НАБЛЮДЕНИЯ ГЕНРИ
(Перевод В. Вебера)

Эту историю среди прочих рассказал мне официант Генри — или, как он теперь предпочитает называться, Анри — в длинном зале ресторана в отеле «Риффель-Альп», где я провел тихую неделю в межсезонье, разделяя в гулкой тишине пустого заведения общество двух старых дев, которые целыми днями испуганно перешептывались друг с другом. Построение сюжета, использованное Генри, я отмел, сочтя его дилетантским: начинал он с конца, переходил на начало и заключал серединой. Что же касается остальных особенностей его довольно своеобразного повествования, то их я пытался сохранить, и мне кажется, получились те самые истории, какие он бы и рассказал, если бы излагал все по порядку.

Что ж, надо быть честным, первым моим местом работы была кофейня на Майл-Энд-роуд, и я этого не стыжусь. Всем приходится с чего-то начинать. Юный Копчушка, как мы его называли, — настоящего имени у него не было, или, во всяком случае, сам он его не знал, а это прозвище ему очень даже подходило — всегда продавал газеты между нашей кофейней и мюзик-холлом на углу. Иной раз, если уж возникало настроение, я брал у него газету, а расплачивался, если не было хозяина, кружкой кофе и кое-чем из того, что оставалось на тарелках посетителей, — и такой обмен нас обоих устраивал. Паренек был ушлый даже по меркам Майл-Энд-роуд, а это — неплохая рекомендация. Он умел высматривать нужных людей, не упускал из виду того, что не предназначалось для его ушей, и время от времени давал мне полезные советы насчет скачек, за что получал шиллинг или шестипенсовик, в зависимости от результата. В общем, как вы понимаете, парень был не промах.

И в один прекрасный день он вдруг входит к нам с таким видом, будто все здесь принадлежит ему, а с ним под руку девчонка, этакий бесенок, и оба усаживаются за столик.

— Гарсон! — кричит он. — Какое сегодня меню?

— Меню сегодня такое, — отвечаю, — что ты сейчас же уберешься отсюда вон, пока я не вывел тебя за ухо, а это — я говорил про девчонку, конечно, — немедленно вернешь туда, где взял.

Девчонку он нашел себе хорошенькую, даром что замарашку — глазища огромные и круглые, волосы рыжие. Во всяком случае, в те времена такие волосы называли рыжими. Нынче этот цвет вошел в моду у дам высшего света — вернее, они стараются как можно точнее его воспроизвести, — и теперь его называют золотисто-каштановым.

— Энри, — говорит мне Копчушка, даже глазом не моргнув, — боюсь, ты забываешься. Когда я стою на краю тротуара и кричу: «Экстренный выпуск!» — а ты подходишь ко мне со своим полпенсом, то хозяин ты, и я обязан тебя обслужить. А когда я прихожу в твое заведение, заказываю угощение и плачу за него, то хозяин — я. Усек? Так что принеси мне жареной грудинки и два яйца вкрутую, только свежих, ты уж проследи. А для леди — жареную треску покрупнее и кружку какао.

Что ж, он говорил правильно, да и всегда отличался здравым смыслом, поэтому заказ я принял. Нечасто приходится видеть, чтобы кто-нибудь так расправлялся со всем, что ему подавали. Да, на девчонку стоило посмотреть. Видать, не один день она ничего толком не ела. Умяла большую треску за девять пенсов вместе со шкуркой, а потом два ломтика жареной грудинки, по пенсу каждый, и шесть кусков хлеба с маслом — мы называли их «ступеньками», — и две полпинты какао — этого вполне хватало, чтобы насытить человека, ведь мы варили его как положено. Судя по всему, Копчушке в тот день улыбнулась удача. Он так уговаривал подружку есть и не стесняться, будто речь шла о бесплатном угощении.

— Возьми яйцо, — предложил он, как только грудинка исчезла с тарелки. — Съешь одно из этих яиц, и тогда уж ты будешь совсем сыта.

