строительство церкви. Он также написал (и я полагаю, эту часть в Обществе предпочитали зачитывать вслух), что до тех пор, пока у него останется хоть один патрон, закон и порядок на вверенной ему территории будут уважаться. А жизнь и собственность станут считаться неприкосновенными.

Позднее Общество отправило его еще дальше от побережья, чтобы открыть новую миссию. И там, согласно газетам, каннибалы схватили его и съели. Но, как я уже говорил, я этому не верю. Мне кажется, что в один прекрасный день он появится целый и невредимый. Потому что Джо из таких.