— Кажется, я больше уже не могу, — отвечает она после короткого раздумья.

— Что ж, ты лучше знаешь свои возможности, — говорит он. — Может, тебе и обойтись без него. Особенно если ты не привыкла жить на широкую ногу.

Я порадовался, когда они закончили, потому что меня тревожило, как он будет рассчитываться. Но он преспокойно расплатился, да еще дал мне полпенса на чай.

В тот раз я обслужил их впервые, но, как вы сейчас услышите, этим наше знакомство не закончилось. Он и потом часто приводил ее к нам. Кто она и откуда, Копчушка не знал, да и она тоже, так что они вполне подходили друг другу. Она рассказала ему только то, что сбежала от одной старухи, которая жила где-то в Лаймхаусе у Темзы и частенько ее колотила. Он устроил ее у бабки, проживающей на чердаке в том же доме, где ночевал он; когда представлялась такая возможность, научил выкрикивать: «Экстренный выпуск!» — и нашел угол, где она могла продавать газеты. Мальчиков и девочек на Майл-Энд-роуд нет. Они либо малыши, либо взрослые люди. Копчушка и Морковка — как мы ее называли — воспринимали себя парой, хотя ему не могло быть больше пятнадцати, а ей едва исполнилось двенадцать. Его влюбленность сразу бросалась в глаза, хотя, конечно, никаких нежностей он себе не позволял — не его стиль. Он следил за тем, чтобы она вела себя как должно, и ей приходилось с этим считаться, что, надо полагать, шло ей на пользу, он в случае чего задавал ей трепку и нисколько из-за этого не переживал. У простых людей это принято. Чуть что не по ним, они отвешивают своей старухе увесистую затрещину, ну, вот как мы с вами выругались бы или запустили в нашу миссис рожком для обуви.

Из кофейни я ушел, подыскав себе место в Сити, так что не видел их обоих лет пять. В следующий раз мы встретились в одном ресторане на Оксфорд-стрит — дилетантском таком заведении, где всю работу делают женщины, ничего не смыслящие в нашем деле; в рабочее время они либо сплетничают, либо флиртуют. Такие рестораны я называю «рестораны любви». Тамошняя белобрысая управляющая никогда тебя не слышала, если ты к ней обращался. Куда больше ее интересовали слова, которые нашептывал ей через прилавок какой-то занюханный старый хрыч. Официантки считали, что хорошая работа — это по часу беседовать с посетителями, заказывающими чашку кофе за два пенса, и выглядели обиженными и оскорбленными, если кто-то осмеливался заказать что-либо более существенное. Завитая кассирша целыми днями любезничала через свое окошечко с двумя молодыми билетерами из Оксфордского мюзик-холла, которые приходили по очереди, сменяя друг друга. Иногда она отрывалась от этого занятия, чтобы получить деньги с посетителя, а иногда и нет. Мне доводилось работать в самых разных местах, и официанты вовсе не такие слепые совы, как принято думать. Но никогда в жизни я не видел одновременно столько любезничающих парочек, как там. Эту мрачную, темную дыру влюбленные, похоже, находили чутьем и просиживали там часами над несколькими чашками чаю и пирожными ассорти. Идиллия, подумают некоторые, но меня лично это зрелище угнетало. Появлялась там одна девушка странного вида, глаза красные, а руки длинные и тонкие — от одного взгляда на нее у меня мурашки по коже бежали. Она регулярно приходила со своим молодым человеком, бледным нервозным юношей, в три часа пополудни. Более забавного проявления любви я не видывал. Она щипала его под столом и колола шпилькой, а он сидел, не сводя с нее глаз, точно она — тарелка с дымящимся стейком, поджаренным с луком, а он — голодный бродяга по другую сторону окна. Это удивительная история, как я узнал потом. Как-нибудь я ее вам расскажу.

Меня наняли «на тяжелую работу»; но, поскольку самый тяжелый заказ, о каком я там слышал, состоял из холодной ветчины и курицы — за ней приходилось по-тихому бежать в соседнюю харчевню, чувствовалось, я нужен им больше для виду.

Я проработал там уже две недели, и мне у них порядком поднадоело, как вдруг в зал вошел юный Копчушка. Сперва я его и не признал, так он изменился. Помахивающий тросточкой с серебряным набалдашником, — они тогда как раз вошли в моду, — в шикарном клетчатом костюме и белом цилиндре. Но что меня больше всего поразило, так это его перчатки. Ну, моя внешность, видимо, не претерпела таких перемен, потому что он тут же меня узнал и протянул руку.

— Да это же Генри! — воскликнул он. — Значит, ты продвинулся в жизни.

— Да, — отвечаю я, пожимая ему руку. — И не стану грустить, если продвинусь еще куда-нибудь из этой лавочки. А ты, похоже, кое-чего добился?

— Есть такое, — отвечает он. — Я стал журналистом.

— Вот как? — говорю я. — И по какой же части? — Я их немало повидал за те шесть месяцев, пока проработал в одном заведении на Флит-стрит. Там в манере одеваться не наблюдалось такого великолепия, если можно так выразиться. Новый наряд Копчушки тянул на кругленькую сумму. Одна только галстучная бриллиантовая булавка обошлась кому-то — если не ему самому — фунтов в пятьдесят.

— Видишь ли, — объяснил он, — я никому не даю конфиденциальных советов и все такое. Мое дело — прогноз на скачки, знаешь ли. Теперь мой псевдоним — Кэп Кит.

— Как? Тот самый Кэп Кит? — удивился я. — Ясное дело, я о нем слыхал.

— Само собой! — кивнул он. — Некоторые прогнозы сбываются, и когда это происходит, ты можешь мне поверить, наша газета обязательно об этом пишет. А если я ошибаюсь… что ж, человек не обязан кричать о своих неудачах, верно?

Он заказал чашку кофе. Предупредил, что кое-кого ждет, ну, а пока мы разговорились о прежних временах.

— Как Морковка? — полюбопытствовал я.

— У мисс Кэролайн Тревельян все очень хорошо, — отвечает он.

— Ого, — удивился я. — Так ты выяснил, какие у нее имя и фамилия?

— Да, мы кое-что узнали об этой леди, — говорит он. — Помнишь, как она танцевала?

— Смотря что ты имеешь в виду, — отвечаю. — Я видел, как она кружилась около нашей кофейни, демонстрируя нижние юбки, когда поблизости не было бобби.

— Именно. Сейчас это очень модно. Завтра она дебютирует в мюзик-холле «Оксфорд». Ее я сейчас и жду. Она сделает карьеру, можешь мне поверить.

— Неудивительно, — говорю я. — Это чувствовалось.

— Насчет нее мы выяснили и кое-что еще. — Тут он перегнулся через столик и перешел на шепот, будто боялся, что нас подслушают: — У нее обнаружился голос.

— Неужели? — покачал я головой. — Впрочем, с некоторыми женщинами такое случается.

— Конечно, но у нее голос, который приятно слушать.

— Что ж, это замечательно.

— Вот именно, сынок, — отвечает он.

Через некоторое время пришла она. Я б ее узнал где угодно по глазам и рыжим локонам, пусть теперь она выглядела такой чистенькой, что хоть обед подавай в ее ладонях. А как одета! Я на своем веку навидался щеголей, встречал и герцогинь в более эффектных и, пожалуй, в более дорогих нарядах, но платье Морковки, казалось, лишь обрамляло и подчеркивало ее красоту. А что она была красавицей, так вы можете мне поверить. И неудивительно, что всякие светские бездельники, едва завидев ее, начинали виться вокруг, как мухи над сладким пирогом с вареньем.

И трех месяцев не прошло, как по ней уже сходил с ума весь Лондон — по крайней мере та его часть, которая бывала в мюзик-холлах. Ее фотографии украшали чуть не каждую витрину, интервью с ней появились в половине лондонских газет. Выяснилось, что она — дочь офицера, погибшего в Индии, когда она была еще крошкой, и племянница какого-то австралийского епископа, тоже покойного. Видимо, никого из ее предков в живых застать не удалось, но все они в свое время занимали важные посты. Образование она получила домашнее под присмотром родственницы и рано обнаружила способности к танцам, хотя подруги вначале очень не советовали ей идти на сцену. Ну и дальше все в этом роде, как полагается в таких случаях. Обнаружилась — как обычно бывало — дальняя родственная связь с одним очень известным судьей, а выступать она продолжала только для того, чтобы иметь возможность содержать свою бабушку или сестру-инвалида, точно не помню. Газетчики — народ удивительный, что угодно слопают, во всяком случае, некоторые.

Копчушка не брал ни пенса из ее денег, но, даже получай он агентские двадцать пять процентов, и тогда не смог бы делать для нее больше: все время подогревал интерес к ее имени. Дело вот до чего дошло: если вы не желали больше ничего слышать про Кэролайн Тревельян, вам оставалось только лежать в постели и не заглядывать в газеты. Она доставала вас повсюду: Кэролайн Тревельян у себя дома, Кэролайн Тревельян в Брайтоне, Кэролайн Тревельян и шах персидский, Кэролайн Тревельян и старая торговка яблоками. Или — если не сама Кэролайн Тревельян, то собачка Кэролайн Тревельян, с которой обязательно происходило что-нибудь необыкновенное: или она теряется, или находится, или тонет в реке, что именно — не важно.

В том же году я перебрался с Оксфорд-стрит в новую «Подкову» — ресторан тогда как раз перестроили, — и там видел их часто, потому что они приходили туда завтракать или ужинать чуть ли не каждый день. Молодой Копчушка — или Кэп Кит, как все его называли, — выдавал себя за ее сводного брата.

— Нужно же мне быть ей каким-нибудь родственником, — объяснял он. — Я, конечно, предпочел бы стать просто ее братом, так даже удобнее, да только совсем уж мы с ней не похожи. У нас разные типы красоты. — И в этом он не грешил против истины.

— Почему бы тебе на ней не жениться и не покончить со всеми сложностями? — спросил я как-то.

— Я думал об этом, — ответил он серьезно, — и знаю, точно знаю, она согласилась бы, если б я подал ей эту мысль до того, как она себя нашла. Но теперь, по-моему, это несправедливо.

— Как это — несправедливо?

— Несправедливо по отношению к ней. У меня, конечно, все хорошо, но по скромному, а она… в общем, она сейчас может выйти за любого богача. По собственному выбору. Есть тут один, так я даже справки наводил. Он станет герцогом, если один малыш-наследник испустит дух, чего все ожидают, а уж маркизом он будет при всех условиях, и у него серьезные намерения, это точно. С моей стороны несправедливо вставать ей поперек дороги.

— Тебе, конечно, виднее, — говорю я, — но мне кажется, что если б не ты, не было бы у нее сейчас никакой дороги.

— Да, это правда, — кивает он. — Я, конечно, к ней порядком привязан, но не стану заказывать себе могильный камень с фиалками, если она никогда не будет миссис Кит. Дело есть дело. Ставить ей палки в колеса я не собираюсь.

Я часто размышлял о том, что бы она сказала, если б он надумал изложить ей свои соображения по этому поводу. Девушкой-то она была хорошей, но слава, само собой, немного вскружила ей голову, она же столько читала о себе в газетах, что в конце концов и сама могла наполовину поверить в эту чепуху. К примеру, родственные связи со знаменитым судьей, они иной раз вроде бы и мешали ей, и она уже держалась с Копчушкой не так запросто, как на Майл-Энд-роуд, а он не относился к тем, кто что-либо упускал из виду.

И вот как-то Копчушка пришел на ленч один, и я его обслуживал. Он вдруг поднимает стакан и говорит:

— Ну, Генри, желаю тебе удачи. Теперь мы с тобой какое-то время не увидимся.

— А что такое? — спрашиваю я.

— Да ничего. Мне здесь делать больше нечего, уезжаю в Африку.

— Ох, — вырвалось у меня. — А как же?..

— Нормально, — перебивает он меня. — Я все устроил — лучше не бывает. Сказать по правде, из-за этого и уезжаю.

Я поначалу подумал, что и она едет с ним.

— Нет, — говорит он. — Скоро она станет герцогиней Райдингшир с любезного согласия того ребенка, о котором я говорил. Ну а если нет — маркизой Эплфорд. Это дело решенное. Завтра их без лишнего шума распишут, и после этого я отбываю.

— Но какая в этом нужда?

— Никакой, — отвечает он. — Просто мне так хочется. Видишь ли, когда я уеду, ее ничто не будет связывать: ничто не помешает ей стать солидной, респектабельной аристократкой. А при сводном братце, которому нужно постоянно быть наготове с россказнями относительно своей родословной и наследственных владений — а выговор-то у меня далеко не аристократический, — рано или поздно обязательно возникнут осложнения. Если же меня здесь не будет — все упростится. Понимаешь?

Так оно и произошло. Конечно, разразился нешуточный скандал, когда семейство об этом узнало, и ловкому адвокату было поручено сделать все возможное, чтобы расторгнуть этот брак. Перед расходами не постояли, можете не сомневаться, но ничего у них не получилось. Им не удалось обнаружить ничего такого, что они могли бы против нее использовать. Она же держалась твердо и помалкивала. Так что они остались мужем и женой. Уехали из Лондона и тихо прожили год или два в загородном доме и за границей, а потом, когда их подзабыли, вернулись обратно. Мне часто попадалось в газетах ее имя, про нее всегда писали, какая она очаровательная, и любезная, и красивая, а родственники маркиза, как я понял, решили примириться с ее существованием.

И вот однажды вечером она приходит в «Савой». На это место я попал только благодаря моей жене, и скажу вам, место это было очень хорошее, если кто, конечно, знает свою работу. У меня никогда б не хватило духу пытаться его получить, если б не моя хозяйка. Она умная женщина, ничего не скажешь. Мне здорово повезло, что я на ней женился.

— Сбрей-ка ты усы, они тебя не очень-то украшают, — говорит она мне, — и сходи в этот ресторан. Только не вздумай говорить на иностранном языке. Говори на ломаном английском, да разок-другой пожми плечами. У тебя все это прекрасно получится.

Я последовал ее советам. Конечно, управляющий сразу разгадал, что я не иностранец, но я ловко вставлял кое-где «уи, месье», а им, видно, выбирать тогда не приходилось — срочно требовались люди. Короче, меня взяли, я там проработал весь сезон и многому, надо сказать, научился.

Что ж, входит она, как я и говорил, однажды в ресторан, настоящая аристократка, расфуфыренная такая, в мехах и бриллиантах, с надменным видом, пожалуй, ничем не уступая любой маркизе от рождения. Направляется прямо к моему столику и садится. Муж при ней, но он по большей части молчал, только повторял ее указания. Ясное дело, я держался так, будто никогда ее не видел, а сам все время, пока она ковыряла вилкой еду и потягивала мелкими глоточками вино «Гайсслер», вспоминал кофейню, треску за девять пенсов и пинту какао.

— Принеси мое манто, — говорит она мужу немного погодя. — Становится холодно.

Он тут же поднялся.

Она даже головы не повернула и заговорила со мной так, будто просто заказывает что-то, а я почтительно стою у нее за стулом и отвечаю ей в тон.

— От Копчушки вести есть? — спрашивает.

— Я получил от него одно или два письма, ваша светлость, — отвечаю.

— Брось ты это, — говорит она. — Меня уже тошнит от «вашей светлости». Говори на нормальном языке — мне теперь нечасто случается его слышать. Ну и как он там?

— Да вроде неплохо, — ответил я. — Пишет, что открыл гостиницу, которая дает стабильный доход.

— Хотелось бы мне стоять рядом с ним за стойкой бара!

— А что, вам не нравится ваша жизнь?

— Похоже на похороны, только без покойника, — отвечает она. — И поделом мне, конечно, за то, что была такой дурой.

Тут вернулся маркиз с ее манто; я сказал: «Сертенман, мадам», — и исчез.

После этого я часто видел ее в «Савойе», и, если возникала такая возможность, она перекидывалась со мной парой слов на привычном ей языке, однако мне иной раз становилось не по себе при мысли, что кто-нибудь может ее услышать.

Потом я получил еще одно письмо от Копчушки. Он написал, что приехал в Лондон в отпуск и остановился в гостинице «Морлис»; приглашал в гости.

Он не слишком изменился, разве что потолстел немного и приобрел еще более преуспевающий вид. Понятное дело, мы заговорили о ее светлости, и я передал ему ее слова.

— Странные создания эти женщины! — сказал он. — Сами не знают, что им нужно.

— Да нет, они прекрасно знают, что им нужно, но только после того как все получают. Откуда же она могла знать, каково быть маркизой, пока ею не стала?

— Жаль, — сказал он и задумался. — Я-то полагал, что это как раз для нее. Я и собрался-то сюда только затем, чтоб взглянуть на нее и удостовериться, что для нее все сложилось как нельзя лучше. Выходит, и не следовало мне приезжать.

— А сам ты еще не подумывал о женитьбе?

— Конечно, подумывал. Когда человеку за тридцать, уж поверь мне, скучно живется без жены и детишек. А донжуан из меня никакой.

— Ты вроде меня, — говорю я. — Поработать весь день, а потом сесть с трубкой у камина — ничего другого мне и не нужно. Ты вскорости найдешь себе кого-нибудь по душе.

— Нет, не найду. Я встречал женщин, которые бы мне подошли, но после нее мне никто не нравится. В этом я похож на аристократов, что приезжают к нам: их с детства приучали к рису а-ля финансьер и тому подобному, так какой уж им теперь бекон с овощами.

Я намекнул ей кое о чем, когда в следующий раз увидел у нас, и однажды рано утром они вроде бы случайно встретились в Кенсингтон-Гарденс. Что они там сказали друг другу, я не знаю, потому что он в тот же вечер уплыл в Африку, и, поскольку случилось все это в конце сезона, ее светлость я тоже долго не видел.

Когда же я опять ее увидел — в отеле «Бристоль» в Париже, — она носила траур по своему мужу-маркизу, скончавшемуся восемь месяцев назад. Он так и не дожил до герцогского титула — малыш оказался крепче, чем предполагали, и никак не хотел умирать. Так что она осталась всего лишь маркизой, и состояние ее, хотя и немалое, ничего выдающегося собой не представляло, сущие пустяки для этих аристократов. Меня послали ее обслужить, так как она потребовала официанта, который говорил по-английски. Она определенно обрадовалась, увидев меня, и мы поболтали.

— Что ж, надо полагать, ты теперь скоро встанешь за стойку бара в Кейптауне? — спрашиваю я.

— Думай, что говоришь, — отвечает она. — Как может маркиза Эплфорд выйти замуж за хозяина гостиницы?

— А почему же не может, если он ей нравится? Какой смысл быть маркизой, если нельзя делать того, что хочется?

— В том-то и дело, что нельзя, — сердито отрезала она. — Это нечестно по отношению к семейству покойного мужа. Я тратила их деньги, да и теперь трачу. Они меня не любят, однако я не могу сказать, что опозорила их. У них тоже есть чувство собственного достоинства, как у меня.

— Почему бы тебе не отказаться от этих денег? — спросил я. — Они будут только рады, я слышал, они не из богатых.

— Как можно? — воскликнула она. — Это пожизненная рента. Пока я жива, я должна ее получать, и, пока я жива, я должна оставаться маркизой Эплфорд.

Она доела суп, отодвинула тарелку. И еще раз, словно для себя, повторила:

— Пока я жива. — А потом вдруг добавила: — Но ей-богу, а почему нет?

— Что — почему нет? — спрашиваю я.

— Да так, ничего, — отвечает она. — Принеси мне телеграфный бланк, да поскорее.

Я принес ей бланк, она написала телеграмму и тут же отдала ее портье, а покончив с этим, снова уселась за столик и закончила обед.

Со мной после этого держалась немного холодно, и я рассудил, что лучше не навязываться.

Наутро она получила ответ, очень разволновалась и во второй половине дня отбыла. А следующее известие о ней я почерпнул из газетной заметки под заголовком «Смерть маркизы Эплфорд. Печальный несчастный случай». Там говорилось, что она поехала кататься на лодке по какому-то итальянскому озеру в сопровождении одного только лодочника. Налетел шквал, и лодка перевернулась. Лодочник доплыл до берега, но свою пассажирку спасти не сумел, и даже тело ее не удалось найти. Газета напоминала читателям, что погибшая — урожденная Кэролайн Тревельян — в прошлом знаменитая трагическая актриса, дочь известного судьи в Индии.

Из-за этой новости я два дня ходил мрачный. Я знал маркизу, можно сказать, с детства и всегда интересовался ее судьбой. Глупо, конечно, но гостиницы и рестораны отчасти потеряли для меня интерес, потому что я лишился надежды как-нибудь встретить ее в одном из них.

Из Парижа я переехал в Венецию и нашел работу в небольшой гостинице. Жена моя считала, что мне не мешает немного подучить итальянский, а может, ей просто самой хотелось пожить в Венеции. Это одно из преимуществ нашей профессии: можно поездить по свету. Ресторанчик был из второсортных, и как-то вечером, аккурат перед тем, как зажигают лампы, я присутствовал в зале один и уже собрался почитать газету, как слышу, отворяется дверь.

И что же вы думаете? Я обернулся и увидел ее, входящую в зал. Обознаться я не мог — у таких женщин двойников не бывает.

Я сидел с вытаращенными глазами, пока она не подошла ко мне совсем близко, и я воскликнул:

— Морковка! — Это прозвище почему-то первым пришло мне в голову.

— Она самая, — отвечает она и садится за столик напротив меня. И тут как расхохочется.

Я не мог сказать ни слова, не мог пошевелиться, так ошарашило меня ее появление, и чем испуганнее я выглядел, тем громче она хохотала, пока наконец не вошел Копчушка. Он никак не тянул на призрака. Наоборот, вид у него был такой, как будто он поставил на выигрышный номер.

— Ого, да это Генри! — говорит он и хлопает меня по спине с такой силой, что я моментально прихожу в себя.

— Я слышал, ты умерла, — говорю я, все еще таращась на Морковку. — Прочитал в газете: «Смерть маркизы Эплфорд».

— Так и есть, — отвечает она. — Маркиза Эплфорд умерла, и слава Богу. Я миссис Кэп Кит, она же Морковка.

— Помнишь, ты говорил, что я скоро найду себе кого-нибудь по сердцу? — спрашивает меня Копчушка. — И, ей-богу, ты не ошибся. Я нашел. Все ждал, пока встречу кого-нибудь, кто мог бы сравниться с ее светлостью, и, боюсь, долго бы мне пришлось ждать, если бы не наткнулся на нее. — Тут он берет Морковку под руку, точно так же, помнится мне, как в тот день, когда он впервые привел ее в кофейню. И, Господи, как давно это было!

Так кончается одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри. По его просьбе я заменил настоящие имена героев вымышленными. Генри говорит, что «Кэп Кит», кейптаунская первоклассная гостиница для семейного отдыха и коммерсантов, существует по сей день и хозяйка ее та же — все еще очаровательная рыжеволосая женщина с прекрасными глазами, которую можно принять за герцогиню, пока она не открывает рот: выговор по-прежнему слегка отдает Майл-Энд-роуд.